На основе критического анализа литературы Крымов выделяет 9 основных независимых характеристик игрового поведения. Они в основном совпадают с приведенными выше признаками игры по Хайнду (1975), но акцентируют внимание и на некоторых дополнительных. Так, он отмечает, что игра животных — «дело добровольное», животное нельзя заставить играть путем положительного или отрицательного подкрепления. Условием возникновения игры служит комфортное состояние организма; отсутствие голода, жажды или неблагоприятных условий среды. Игровому поведению присущ высокий положительно-эмоциональный компонент: животным явно нравится играть. Как отмечает Крымов, хотя это положение и носит отпечаток антропоморфизма, его признают многие исследователи.
Мотивационная природа игры
Факторы, контролирующие игровое поведение, далеко не ясны и, несомненно, весьма сложны. Авторы ранних теорий игры животных высказали ряд гипотез о лежащей в ее основе мотивации. Одна из наиболее известных, как уже упоминалось выше, принадлежит Спенсеру, который видел в игре средство высвобождения излишков накапливаемой в организме энергии. Противники этой теории указывали, что непонятно, о какой энергии в данном случае идет речь — о физической энергии организма или о гипотетической «психической энергии, существование которой вообще сомнительно.
Вторая распространенная гипотеза касается существования специфического «игрового побуждения», наличие которого допускал, в частности, К. Лоренц [62 ]. Анализируя этот вопрос, он показал наличие существенных различий между игрой и гак называемой «активностью в пустоте», т.е. теми случаями, когда те или иные видоспецифические реакции проявляются в отсутствие специфических раздражителей, которые их обычно вызывают. Как подчеркивает Лоренц (1992), такие факты обусловлены усилением специфического побуждения (например, голода) и отсутствием условий, в которых это побуждение могло бы быть удовлетворено, поэтому, например, голодная птица и начинает ловить отсутствующих насекомых, совершая свои действия «вхолостую» или «в пустоте». Главное же отличие игры, по Лоренцу, состоит как раз в том, что совершаемые во время нее специфические действия совершенно не опираются на соответствующее специфическое побуждение, а как только таковое (например, агрессия) начинает проявляться, игра прекращается, уступая место другим формам поведения.
Вопрос о мотивации, лежащей в основе игры, остается дискуссионным, тем не менее в целом можно утверждать следующее: хотя движения, характерные для игрового поведения, могут напоминать движения при других видах активности, оно не связано с действием устойчивых мотивационных факторов, как это наблюдается в других ситуациях. Так, элементы агрессивного и полового поведения могут появляться, когда животное, по-видимому, не испытывает ни агрессивного, ни полового возбуждения. Игровое поведение может прекратиться, не достигнув «завершающей» ситуации. Например, попытки садок у молодых обезьян могут не приводить ни к интромиссиям, ни к эйякуляции; вероятно, они ослабевают в результате выполнения других элементов акта спаривания. С другой стороны, игровое поведение может повторяться много раз подряд, несмотря на то, что каждый раз оно приводит к «завершающей» ситуации.
Доказательством существования (или отсутствия) специфического игрового побуждения могли бы служить результаты экспериментов, в которых животные подвергались бы депривации — временному лишению возможности играть. По представлениям этологов, такая депривация должна приводить к «накоплению специфической энергии действия», т.е. соответствующего побуждения, и, следовательно, к усиленному проявлению активности после прекращения деприва-ции. Работы, процитированные в этой связи А.А. Крымовым [17 ], не дали однозначного ответа на этот вопрос — в разных опытах на разных животных результатом депривации (кратковременная изоляция от игровых партнеров) было как усиление игры, так и сохранение ее прежнего уровня.
Трудность выяснения этого вопроса состоит, в частности, в несовершенстве методов избирательного устранения возможности играть (кратковременная изоляция от партнеров); которые обычно затрагивают и какие-то другие стороны поведения. Особый интерес представляет в этом плане поставленный самой природой эксперимент, который обнаружила и описала Р. Ли [59 ], наблюдавшая в течение ряда лет за популяцией живущих на свободе обезьян верветок (Cercopithecuspygerythrus) в Восточной Африке.
Как известно, все формы игрового поведения возникают в те периоды, когда у животного нет необходимости ни в каких других видах деятельности, необходимых для выживания, таких, как питание или спасение от хищников. Оказалось, что игра, которая составляет столь заметную черту поведения детенышей и подростков верветок в нормальные сезоны и занимает значительную часть периодов бодрствования, практически исчезает во время засухи. В этот период все животные, включая молодых, могут выжить, только если они постоянно заняты поисками пищи. Когда Ли сравнила животных, выросших в период засухи и потому лишенных возможности играть, а также выросших в нормальных условиях, она не смогла обнаружить различий в их поведении. В данном случае депривация игры не привела к ее усилению после восстановления нормальных условий, как это должно было бы произойти в соответствии с гипотезой о существовании особой игровой мотивации. Экспепимрнты такого рода представляют интерес и в связи с друугими аспектами теорий игры Сепнсера (1897), а также Грооса (1916), согласно которым последняя рассматривается как упражнение функций взрослого организма.
В опытах Ли детеныши не только не усиливали игровую активность после восстановления нормальных условий, но и не страдали какими бы то ни было отклонениями в поведении, став взрослыми. К такому же выводу пришли авторы, наблюдавшие очень сходный «природный эксперимент» с беличьими саймири (Saimirisciureus). В разных стаях этих обезьян имелись большие естественные вариации по степени игровой активности — в некоторых детеныши почти не играли в силу каких-то неочевидных причин. Тем не менее, когда они сделались взрослыми, авторам не удалось идентифицировать какие-нибудь отличия в их социальном поведении [51 ]. Обобщая эксперименты такого рода, О. Меннинг и М. Докинс [63 ] отмечают, что потребуется еще много таких наблюдений, чтобы получить убедительную оценку мотивационной основы игры и ее роли для поведения взрослого животного.
А.А. Крымов [17 ] отмечает, что одна из важнейших сторон развития психической деятельности животных в игровом периоде онтогенеза — формирование мотивационно-потребностной сферы. Игровой период является переходным от ранней постнатальной активности, которая основана на простых биологических потребностях, удовлетворяемых в основном родителями, к психической деятельности взрослых животных, которая включает сложную, предметно организованную мотивационно-потребностную сферу. Поэтому, чтобы решить вопрос о существовании особой «игровой мотивации», необходимо исследование особенностей процессов мотивации на разных стадиях развития особей. Однако следует отметить, что в понимании этого аспекта проблемы игры существенного прогресса и до настоящего времени не достигнуто.
Игра человекообразных обезьян. Сравнение наблюдений в неволе и в естественной среде обитания
Игра, — как уже отмечалось, — характернейший компонент поведения детенышей обезьян. Она неизбежно предполагает дружеские физические контакты между особями, и с ее помощью могут формироваться связи, сохраняющие свое значение на протяжении всей их жизни.
Наиболее сложные формы игры обнаружены у человекообразных обезьян, причем особенно подробно эта форма поведения изучена у шимпанзе. Первоначально это были наблюдения за поведением отдельных особей, содержавшихся поодиночке в клетках, по несколько в вольерах или воспитанных в «развивающей среде» — в семье человека. Первой фундаментальной работой такого плана было'сравни-тельное описание поведения ребенка и детеныша шимпанзе, предпринятое Н.Н. Ладыгиной-Коте [19]. Вместе с работами супругов Хейс [56 ] и супругов Келлог [57 ], выполненными в том же плане, они заложили основу понимания поведения и психики человекообразных обезьян, в том числе и игр (см. Я. Дембовский [3; 4]).
Существенные дополнения в представления об играх человекообразных обезьян внесли работы американских исследователей, обучавших шимпанзе языкам-посредникам (Gardner & Gardner [38]; Pouts [52; 53]; Savage-Rumbaugh [66]; Линден [20]).
Уже в первых работах такого плана было показано, что игры шимпанзе обнаруживают значительное сходство с играми детей, однако неоднократно высказывалось предположение (см. Я. Дембовский [3; 4]), что в значительной мере сложность игрового поведения животных порождается неадекватностью обстановки при содержании в неволе, в условиях, далеких от естественной жизни вида, когда обезьяны лишена нормальных социальных контактов и к тому же не находит достаточного выхода своей физической энергии. Выяснению действительного репертуара игрового поведения человекообразных обезьян способствовали наблюдения этологов в естественной среде обитания (Гудолл [2 ]; Лавик-Гудолл [18 ]; Шаллер [36 ]; Фосси [34 ];
Kortlandt [58 ]). Авторы этих исследований проводили долгие месяцы, следуя за группами обезьян и постепенно приучая их к своему постоянному присутствию. Благодаря этому появилась возможность составить полное представление обо всех сторонах жизни (включая игру) этих животных. Наиболее фундаментальный вклад в этом плане внесли исследования английского этолога Дж. Гудолл, наблюдения которой за вольноживущими шимпанзе продолжались около 30 лет.