Фантазии глубокого проникновения (стр. 3 из 4)

День уходит, и трубы трубят отбой,

но иная песнь встаёт из глубин бездонных.

Я - стальной клинок, выкованный судьбой,

на меня упала тень от её ладони.

Я вершу свой путь, и воля моя крепка,

разрезаю ветер, и песня моя легка мне,

я свободен пока

не ляжет её рука

на резной эфес, украшенный чёрным камнем.

Вспыхнет солнце и выбелит сталь клинка,

я несу в себе отраженья земли и моря,

моя жизнь - как лезвие, цель моя - рассекать,

и раскрывать, и выпускать радость и горе.

Ведь глагол - лишь слово, а меч - не меньше чем меч,

отворяет меч, а глагол смиряет с потерей

той субстанции, что должна воспарять и течь

в небо из рассечённых вен и артерий.

Жизнь, как ветер, можно грудью встречать,

но безопасней за ней наблюдать из окон,

в ножнах хоронят ножи, но это не для меча -

я их сбросил, как бабочка мёртвый кокон!

Ножны ржавеют, но меч горит на ветру,

на зеркальном лезвии нет коричневых пятен,

тайна жизни моей - узор светящихся рун

на клинке, но мне их смысл непонятен.

Жизнь звенит и сверкает в шальном полёте меча,

манит сладкая смерть в ножен тихую пристань,

- как упоителен этот удар с плеча,

воздух и липкий сон рассёкший со свистом!

Я очерчу магический круг взмахом клинка

и четыре луча впишу вязью стальною,

и запылают руны, и ляжет судьбы рука

на эфес, и легенда придёт за мною.

Вот такой характерный набор: хоронят, мертвый, ржавеют, коричневые пятна, смерть. Я к тому времени уже прекрасно знал эти классические признаки вагинальной тревожности, боязни вагины; только мне и в голову не приходило соотнести их с собой. Это милое открытие было для меня, как удар мордой о стол. Я всегда считал инсайт чем-то более возвышенным и приятным. Но это все-таки был инсайт; я вспомнил много забытых вещей, не самых приятных для меня. С тех пор я стал очень серьезно относиться к своим ранним стихам. И обдумывая ритмы фантазий глубокого проникновения, я вспомнил, что у меня тоже есть бредовая поэмка с весьма интересным названием - «Считалочка».

Это был примерно 1979-1980-й год - звездный час «Сайгона». Богемная общность уже давно сформировалась, имела свою историю, свои обычаи, своих героев и свой кодекс чести. Но еще не было ни «Клуба-81», ни «Товарищества экспериментального изобразительного искусства». В то славное время у меня был друг, поэт Сергей Гоголь. Однажды он сказал мне, что хочет иметь реальное подтверждение своего поэтического мастерства и будет писать венок сонетов. Я стал спорить с ним (мы тогда постоянно спорили), утверждая, что степень мастерства обратно пропорциональна длине строки, и если он хочет создать нечто манерное, он должен срифмовать каждое слово, а лучше - каждый слог. Как обычно, в нашем споре каждый остался при своем - Сергей пошел писать венок сонетов, а я - «Считалочку».

Как это ни грустно, но нагнетание изощренности мастерства всегда понижает степень осмысленности текста. Я выбрал самый простой выход из этой ситуации - перенес действие в психиатрическую больницу и вложил тексты в уста пациентов. Сюжет поэмы крайне прост. Пятеро пациентов играют в детскую игру. Они считаются, «гонят по кругу» считалку. Вылетевший прыгает с балкона и разбивается вдребезги, т.е. «вылетает» в самом буквальном смысле. Оставшиеся снова считаются, и так далее - до последнего. В то время я, естественно, и думать не мог о каких-то там бессознательных сексуальных фантазиях. Односложные рифмы привлекали меня тем, что размещая их в разных местах на листе, можно было получать зрительные формы изопоэзии. Но то, что я тогда ничего не осознавал, и делает этот материал таким ценным для меня. Итак, вначале пациентов пятеро, и считалка, соответственно, имеет форму пентагона:

Пе- рей- ди мне путь!

впе- ре- ди нет пут,

по- за- ди псих сел -

под за- ды их всех!

пе- рей- ди мне жизнь,

впе- ре- ди нет лжи,

толь- ко смерть, да в снах

столь- ко мест для нас.

Ра- зор- ви мой рот!

ра- зум вынь, мозг - в кровь!

сор- ван- но хра- пя -

всё рав- но рас- пят.

Трав- лен- ный зверь мой!

Прав ли? - Мы - дерь- мо.

Постепенно игроков становится все меньше, и появляется другая фигура - треугольник:

Па- даль, сник?

Дом вы- сок,

- Па- дай вниз -

льдом в ви- сок!

Снег бел; сам

вый- дешь ты

в не- бе- са

с вы- со- ты,

сквозь стек- ло,

за кар- низ,

скос стен в лоб,

кос- тей лом,

в за- кат, вниз!!!

Вот так методично, друг за другом, они сыплются из окна. Это расходится с нормальной целью считалки. Обычно ее используют для выделения из группы детей одного (неудачника), который затем будет «водить». Здесь же принцип игры напоминает не менее распространенный алгоритм, который называется «игра на вылет». Каждая итерация игры на вылет отделяет от группы очередного неудачника, пока не останется один игрок - самый крутой. Он и будет победителем. Но в данной игре победителя нет. Оперативно, друг за другом, умирают все. Круг замыкается. Змея пожирает самоё себя. Нет в жизни счастья. Или еще точнее - нет в сексе счастья, даже при самой радикальной смене фрикционного ритма. Потому что наше сексуальное желание порой бывает так огромно, что не может существовать в мире блаженства, достойного его.

Вернемся к метрической поэзии, ритмически моделирующей фрикционную фазу коитуса. Мы знаем, что представляет собой эта фаза в смысле либидной энергетики. Это VORLUST, предварительное наслаждение, ведущее в итоге к оргазму, конечному наслаждению (ENDLUST). Фрикционная фаза здесь характеризуется постоянным увеличением возбуждения, т.е. увеличением количества раздражения, увеличением неудовлетворенности. Поэзия и была метрической именно потому, что ее интересовала фрикционная фаза коитуса, а не оргазм. Ведь творчество - это форма сублимации, т.е. попытка удовлетворения неудовлетворенного, а оргазм удовлетворял полностью, до эйфории, и потому не нуждался ни в какой сублимации. Но мир испортился. Вы знаете - мир раскололся, и трещина прошла по гениталиям поэта. Оргазм перестал приносить полное удовлетворение - адекватное желанию - и попал в сферу действия поэзии. Сублимацией его неудовлетворенных остатков и стала вырожденная форма поэзии - ритмы фантазий глубокого проникновения.

Еще Фрейд заметил, насколько убога наша способность получать сексуальное наслаждение, и связал это с искусственными задержками сексуальной жизни. Он считал, что эти задержки обусловлены культурными запретами, и он, как всегда, был прав. Но существует еще один, не менее важный фактор. Это естественный запрет латентного периода - незрелость генитального аппарата, его неспособность заниматься сексом при наличии активного, требующего удовлетворения желания. Собственно раскол между силой желания и слабостью наслаждения от его удовлетворения произошел гораздо раньше, в доэдипальный период, но в латенте эта трещина превращается в пропасть, которую человек обречен нести в себе всю жизнь. Анна Фрейд была уверена, что стоит ребенку испытать полное инфантильно-перверсное удовлетворение - и он уже не в силах будет от него отказаться. Сформируется точка фиксации со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому надо мучить маленького человечка, формировать у него стыд, чувство вины и прочие реактивные образования, мешающие ему получать полноценное удовольствие от исполнения своих желаний. Необходимо расколоть его желания и наслаждения, и получить из прекрасного маленького нарцисса замороченного несчастного человека, такого же, как мы с вами. Такова цена цивилизации - пропасть между желанием и наслаждением. В тщетной надежде свести края пропасти мы форсируем фрикционный ритм, сводя его к оргазмическому ритму глубокого проникновения.

Дети легко сочиняют[15] считалки. Взрослый поэт может придти к этому только вдоволь наигравшись фрикционными ритмами. Но в любом случае - эта попытка заранее обречена. В «Понедельнике» Стругацких описан «кадавр, неудовлетворенный желудочно». Он все время испытывает голод, и вынужден постоянно жрать - пока не лопнет. Мы - кадавры, неудовлетворенные генитально, с той лишь разницей, что в нас встроен определенный природный ограничитель. Но он ограничивает только сексуальную деятельность - не ограничивая при этом сексуальные желания! Именно в этом наша трагедия.

О том, что ритмическая поэзия символически отображает коитус, человечество знало практически изначально; может быть, и сама поэзия появилась как средство озвучивания сексуального ритуала. Стоит вспомнить работу Юнга «Перемещение либидо как источник творчества», которая посвящена сексуальной символике добывания огня трением. В индийском варианте этого ритуала трут мужским деревом, олицетворяющим фаллос, о женское, олицетворяющее вульву, со словами: «Я тру тебя в ритме гаятри», «Я тру тебя в ритме триштубх», «Я тру тебя в ритме джагати».[16] Гаятри, триштубх и джагати - ведийские стихотворные размеры. По-русски это звучало бы примерно так: совокуплюсь с тобой ямбом, совокуплюсь хореем, совокуплюсь дактилем и амфибрахием. Для народа с такой культурной традицией источник происхождения метрических стихотворных ритмов очевиден. Но вырожденного односложного размера не знала ни одна древняя литература.