195
Это воспитание или обучение составляет существенную черту посвящения во всем мире. В Австралии (Новый Южный Уэльс) старики учили молодых "играть в местные игры, петь песни племени и плясать некоторые корроборри, которые были запрещены женщинам и непосвященным. Они вводились также в священные традиции (рассказы) племени и в его науку" (Webster 58). Опять мы можем установить, что момент рассказа отступил на задний план перед моментом действия. "Обряды... состоят в грубой, но часто в очень выразительной драматизации мифов и легенд. Маскированные и костюмированные актеры представляют животных или божественных существ, историю которых рассказывают мифы" (178). В этом сообщении кроется предпосылка, что мифы первичнее драматических действий -- "миф драматизируется". Нам кажется -- дело происходило наоборот. Первично -- драматическое действие, миф же развивается позднее. В этом в особенности убеждает Австралия, имеющая весьма сложные и длинные драматические представления, тогда как мифы коротки, крайне сбивчивы, аморфны и для европейца часто непонятны (Gennep). Эти представления и пляски не были зрелищами, Они были магическим способом воздействия на природу. Посвященный обучался всем пляскам и песням весьма тщательно и долго. Малейшая ошибка могла оказаться роковой, могла испортить всю церемонию. Кстати упомянем, что в белорусской сказке медведь отпускает падчерицу только после того, как она ему пляшет. В сборнике Боаса есть случаи, когда герой отправляется в "иное царство" и приносит оттуда пляски, которым обучает свое племя.
Юноша здесь обучается тем пляскам и церемониям, которые входят в осенние, весенние и зимние обряды, имеющие целью увеличить дичь, вызвать дождь, поднять урожай, отогнать болезнь и т. д. (Webster 183)
Герои русской сказки приносят от лесного учителя не пляски:
они приносят магические способности. Но и пляски были выражением или способом применения этих способностей. Пляска сказкой утеряна: остался только лес, учитель и магическое уменье. Но в сказках других типов можно найти некоторые следы и плясок. Пляски совершались под музыку, и музыкальные инструменты считались священными, запретными. Дом, в котором производилось посвящение и в котором посвящаемые иногда некоторое время жили, назывался иногда "домом флейт" (Schurtz 641). Звук этих флейт считался голосом духа. Если это иметь в виду, то станет ясным, почему герой в лесной избушке так часто находит гусли-самогуды, дудочки, скрипки и т. д. Под эти гусли все должны плясать. Герой приобретает власть над плясками. Характер этих плясок, конечно, совершенно изменился. "Зашли в сторону. Стоит избушка. Зашли в ету избушку... Он глядел-глядел, да увидал дудочку под
196
маткой (перекладиной). Начал в дудочку играть" (ЗП 43). На звук является Сам с локоть. Звук дудки вызывает духа.
В одной версии сказки "Гусли-самогуды" гусли делаются из человеческих жил. "Повел их мастер в мастерскую, сейчас одного человека на машину распялил и стал из него жилье тянуть" (См. 4). Что священные инструменты делались из человеческих костей, это известно. Но и пляски глухо сохранились в сказке. "После того стал Никита избушку оглядывать, увидал на окошке небольшой свисток, взял его, приложил к губам и давай насвистывать. Смотрит: что за диво? Слепой брат пляшет, изба пляшет, и стол, и лавки, и посуда -- все пляшет" (Аф. 199). На звук является баба-яга. "Веселой отправился со своей скрипочкой, становится к сосне (он поселился с братьями в лесу). Подходит яга-баба к Веселому. -- "Что ты, Веселой, делаешь?" -- "А в скрипочку играю". Сбрасывает [яга баба] ведра... давай плесать". (Ж. ст. 269). В вятской сказке (3В 40) отслуживший солдат ночует в келейке у сиротки. Тут же большой украшенный дом (о доме ниже). Солдат ночует в доме. "Потом бесы зачали все комеди приставляти. У бесов испрошли все комеди. -- "Давай, солдат, приставляй ты: у нас все вышли"". Название лесных плясок "бесовским комедийным представлением" весьма интересно и показательно. Важно также, что очередь доходит до героя, что и его заставляют производить некоторые мимические, действия.
В пермской сказке в запретном чулане большого дома находятся три девицы. Ванюша отдает им их платьица. "Они надели платьи, взяли ево под шашки (пазуху) и пошли кадрелью плясать" (ЗП 1). Что в платьях и крылышках девиц можно усмотреть тотемные маски и костюмы, об этом говорилось выше. Наконец, как указывает Д. К. Зеленин, религиозные обряды часто превращаются в игры (Зеленин 1936, 237). Может быть, игра в жмурки с медведем в лесной избушке представляет собой отражение плясок, которым выучивались в лесу.
Сравнительная характеристика материала сказки и материала этнографического показывает и здесь тесную связь.
24. Волшебный дар.
Мы уже видели, что сказка дает в руки героя какой-нибудь волшебный дар и что при помощи этого дара он достигает своей цели. Этот дар -- или какой-нибудь предмет (кольцо, ширинка, шарик и многое другое) или животное, главным образом -- конь. Мы видим также, как тесно образ яги связан с обрядами посвящения. Есть ли в этих обрядах что-либо, соответствующее получению дара?
Вопрос о помощнике мы выделяем в особую главу. Здесь нас пока будет интересовать только момент передачи помощника в связи с изучением обряда. Оказывается, что в обрядах посвящения -такой момент не только имелся, но представлял собой цен-
197
тральное место, вершину всего обряда. Магические способности героя зависели от приобретения им помощника, который английскими этнографами не совсем удачно назван дух-хранитель (guardian spirit). Вебстер по этому поводу говорит; "Повсеместно среди женщин и непосвященных детей распространялась вера, что старшие, распорядители обрядов посвящения, обладают известными таинственными и магическими предметами, открытие которых посвященным представляет центральную и наиболее характерную черту" (Webster 61). И в другом месте: "Фундаментальной доктриной была вера в личного духа-хранителя (т. е. помощника), в которого посредством обрядов фаллического характера члены объединения, как полагали, превращались" (123). Шурц говорит, что весь обряд посвящения мальчиков "сводится к приобретению духа-хранителя, к приобретению волшебной силы маниту" (Schurtz 396). Более подробное изучение этого вопроса будет дано в следующей главе. Мы поймем и колечки, и палочки, и шарики и другие предметы, а также связь героя с его помощниками -- животными. Здесь достаточно указать, что помощник-хранитель был связан с тотемом племени.
25. Яга - теща.
В образе яги, однако, еще не все ясно. Из всего изложенного видно, что яга сближается нами с лицом или маской, производящей обряд посвящения. Здесь, однако, имеется одно несоответствие. Яга -- или женщина, или животное. Ее животный облик прекрасно вяжется со всем, что мы знаем об этом обряде. Великий учитель и предок, производивший обряд, часто представлялся животным, носил его маску. Если же говорить о его человеческом облике, то, хотя в этнографических материалах это не указывается, он все же представляется мужчиной, а не женщиной. Присмотримся еще несколько ближе как к яге, так и к обрядам.
Одно из назначений обряда было подготовить юношу к браку. Оказывается, что обряд посвящения при экзогамии производился представителями не того родового объединения, к которому принадлежал юноша, а другой группой, а именно той, с которой данная группа была эндогамна, т. е. той, из которой посвящаемый возьмет себе жену. Это -- австралийская особенность и, можно полагать, -- древнейший вид посвящений (Webster 139). Раньше чем отдать девушку за юношу из другой группы, группа жены подвергает мальчика обрезанию и посвящению.
Мэтьюз в Виктории заметил еще другое обстоятельство: "Помощник (приобретаемый мальчиком) не должен относиться к родне посвящаемого: он избирается кем-нибудь из пришедших (на торжество) племен, в которое мальчик впоследствии вступит через брак" (Mathews). Как мы увидим ниже в главе о помощниках, этот помощник передавался по наследству. Здесь мы ви-
198
дим, что он передается по наследству по женской линии.
Сказка сохранила и это положение. Мы можем наблюдать следующее: если яга или другая дарительница или обитательница избушки состоит в родстве с кем-нибудь из героев, то она всегда приходится сродни жене или матери героя, но никогда не самому герою или его отцу. В вятской сказке она говорит: "Ах ты дитетко! Ты мне будешь родной племянничек, твоя мамонька сестрица мне будет" (3В 47). "Сестрицу" здесь нельзя понимать буквально. Эти слова в системе иных форм родства означают, что его мать принадлежит к тому родовому объединению, к которому принадлежит сама яга. Еще яснее этот случай, когда герой уже женат. В этом случае говорится: "это зять мой пришел", т. е. яга -- мать или сестра его жены, сродни жене, принадлежит к тому же объединению, что и она. "Это мой зять пришел" (3В 32). "Эта старуха тебе теща" (Сад. 9). "А, -- говорит, -- ты мой племеш" (Сев. 7). "ух, шурин пришел" (К. 7). "Она (царевна) моя родная племенниця" (К. 9) и др.
Очень интересный случай мы имеем в пермской сказке (ЗП 1). Здесь герой в поисках исчезнувшей жены попадает к яге. "Где же ты, милой друх, проживался? -- Проживался я у дедушки в учениках шесть лет; он споженил меня на малой дочери. -- Вот ты какой дурак! Ведь ты жил у брата моева, а взял племянницу мою". Здесь великий учитель назван братом яги. Здесь герой -- муж не сестер, а племянницы яги. Конечно, все это -- только глухие указания. Чтобы герой никогда не слыхал и ничего не знал о своей теще, живущей в лесу, это весьма странно, если под тещей, теткой, сестрицей и т. д. понимать то, что под этим понимаем мы. Но если предположить, что теща, сестра и т. д. заменили собой другие формы родства, что герой, попадая в избушку, попадает к "родственникам" своей жены по линии тотемного, а не семейного родства, тогда в этом нет ничего удивительного, а в свете наблюдений Вебстера становится и понятным, почему именно женину, а не свою родню он встречает в лесу.