Психоаналитическое ли прошлое, опыт ли работы со специфическим партконтингентом сыграли определяющую роль, но большое значение в гигиене партработы Залкинд придает половому вопросу. Современный человек страдает половым фетишизмом, и поставить половое на должное место — задача науки. „Необходимо, чтобы коллектив больше тянул к себе, чем любовный партнер". Для этого Залкинд разрабатывает детальную систему — двенадцать заповедей половой жизни. Их общий смысл в том, что энергия пролетариата не должна отвлекаться на бесполезные для его исторической миссии половые связи.
„Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая . Поэтому до брака, а именно до 20-25 лет, необходимо половое воздержание; половой акт не должен повторяться слишком часто; поменьше полового разнообразия; половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности; не должно быть ревности. Последняя, 12-я и самая главная, заповедь гласила: класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов.
На 2-м психоневрологическом съезде, состоявшемся в Ленинграде в начале 1924 года, доклады Залкинда привлекли всеобщее внимание. Из 906 делегатов съезда лишь 429 были врачами; множество присутствовавших считали себя педагогами-марксистами. Наблюдатель констатировал, что среди педагогов „сдвиг в сторону революционной идеологии совершается гораздо более ускоренным темпом, чем среди прочих слоев интеллигенции, представители которой замкнуты в узком кругу изолированной практики". К этой аудитории, которая и составит вскоре основной „кадр" педологии, Залкинд обратился с невероятно эклектичной программой, которая была с воодушевлением принята. Обозреватель „Красной нови" воспринимал программу Залкинда так: „социогенетическая биология в соединении с учением о рефлексах, при осторожном использовании ценнейшего ряда фрейдистских понятий и отдельных его экспериментальных методов сильно обогатят био-марксистскую теорию и практику" (там же). Специальной резолюцией съезд приветствовал доклады Залкинда как „последовательный социологический анализ ряда неврологических, психопатологических и педологических проблем в свете революционной общественности".
В конце 1927 года состоялся 1 Педологический съезд. В своей речи Залкинд пытался представить платформу, на которой могли бы консолидироваться все две с половиной тысячи участников съезда, представляющие несколько разных научных областей и несчитанное количество теоретических ориентации. Среди этих тысяч были, несомненно, и психоаналитики, которые в условиях беспрецедентного ужесточения социального контроля и подрыва всего, что могло напоминать частную практику, находили посильную государственную службу в школах и других учреждениях Наркомпроса.
В апреле 1928 года начала .работать Комиссия по планированию исследовательской работы по педологии в РСФСР при Главнауке Наркомпроса; ее председателем был назначен Залкинд. В этом же году начинает выходить журнал „Педология" под его редакцией. В 1930 году Залкинд проводит Съезд по изучению поведения человека, претендуя уже на роль идеолога всей совокупности наук о человеке. Его доклад на этом съезде под названием „Психоневрологические науки и социалистическое строительство" заслуживает особого внимания: в педологии „великий перелом" начался с этого доклада.
За 12 лет Советской власти, констатирует Залкинд, в стране вырос новый массовый человек. Мы видим его в нашем хозяйстве, где он проявляется неиссякаемой творческой инициативой, в военном деле, в воспитательной работе, в искусстве, даже в науке. С колоссальным трудом этот новый массовый человек пробивается через наше образование, потому что он пущен в творчество без научной системы. Революционная эпоха создала его в кустарном порядке, но побеждает он изумительно. Плохо, однако, что психоневрологические науки не оказывают никакого содействия новым массам. Между культурной революцией и психоневрологией образовались ножницы. Необходимо создать массовую психоневрологическую литературу, массовую консультацию, массовый инструктаж. Всего этого нет, а со стороны авгуров психоневрологии идут зловещие предостережения: до массовой работы наша наука еще не доросла. Руководящие органы нашей партии ведут кадровую и воспитательную работу, а наука положительных указаний в этой области не дает. Наоборот, мы слышим даже отрицательные указания, угрозы в адрес массового нового человека. Совершенно очевидно, заключает Залкинд, что основная часть всей психоневрологии не делает того, что необходимо для революции.
Трудно судить сегодня, насколько вынужденной была начатая Залкиндом кампания. Идеологическая борьба на два фронта к этому времени уже была объявлена, но еще далека от кульминации. По своей агрессивности доклад Залкинда, пожалуй, опередил свое время.
В конце 1930 года Психологический институт в Москве был преобразован в Институт психологии, педологии и психотехники. Залкинд сменил Н. К. Корнилова на посту директора института.
Осиновый кол в могилу советского фрейдизма
В отличие от „нового массового человека", у Залкинда было прошлое, и от него теперь нужно было отречься. Людям этого статуса не было позволено забыть свою биографию и заставить забыть о ней других. Положение позволяло лишь по-новому интерпретировать прошлые ошибки, что не освобождало от страха перед теми, кто имел право дать им собственную трактовку.
Главное пятно на жизненном пути Залкинда — „фрейдизм". Его самоанализ в этой части нестандартен и психологически любопытен. Я, говорил Залкинд, „объективно способствовал популяризации фрейдизма в СССР в 1923—1925 годах, а по инерции и позже. Но я вкладывал во фрейдизм свое особенное понимание, которое на самом деле было полным извращением фрейдизма. Однако я продолжал называть свои взгляды фрейдизмом, и это соблазняло «малых сих»".
Я всегда, вспоминал Залкинд, пытался обосновать „чрезвычайную социогенную обусловленность, пластичность человека и человеческого поведения", отстаивать понимание личности как „активного, боевого, творческого начала". Но в старой, реакционной психоневрологии и психологии Залкинд этого не находил. „Наткнувшись в 1910—1911 годах на Фрейда, я, казалось мне, отыскал наконец клад. В самом деле, фрейдовская личность горит, борется, динамична, отбирает, проводит упорную стратегию, переключает свои целеустремления, свои энергетические запасы и т. д. Одним Словом, опустошенное, дряблое «я» старой психоневрологии Фрейдом наконец выбрасывается вон из науки (так казалось мне тогда)". Залкинду, видимо, можно в этом поверить: именно так воспринимала Фрейда романтически настроенная молодежь в годы его наибольшей популярности в России, и эти чувства даже через 20 страшных лет остаются нечужды Залкинду. „Я брал у Фрейда новую, свежую, действенную часть личности в качестве ведущей".
Конечно, на деле Залкинд и тогда, и тем более теперь весьма далек от фрейдизма, и в общем здесь он тоже субъективно честен: достаточно вспомнить его 12 заповедей половой жизни. Но нормальное для ученого развитие взглядов своих предшественников в соответствии с личными интересами невозможно для Залкинда и его окружения. Его „самокритика" менее всего похожа на обычные для ученого воспоминания о том, как он думал раньше, как думает теперь, кому и чему он обязан эволюцией своих взглядов. Это и не игра в покаяние. По искренности тона чувствуется, что Залкинд относится к тому, что говорит, как к важнейшему для себя действию: от того, поверят ли его раскаянию, зависит его судьба.
Я соблазнил малых сих. „В этом большой вред моей „связи" с фрейдизмом и доля вины за остатки фрейдовской популярности у нас”. “ Укрепление диктатуры пролетариата вбивает – и навсегда – осиновый колв могилу советского фрейдизма”.
Люди старой школы не соглашались с этой вампирской метафорой и, вообще, не понимали магического смысла того, что делал Залкинд. Крупская, например, вдруг стала защищать Фрейда: не стоит, мол, перегибать в другую сторону, бессознательное играет свою роль в жизни. Но дело было сделано. Добавить Залккинд не может почти ничего. Его новая методология объявляет: “Мы становимся их рабов научных приемов их хозяевами”. “Основную (если не всю) массу научных исследований краткосрочные, быстро дающие определенные выводы для ближайшего отрезка времени”. Это, торжествует он, “ звучит как переворот в так называемой этике научной работы”...
Все было бесполезно. В 1932 году Залкинд перестает быть директором Института психологии, педологии и психотехники (его, бывшего на этом посту не более года, сменяет В.Н. Колбановский) и главным редактором журнала “Педология”. Самому журналу, впрочем, тоже осается жить всего год.
В 1936 году А.Б. Залкинд умирает от инфаркта, ознакомившись с Постановлением ЦК “О педологических извращениях”.
Те самые дети
“ ...А они, эти дети, и н знают, что написано на их лицах, и только синие, удивленно-вопрошающие очи, в глубине которых сияют неведомые нам тайны, спокойно и грустно устремлены на свитки жизни”...Таким видел поколение, родившееся в 10-х годах, Андрей Белый (51). И если бы не исследования скромных, провинйиальных педологов-практиков, мы бы знали о нем немногим больше.