Монополия внешней торговли была одной из главных идей Ленина и, что более важно, одним из немногих осуществленных намерений его правительства. Нет ни малейшего сомнения в том, что масштабное предприятие братьев Эйтингонов по экспорту русского меха на Запад могло существовать только при наличии высокого политического решения на этот счет. Заработанная валюта, поступавшая мимо обычных государственных экспортно-импортных каналов, составляла фонд для финансирования неких тайных операций.
На что бы еще ни тратились деньги, заработанные меховым импортом братьев Эйтингонов, мы знаем точно, что какая-то их часть расходовалась на финансирование психоаналитического движения. Вряд ли деньги эти были просто личными средствами Макса Эйтингона. Скорее всего расходная часть бюджета Эйтингона контролировалась в Москве не менее жестко, чем доходная. Если это так, то усилия Эйтингона по развитию берлинского психоанализа финансировались и контролировались правительством большевиков, скорее всего самим Троцким. Это были годы максимальной психоаналитической активности Троцкого, находившегося на вершине абсолютной, ничем не контролируемой государственной власти. Но и после того, как он был вынужден сойти с вершины, он оставался председателем Главконцесскома, контролировавшего сделки с иностранцами и в частности, вероятно, классическую статью русского экспорта — мех. Иоффе был его заместителем на этом посту.
Он не стал депутатом Думы.
Возможно, он был резидентом НКВД брат Макса Эйтингона Наум Эйтингон (или Эттингон; разночтения существуют также в его имени: западные источники называют его Леонидом) был одним из высших начальников сталинского НКВД, организатором и участником множества его тайных операций. Как пишут о нем московские историки, „в 30-х годах Наум Эйтингон стоит за кулисами многих (может быть, всех) заграничных диверсий НКВД" Самые известные из них были организованы им лично. Это убийство советского перебежчика, бывшего резидента НКВД Игнатия Рейсса в Швейцарии в 1937 году, похищение генерала Миллера в Париже в том же году, убийство сына Троцкого Льва Седова в парижской больнице в 1938, и, наконец, убийство самого Троцкого в Мексике в 1940. Именно Эйтингон был любовником Карридад Меркадер, это он непосредственно руководил и оплачивал действия ее сына Рамона во время проникновения последнего в дом Троцкого и подготовки к заключительному акту с ледорубом.
После возвращения Наума Эйтингона из Мексики его принял благодарный Сталин, который вручил ему орден Ленина, обнял его и заверил, что пока он, Сталин, жив, с головы Эйтингона не упадет ни один волос. Заместитель начальника ГРУ (Главного разведывательного управления) при Генштабе, Наум Эйтингон руководил советскими диверсиями на Западе вплоть до 1952 года. Лишь незадолго до смерти Сталина он был снят с этого поста, на котором сумел пересидеть всех своих коллег. В конце 1953 года Эйтингон был осужден на 12 лет заключения как сторонник Берии. Все же обещание Хозяина было выполнено даже и после его смерти. Отбыв срок, Эйтингон вернулся в Москву и благополучно дожил свои дни, работая на незаметной должности редактора издательства „Международная книга".
По крайней мере в одной из уголовных афер своего брата — скандальном похищении генерала Миллера — психоаналитик Макс Эйтингон принял участие, которое было засвидетельствовано в суде.
Е. К. Миллер был главой Русского Общевоинского Союза (РОВС), эмигрантской организации Белого движения. Советская пропаганда, начиная примерно с 1925 года, обвиняла РОВС и троцкистов в совместной организации диверсионных актов внутри страны и при этом насыщала его верхушку своими агентами, которые одерживали одну победу за другой: Савинков и Шульгин были возвращены в Союз, Кутепов и Миллер — исчезли... Похищение Миллера было частью более зловещей и масштабной аферы. Оно было осуществлено Наумом Эйтингоном вместе с белым генералом Н. В. Скоблиным, двойным агентом советского НКВД и германской СД, который стал следующим главой РОВС. Фальшивые документы, изготовленные под руководством Скоблина и свидетельствовавшие о прогерманских настроениях маршала М. Н. Тухачевского, были через президента Чехословакии переданы Сталину. Известно, что об акции знал и одобрил ее Гитлер. Не известно, знал ли Сталин, что переданные документы — фальшивка. В любом случае результатом было уничтожение всего советского генералитета накануне войны.
Похищение Наумом Эйтингоном генерала Миллера в сентябре 1937 года открывало Скоблину путь к руководству белоэмигрантским движением. По другой версии, Миллер был устранен, так как слишком много знал об интересах Скоблима. Делом, однако, занялась французская полиция, обычно старавшаяся не замечать подобных происшествий в эмигрантской среде. Скоблин исчез навсегда, и под судом оказалась его жена, популярная в эмиграции певица Надежда Пле-вицкая.
Когда-то сам Николай 11 говорил ей в Ливадии: "Мне думалось, что невозможно быть более русским, нежели я. Ваше пение доказало мне обратное". Во времена своей бурной молодости певица гастролировала по России вместе с Николаем Клюевым, поэтом и хлыстом. В Берлине поклонником Плевицкой был Макс Эйтингон (вспомним здесь написанные давным-давно по поводу романтических увлечений молодого Эйтингона слова Фрейда, что „такая практика отвлекает от теории"). Впоследствии на суде Плевицкая проговорилась, что Макс „одевал ее с головы до ног", а также финансировал издание двух ее автобиографических книг. В материалах следствия, которые до сих пор не полностью открыты французской полицией, несколько раз фигурирует, однако, именно Макс Эйтингон. Плевицкая рассказала, что Макс провожал ее через два дня после похищения Миллера на вокзал, где она села на поезд во Флоренцию, чтобы потом бежать в Палестину. Историк Дж. Дзяк, расследовавший этот случай по поручению американской военной разведки, полагает даже, что Макс Эйтингон завербовал Плевиц-кую и Скоблина. Его гипотеза находит подтверждение в тюремном дневнике певицы, недавно найденном в Бахметьевском архиве в Нью-Йорке. В дневнике есть указание на то, что Скоблин познакомился „с большевиками" в 1920-м году в берлинском доме Макса Эйтингона. Он же прислал им, уже из Иерусалима, Библию, содержавшую шифроваль-ные коды; изъятая при обыске, она была одной из основных улик против Плевицкой. Певица и ее окружение знали о „коммерции Эйтингонов с большевиками, как в Сибири меха скупают, в Лондон переправляют". На процессе было установлено, что Плевицкая и Скоблин тратили вдесятеро больше, чем зарабатывали.
Певица была осуждена французским судом за участие в похищении Миллера. На суде, рассказ о котором можно найти в воспоминаниях присутствовавшей на нем Нины Берберовой, Плевицкая все отрицала, но впоследствии призналась своему адвокату, что обвинения были справедливы. Она умерла во французской тюрьме в 1940 году.
Итак, показания Плевицкой вместе с воспоминаниями Радо делают Эйтингона вероятным участником изощренной политической игры в общеевропейском масштабе, в которой лидер международного психоанализа выполнял поручения сталинских спецслужб. Вместе с тем большая часть сведений, которыми мы располагаем, носит косвенный характер. С окончательным выводом по этому делу стоит подождать открытия советских и французских архивов. Однако свидетельство Радо о финансовых делах Эйтингона, о советских источниках его капитала кажется весьма важным. Представляется, что сегодня есть достаточно данных, позволяющих считать Макса Эйтингона в той или иной форме причастным к делам своего (сводного?) брата. Из того, что сообщает Шандор Радо, следует, что в начале и даже в середине 20-х годов, во времена правления Троцкого и расцвета советского психоанализа, международное аналитическое движение финансировалось советскими деньгами!
В этом свете приобретают смысл психоаналитические интересы другого политического деятеля, Виктора Коппа. Появление этого дипломата большевистской школы, первого советского представителя в Берлине (1919—1921), в Русском психоаналитическом обществе последовало вскоре за серией выступлений Троцкого, в которых тот пытался привлечь психоанализ на службу коммунизму и осторожно объявлял себя его защитником. Копп, бывший тремя годами старше Иоффе, также был в 1909 году в Вене и вместе с Иоффе работал под руководством Троцкого в редакции „Правды"; позднее, в 1918, именно Иоффе положил начало его дипломатической карьере. Конечно, в венской эмиграции он мог приобщиться к психоаналитическим интересам и знакомствам своих товарищей по „Правде". Однако ничего более определенного о психоаналитической деятельности нового вице-президента Русского общества мы не знаем. Позже Копп был послом в Японии и Швеции; в 1927 он году присоединился к троцкистской оппозиции. Во время избрания вице-президентом Русского психоаналитического общества он занимал должность уполномоченного Наркомата иностранных дел при Совете народных комиссаров, члена Коллегии НКИД, что означало, вероятно, координацию внешнеэкономических, дипломатических и валютных операций правительства большевиков.
Можно предполагать, что участие Виктора Коппа в руководстве Психоаналитическим обществом имело не столько научно-организационный, сколько оперативный смысл. Об этом косвенно свидетельствуют такие необычные связи между аналитической Москвой и аналитическим Берлином в 1923—1924 годах, как финансирование Государственного психоаналитического института в Москве берлинским профсоюзом, путешествие Отто и Веры Шмидтов в Берлин и, наконец, сами выборы приехавшего из Берлина Коппа вице-президентом Общества... Можно предполагать, что Копп был связан с Максом и Наумом Эйтингонами и их „меховым предприятием". В качестве вице-президента Русского психоаналитического общества Копп становился официальным партнером Макса Эйтингона, создавая тем самым легальный с западной точки зрения канал связи, который мог служить прикрытием для совместной деятельности совсем иного рода.