В 1919 году в журнале под редакцией Бехтерева выходит в свет ее статья „Страдание и творчество Достоевского". Розенталь называет свой метод „психогенетическим", называет его развитие заслугой Фрейда, но возражает против психосексуального монизма последнего. Гораздо интереснее другое. В своей клинической трактовке Достоевского Розенталь опередила Фрейда, который семью годами спустя, не ссылаясь, повторил ряд ее тезисов. И Фрейд, и Розенталь говорили об амбивалентности Достоевского, о роли его детских травм и о природе его эпилепсии. В последнем пункте сходство их рассуждений особенно велико. Точно так же, как позднее Фрейд, Розенталь утверждала, что Достоевский страдал не генуинной (у Фрейда органической) , а аффективной эпилепсией. Ее клинические аргументы и даже некоторые примеры те же, что у Фрейда: припадки вызывались душевными волнениями; снижение личности отсутствовало; эмоциональная жизнь была необычно амбивалентной; на каторге состояние улучшилось и припадки прекратились *. Как будто иллюстрируя мысль Фрейда: „его припадки были его карой. Он более в них не нуждался, когда был караем иным образом", — Розенталь цитирует слова самого Достоевского: „О, это было для меня большое счастье, Сибирь и каторга. Ах, если бы Вас на каторгу!"
Сама она этого счастья дожидаться не стала. В 1921 году Татьяна Розенталь покончила с собой.
Доктор Найдич писала в своем некрологе: „Это было необыкновенно сложное существо: очень деятельное, очень продуктивное, но наполненное глубокой внутренней неудовлетворенностью. Под холодной наружностью, уверенными манерами, остротой высказываний и ясностью мысли скрывались непрекращающаяся глубокая тревога и нежная, романтическая и мистическая душа. Ее стихи, опубликованные в 1917 году в Петрограде, хорошо показывают это. Она была молода (ей было 36), одарена, активна в своем деле. Она была матерью замечательного ребенка, которого нежно любила. Она сама приняла свою смерть, жертва судьбы, которую сама же выбрала" .
Больше мы, увы, ничего не знаем. Год кронштадтского и тамбовского восстаний, всеобщего голода и приближающегося НЭПа мог дать достаточно поводов для самоубийства бывшей активистки БУНДа. Работа аналитика, как хорошо известно из истории психоанализа, от самоубийства не спасает. Кажется все же, что мы еще разгадаем загадки Татьяны Розенталь; кто анализировал ее в Цюрихе; чем занималась она в Петрограде с 1911 по 1919; каковы были ее отношения с Бехтеревым; знал ли Фрейд ее работу о Достоевском; почему ее стихов нет в библиографических указателях и коллекциях; и что произошло с ее ребенком?..
В том же 1921 году, когда Татьяна Розенталь покончила с собой, другой пионер русского психоанализа, Николай Осипов, эмигрировал в Прагу. Вплоть до своей смерти в 1934 году он практиковал там анализи преподавал его в Карловом университете. Вместе со своим учеником Федором Дссужковым Осипов стал основателем психоанализа в Чехословакии. Только здесь и сохранилась по сей день прямая преемственность традиции, идущей от русских психоаналитиков.
I Конгресс Международной психоаналитической ассоциации в Гааге в 1920 году прошел под сильным давлением русских, требовавших внимания и признания. Их представителем на Конгрессе оказалась Сабина Шпильрейн, приехавшая из Лозанны, На первом же организационном заседании она взяла слово и предложила, чтобы „Международный журнал психоанализа", официальный орган Международной Ассоциации, издававшийся по-немецки и по-английски, систематически печатал бы статьи по-русски, а также резюме выполненных в России работ на языке журнала. Т. Рейк возражал ей, что печатать статьи на кириллице будет слишком дорого. Выступил Фрейд и, признавая серьезность вопроса, обещал заняться им в будущем.
Предложение Шпильрейн было осуществлено в той его части, которая касалась публикации регулярных обзоров русских работ и официальной информации о деятельности Русского психоаналитического общества.
Письма из Казани
В 1974 году на юбилейном собрании Московского отделения Общества психологов знаменитый нейропсихолог Александр Романович Лурия рассказывал: „Я помню годы — 1918, 1919, 1920, когда я, совсем молодой парень, стал заниматься чем угодно. Меня интересовали общественные науки и я живо интересовался вопросами развития социальных учений и утопического социализма". Лурия только поступил на юридический факультет Казанского университета, как его переименовали в факультет общественных наук, и бывший профессор церковного права читал в нем социологию. „У меня, человека абсолютно средних способностей, возник ряд проектов, как всегда у молодых людей, проектов невыполнимых, но имеющих какое-то мотивационнос значение".
Лурия был исключительно способным человеком, и главный его проект этих лет оказался выполнен. 19-летний студент в дальнем углу огромной, перевернутой большевиками страны образовал психоаналитический кружок, вступил в переписку с самим Фрейдом и добился признания своего казанского кружка Международной психоаналитической ассоциацией. Участники кружка, среди которых было 7 врачей, 2 педагога, 5 психологов и один историк (М. В. Нечкина, впоследствии ставшая академиком), регулярно собирались, чтобы обсудить переводы Фрейда, творчество Достоевского либо Розанова-. Протоколы и прочие документы кружка, в отличие от других психоаналитических начинаний в России, содержались А. Р. Лурией в образцовом порядке.
Казань отнюдь не была изолированной от мира провинцией. Примером может быть одна из участниц кружка, Роза Авербух, 1883 года рождения, в 1901 — 1909 годах студентка Бернского и Цюрихского университетов. Она вернулась в Россию в 1912 году, состояла „на земской и городской службе", а с 1917 года работала в госпитале Казанского университета. В 1921 году она перевела и издала в Казани „Психологию масс и анализ человеческого Я", которую местные поклонники Фрейда резонно сочли наиболее актуальной для текущего момента.
Возможно, что на деятельность Казанского кружка и на его признание Международной психоаналитической ассоциацией повлияли давние дружеские отношения Фрейда и основателя казанской школы невропатологов Л. Даркшевича (см. Гл. 4), учениками которого были участвовавшие в кружке врачи. Неизвестно, правда, вел ли кто-либо из участников кружка систематическую психоаналитическую практику. Существование Казанского кружка, однако, имело важные организационные последствия.
Психоанализ при Наркомпросе
В мае-июне 1922 года в Москве образуется Русское Психоаналитическое общество (РПСАО). В бумагах Главнауки Наркомпроса сохранились его учредительные документы. Психоанализ, сказано в них, „по существу своему является одним из методов изучения и воспитания человека в его социальной среде, помогает бороться с примитивными асоциальными стремлениями недоразвитой в этом смысле личности и представляет громадный интерес как в области чистой науки, так и в прикладных". За этим следует длинный список „прикладных знаний", в котором психиатрия занимает последнее место. Заявка подписана 14 лицами; среди них четыре педагога (все занимают руководящие должности в Наркомпросе), четыре врача, два профессора искусствоведения, два профессора физики и два писателя. Подписи под заявкой собирались в сентябре 1922 года. Первыми стоят подписи Отто Шмидта и Ивана Ермакова.
Наркомат просвещения был совершенно необыкновенным учреждением. Огромная и все разбухавшая бюрократическая структура управлялась глубоко несходными между собой людьми. Вернувшиеся с фронтов большевистские комиссары сидели за одним столом с любимыми публикой деятелями артистической богемы; старые министерские чиновники — с радикально настроенными энтузиастами небывалых методов просвещения; университетские профессора — с женами высших чинов нового руководства...
„Наша служба в Наркомпросе мне вспоминается как отрадный оазис, где соединяешься с друзьями, вырабатываешь какие-то светлые утопии во всемирном масштабе и забываешь на время кошмар, тебя окружающий", — писала дочь Вячеслава Иванова, работавшая в 1918—1920 в Школьном отделе под началом Н. Я. Брюсовой, сестры знаменитого поэта. Сам же Иванов заведовал в этом оазисе одной из секций Театрального отдела. Его начальником была О. Д. Каменева, сестра Троцкого и жена другого большевистского лидера, Л. Б. Каменева. Жена самого Троцкого заведовала соседним, Музейным отделом Наркомпроса.
Светлые утопии рассматривались в невероятных сочетаниях и утверждались на высоком бюрократическом уровне, унаследованном от учреждений Российской империи. К примеру, 24 декабря 1924 года Президиум Государственного ученого совета (ГУСа) Наркомпроса под председательством М. Н. Покровского рассмотрел такие вопросы: утверждение производственного плана научно-художественной секции ГУСа по докладу замечательного авангардистского художника Д. П. Штерен-берга; „О принуждении Отделами народного образования покупать с их складов книги, запрещенные ГУСом"; докладную записку проф. И. И. Иванова „Об искусственном скрещивании человека с обезьяной". По последнему вопросу докладывал О. Ю. Шмидт, которому и было поручено организовать комиссию для „проработки" этого предложения.
Из членов-учредителей Русского психоаналитического общества аналитическую практику, насколько нам известно, имели только трое: И. Д. Ермаков, Ю. В. Каннабих и М. В. Вульф; и лишь последний представлял фигуру, пользовавшуюся признанием коллег за рубежом. Участие ведущих теоретиков педагогической реформы С. Т. Шацкого и П. П. Блонского, а также руководителя Главного управления социального воспитания Наркомпроса Г. П. Вейсберга обеспечивало психоаналитикам официальную поддержку, но и требовало отдачи в масштабе и формах, привычных новой власти. К этой группе примыкал и существенно ее усиливал один из профессоров, О. Ю. Шмидт, политическая карьера которого начинала в это время стремительный взлет.