Она возвращалась не к мужу...
В январе 1917 года Сабине Николаевне снится сон, из которого — и из его интерпретации, которую она сообщила Юнгу, — мы кое-что узнаем о ее жизни и чувствах в Швейцарии. Во сне жена Бехтерева, живущая по соседству, отправляется домой, в Россию. С ней маленькая дочь. Шпильрейн просит Бехтереву передать дома открытку ее родителям. В этом сне она видит исполнение своих желаний: быть „важной фигурой в психиатрии", как Бехтерев, и ехать домой. „В Швейцарии я могу быть так же полезна своим родителям, как и дома", замечает Сабина Николаевна, из чего мы понимаем, что уже в те времена помощь из-за границы была важна. Итак, дело не в родителях. Главный для нее вопрос, который „я сознательно ставлю все время перед собой", вот в чем: „смогу ли я установить контакт с коллегами в моей стране?"
Лишь через пять лет колебаниям наступит конец. Какую роль играли в планах Сабины Николаевны личные и семейные обстоятельства? Во всяком случае, она возвращалась не к мужу. Мы знаем лишь о профессиональной стороне дела. Зимой 1922—1923 годов Шпильрейн принимает решение, о котором мы узнаем из письма Фрейда от 9 февраля 1923 года: „Дорогая фрау Доктор, я получил Ваше письмо и думаю, что Вы правы. Ваш план ехать в Россию кажется мне гораздо лучше, чем мой совет отправиться в Берлин. В Москве Вы сможете заниматься серьезной работой вместе с Вульфом и Ермаковым. Наконец, Вы будете дома. Сейчас тяжелые времена для всех нас. Я надеюсь скоро услышать что-нибудь от Вас и серьезно прошу Вас сообщить в письме собственный адрес, что делают очень немногие женщины. Сердечно Ваш Фрейд".
Это письмо сложно интерпретировать. Понятно, что Фрейд сначала советовал Сабине Николаевне ехать в Берлин, где Макс Эйтингон уже развернул свою психоаналитическую поликлинику, дав работу многим аналитикам. Ее вероятная ученица, Фаня Ловцкая (см. гл. 2) тогда так и поступила — уехала из Женевы в Берлин, чтобы работать с Эйтингоном. Шпильрейн по каким-то причинам, среди которых могло играть роль ее отношение к Эйтингону, решила ехать в Москву и сообщала об этом Фрейду. Тот знал о ситуации в России: бежавший от большевиков Осипов, с которым переписывался Фрейд, давно был в Праге; некролог Татьяне Розенталь опубликовал журнал Психоаналитической ассоциации; Андреас-Саломе по вине большевиков лишилась своего состояния, и ей приходилось давать деньги; наконец, Фрейд называет в своем письме тех самых людей, с которыми Шпильрейн действительно начнет работать.
Фрейд знал и о семейных неприятностях Сабины: в его письмах отсутствуют вежливые пожелания ее мужу, и даже одобряя ее решение возвращаться в Россию, он отправляет ее не к нему, а к коллегам.
Знал — и посоветовал возвращаться. Сергей Пан-кеев вспоминал, что он спрашивал у Фрейда, следует ли ему остаться в России, если там произойдет революция. Тот ответил утвердительно. Когда Панкеев рассказал об этом разговоре дальнему родственнику Фрейда, который учился в России, тот отреагировал: „Вы знаете, Фрейд очень хорошо понимает человеческие отношения, но, кажется, он совсем не понимает намерений большевиков".
...не к брату...
Признанный лидер психотехнического движения в СССР, Исаак Шпильрейн был европейски образованным и необыкновенно продуктивным человеком. Получив философское образование в Германии у Г. Когена (примерно в те же годы у Когена учился и другой крупнейший советский психолог, С. Л. Рубинштейн, а также Б. Л. Пастернак), Шпильрейн был интернирован во время Мировой войны и уже после революции, кружным путем через Константинополь и Тифлис вернулся в Россию. По дороге он посетил Фрейда летом 1919 года. Поработав в независимой тогда Грузии, в советском посольстве, главой которого был С. М. Киров, Исаак Шпильрейн оказался в Москве двумя годами раньше своей сестры, в 1921 году.
Здесь он работает в Пресс-бюро Наркомата иностранных дел, а потом — в Центральном институте труда. Директор ЦИТа А. Гастев в начале 20-х годов развивал крайне левые взгляды, представление о которых может дать такой случай. В 1921 году умерла мать И. Н. Шпильрейна. Он пошел к директору института просить отгул хоронить мать. Гастев отказал: это, сказал он, буржуазные предрассудки. Зачем вам отгул, ведь она уже умерла. Принципы разработанной Гасте-вым „научной организации труда" действовали и внутри его института...
Довольно скоро Шпильрейн расходится с Гастевым. В 1923 году он — руководитель психотехнической секции Института философии и лаборатории промышленной психотехники Наркомата труда. Он ведет в это время множество заказных исследований в прикладных областях психологии: разрабатывает профессиограммы, консультирует предприятия по переводу на новые режимы работы, в частности семичасовой рабочий день, создает методики отбора для Красной Армии и т. д. В теоретическом плане Шпильрейн был последователем В. Штерна и не боялся заявить об этом даже на Съезде по изучению поведения человека в 1930 году.
Круг интересов Шпильрейна выходил даже за безразмерные, казалось бы, границы психотехники. Его книга „Язык красноармейца" (89) содержит тщательное, в методическом плане до сих пор, возможно, непревзойденное на русском языке социолингвистическое исследование: грамматический анализ, частотные словари, тщательно отработанные тесты осведомленности, статистика ошибок фиксируют реальный язык красноармейцев 1924 года. В такого рода работах наука выполняет свою, может быть, важнейшую функцию — запечатление реальности, описание ее такой, какая она есть.
Подобное же впечатление осмысленности и редкой точности оставляет „социально-психологический этюд" 1929 года „О переменах имен и фамилий", Шпильрейн анализирует в нем случаи немотивированной перемены фамилий, ставшие частыми в теряющей идентичность России, По его подсчетам, перемена фамилии с русской на еврейскую была более частым случаем, чем перемена фамилии с еврейской на русскую: носить еврейскую фамилию в 20-х годах было чем-то вроде моды. Шпильрейну принадлежит и учебник языка идиш.
В 1928 году Шпильрейн становится ответственным редактором нового журнала „Психотехника и психофизиология труда", председателем Всероссийского психотехнического общества. В булгаковской Москве 1931 года он проводит Международную конференцию по психотехнике. Именно через психотехнику советская психология выходит тогда на мировой уровень: Шпиль-рейн был членом Президиума международного психотехнического общества вместе с В. Штерном и А. Пьероном.
Дочь И. Н. Шпильрейна вспоминает, что в 1931 году Сабина Николаевна приезжала в Москву участвовать в этой конференции. Но в целом нет свидетельств рабочего сотрудничества Сабины и Исаака Шпильрей-нов — совместных публикаций, например, или выступлений Сабины на конференциях, организатором которых он был, или ее статей в редактируемом им журнале „Психотехника". Та широта интересов и гибкость позиций, которые были характерны, скажем, для А. Лурии или А. Залкинда и которые обусловили возможность их более или менее долгой жизни в советской науке, Сабине Николаевне были совершенно не свойственны. В отличие от них, ей было с чем и с кем сравнивать...
А работа психотехников приобретала огромные масштабы. Чуждая Шпильрейну идеология „нового массового человека" начинала доминировать и здесь. В СССР в 1930 году было 500 „организованных психотехников". При этом в 1932 году съезд запланировал провести только через систему профконсультации Нарком-труда около 3 млн. человек. 25 июля 1931 года в Наркомпросе по докладу Щпильрейна принимается решение об организации Психотехнического ВУЗа...
В октябре 1934 года вся разветвленная система психотехнических учреждений была разгромлена, приказом Совнаркома были ликвидированы 29 научно-исследовательских институтов, журнал „Психотехника" был закрыт. 25 января 1935 года И. Н. Шпильрейн был арестован по обвинению в участии в троцкистской оппозиции. Его дочь вспоминает: „Мне исполнилось в тот день 19 лет... Только в 1939 году мне сказали, что отец осужден на 10 лет без права переписки". Эта формулировка означала расстрел,
Она возвращалась работать с наслаждением.
Согласно официальному сообщению Международной психоаналитической ассоциации, доктор С. Шпильрейн, бывший член швейцарского психоаналитического общества, была принята в члены только что организованного Русского общества осенью 1923 года, одновременно с А. Лурией и двумя другими казанскими аналитиками.
Шпильрейн читает в Психоаналитическом институте курс лекций по психологии бессознательного мышления. Молодой Лурия, ученый секретарь Института, и молодой Выготский, собирающийся вступать в члены Русского психоаналитического общества, могли слушать этот курс как последнее слово мировой науки, от реальной жизни которой они были оторваны. У талантливых людей подобные впечатления могут надолго определять ход развития научных интересов.
Сабина Николаевна вела также в 1923 году семинар по психоанализу детей и амбулаторный прием. Она была сразу избрана в Комитет, осуществлявший руководство как Русским психоаналитическим обществом, так и Государственным психоаналитическим институтом и включавший в себя 5 самых авторитетных аналитиков России. В ноябре она читала на заседании Общества доклад „Мышление при афазии и инфантильное мышление", в котором рассказывала о том, что нарушения мышления при афазии сходны с мышлением детей, и оба типа мышления проливают свет на процессы формирования речи: идеи, очень сходные с последующими нейропсихологическими работами по афазии А. Р. Лурии, принесшими ему известность.