Как отмечалось ранее, существует связь между осложненным горем и посттравматическим дистрессом; действительно, осложненное горе, пограничные личностные черты и посттравматическое стрессовое расстройство могут иметь общие предшествующие травматичейкие переживания. Несомненно, что психосоциальные факторы риска требуют дальнейшего исследования, чтобы определить тех лю\ей, чье осложненное горе можно предотвратить с помощью ранньго вмешательства.
Стратегии вмешательства и предотвращения заболеваний как неблагоприятного исхода переживания тяжелой утраты
Данные двух пилотажных исследований наводят на мысль, что
лечение депрессии, связанной с переживанием тяжелой утраты в
пожилом возрасте, с помощью антидепрессантов эффективно для
смягчения симптомов депрессии. Исследовательская группа, воз
главляемая авторами данноХ статьи, начала поддерживаемую На
циональным институтом психического здоровья программу по ис
следованию эффективности лечения депрессии, связанной с пе
реживанием тяжелой утраты в Щжилом возрасте, с помощью ан
тидепрессантов и межличностной психотерапии. Предварительные
результаты исследования 57 пациентов наводят на мысль, что и
лекарства (нортриптиллин), и межличностная психотерапия по
могают снизить тяжесть депрессивны\Симптомов в течение вось
минедельного курса лечения.\
Фармакотерапия осложненного горя Шляется новой областью
применения. Хотя трициклические антидепрессанты мало помо
гают в лечении горя и посттравматического; стрессового расстрой
ства, результаты некоторых исследований наводят на мысль, что
специфические ингибиторы серотонина могуг быть эффективны
для редуцирования навязчивых мыслей и избегающего поведения,
обнаруженного у пациентов с посттравматическик\стрессовым рас_
стройством. \
Применение различных видов психотерапии для облегчения страданий и конфликтов, которые часто сопровождают процесс переживания горя, описано во многих работах. Кромч того, разрабатываются новые виды психотерапевтической техники для работы с осложненным горем. Они включают и когнитивно бихеви-оральную терапию, которая эффективна для редуцирования симптомов посттравматического дистресса, и техники, разработанные на основе коррекции неустойчивых стилей привязанности.
Кроме исследования факторов риска, клинической феноме^. логии и результатов осложненного горя и депрессии, связанной-переживанием тяжелой утраты в пожилом возрасте, необходимо изучать способы предупреждения заболеваний и стратегию их лечения. Авторы статьи надеются, что недооценивание значимости этих нарушений осталось в прошлом.
Б. Геневей
ПОТЕРЯ МАТЕРИ: ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ: РЕФЕРАТИВНЫЙ ОБЗОР[55]
Каждое утро, входя в частную лечебницу, я говорила: «Привет, мам. Как ты?»
«О, Бони. Это ужасно, я хочу умереть», — отвечала она со слезами на глазах и в голосе.
Как может реагировать на такие слова взрослая дочь? Разве можно сказать, что умирать давно пора, если сил и желания жить не осталось, а тело совершенно износилось? Или я должна была лгать: «Тебе завтра будет лучше и, может быть, мы поедем домой»? Нужно ли следовать «американскому пути» и не позволять ей и себе чувствовать приближение смерти: говорить о еде, если она совершенно не хочет есть, сообщать новости, которые ее больше не интересуют?
Странно, когда моя мать говорила мне о своем страхе смерти и, одновременно, желании умереть, я чувствовала себя более спокойно. Я рассказывала ей об историях Кюблер-Росс и других: о туннелях света и о тех, кто там побывал. Я вспоминала о папе, дяде, тете Розе, которые умерли давно. «Как ты думаешь, мама, кто встретит тебя там?» — спрашивала я. Она никогда не отвечала на этот вопрос, но улыбалась. Позже она полюбила, когда я рассказывала ей те истории о старых добрых временах, которые когда-то слышала от нее: дедушка приносит домой большое ведро, полное пива, которое стоило пять центов; дядя незадолго до своей смерти держит меня на коленях и пытается рассмешить.
Я очень часто говорила ей о своей вере в то, что после смерти открывается лучший мир, чем жизнь на Земле. Там будет такая же возможность роста и развития, как здесь. Как правило, она не обращала внимания на мои слова, но иногда смотрела мне в глаза и спрашивала: «Ты так думаешь?»
Минут за 30 перед поездкой в частную лечебницу, которая стала миром моей матери последние 11 месяцев, я начинала испытывать тревогу и беспокойство. По дороге туда меня переполняли противоречивые чувства. Я надеялась увидеть маму в «полном порядке» и в то же время уверяла себя, что она еще жива. Часть пути мне отчаянно хотелось повернуть машину в противоположном направлении, чтобы не видеть ухудшения в ее здоровье, не страдать от собственной беспомощности, не испытывать чувства страшной потери.
Ни геронтология, ни мой опыт работы с пожилыми людьми не подготовили меня к этой очень личной трагедии — медленному ожиданию смерти мамы в непосредственной близости от нее.
Перед встречей с ней я всегда проигрывала в уме два сценария. По первому, слушая ее, успокаивала, рассказывала о внуках (один из ее последних интересов в жизни). Если же она была взволнована, требовательна и ужасна, я представляла себе, как буду пытаться слушать ее без отрицания, признавая ее чувства, держа ее руку и просто молча сидя возле.
И только дома я понимала, как тяжело найти правильные слова и нужные интонации.
Еще тяжелее было, когда моя хилая, болезненная мама пронзительно кричала окружающим: «Это моя бэби! Я говорила вам, что она придет!» «Бэби» было почти 60 лет: почтенная замужняя женщина с седыми волосами и соответствующими морщинами. Я смущалась перед медицинским персоналом и пыталась обратить все в шутку: какая, мол, «большая бэби». Ведь вопреки ее словам в этой ситуации мамой скорее была я, и мамой очень неумелой, некомпетентной. Я впервые переживала подобную ситуацию: говорить, улыбаться, слушать, видеть и наблюдать процесс умирания. Я чувствовала, что должна сделать что-то, а не просто стоять рядом и наблюдать.
Вскоре маму перевели в новую лечебницу в другом городе. Я обклеила стены в ее комнате огромными листами бумаги, на которых представила ее жизненный путь и достижения. Самый значительный назывался: «Это твоя жизнь, Лаура!» Это был список всех замечательных дел, которые она сделала с 1892 по 1985 годы: цветовод; первая женщина, которая купила машину и состязалась в гонке; играла главную роль в пьесе «Мозаика шторма»; деловая женщина, которая открыла свой собственный музыкальный склад перед первой мировой войной; друг детей и животных. Этот лист помогал персоналу видеть в старой больной женщине личность. Мама была счастлива, когда они расспрашивали ее о тех временах, когда она была актрисой, или о цветах, которые она выращивала, а не о том, «почему она звонила снова».
Однажды ее поместили в хирургическое отделение по поводу сломанного бедра. Когда я увидела, как храбро она держится среди медикаментов и инструментов, как старается быть «хорошей пациенткой», мне захотелось крикнуть: «Вы не знаете мою маму! Она не эта маленькая хилая оболочка! Она остроумная, и строгая, и упрямая, и прекрасная, и умелая, и боязливая, и очаровательная! Пожалуйста, знайте, кто она на самом деле!»
За три дня до ее смерти я заметила изменения. Она, по-видимому, освободилась от своих страхов, много спала и казалась более умиротворенной. Я была так горда за нее, когда она отказалась отвечать новой медсестре, которая громко кричала ей в самое ухо: «Лаура! Вставай! К тебе посетитель». Мама не открыла глаза и даже не мигала. Сестра вышла из комнаты, и я ласково прошептала: «Мама, тебе не нужно вставать. Я только подержу твою руку и скажу, что я люблю тебя». Она улыбалась и слушала меня.
На следующий день я пришла через несколько минут после того, как она умерла. Один из ее любимых сотрудников больницы держал ее за руку и плакал. Он рассказал мне об удивительном конце моей мамы. Глядя в угол потолка, она спросила его: «Видите этого человека? Он хочет, чтобы я пошла с ним, и я собираюсь уйти». Это были ее последние слова.
Когда все вышли, я сказала матери то, что она и так знала, но что мне нужно было произнести в последний раз. Мамина рука была еще теплая, ее лицо так прекрасно и полно покоя. Это изменение ее лица от тревоги, страха и беспокойства было удивительным подарком мне. Было тяжело поверить, что она умерла. Я сидела с ней долгое время, чтобы осознать, что ее больше нет.
Я была хорошей дочерью, я выполнила все, что было нужно в больнице, во время и после похорон. Я не знаю, насколько хорошо справилась со своими чувствами, даже теперь, спустя несколько месяцев. Пережив эту смерть, я почувствовала нечто новое: открытие того, кто я, какая я особенная. Мне показалась моя будущая смерть не такой страшной. Я надеюсь, что узнаю, когда мне уходить. Я надеюсь, что сделаю это так же хорошо, как сделала это моя мать. Раньше я всегда говорила своим взрослым детям, что хочу, чтобы они были со мной, когда я буду умирать, чтобы они держали меня за руку и позволили мне сказать им, как много они значат для меня.
Моя мать показала мне другой путь: мои дети знают, что я люблю их, они могут не присутствовать при моем конце и я не нуждаюсь в их присутствии.
У меня есть прекрасный руководитель, мадам Боб. После смерти матери она сказала: «Когда мы заботимся о наших детях, то наградой нам — замечать, как они растут и меняются. Но когда мы заботимся о наших родителях, которые стареют и умирают, мы сами изменяемся и растем как личность». Она также предсказала, что мне будет теперь легче работать со взрослыми детьми и их пожилыми родителями в результате моего опыта с мамой. Это оказалось правдой.
Какой урок я получила от потери матери, которую я знала почти 60 лет? Я часто испытываю чувство одиночества, несмотря на то, что у меня есть дети. Я чувствую свою смертность. Взамен ужасных и полных боли воспоминаний приходят теплые и полные смысла. Я понимаю, что совершенно нормально умереть одиноко, несмотря на то, что я люблю своих детей. Они не должны бояться уйти от меня, когда придет мое время умирать.