Но оценка человека – это оценка собственных грядущих жизненных ситуаций, связанных с этим человеком. Это – часть общего предвидения, которым непрерывно занимается мозг. За бодростью или разочарованием, жалостью, гордостью или досадой можно всегда найти взвешенные на неизвестных весах и вполне оцененные будущие обстоятельства, которые человек предвидит (с какой-то степенью вероятности). Тревога и злость, подозрительность и отвращение, доверие, симпатия и уважение – все это оценки, баллы, которые ставит многообразию жизненных событий, людей, предметов и понятий вычислительный механизм мозга, вооруженный прошлым опытом.
(Здесь необходимо оговориться, подчеркнув различие эмоций, чувств в физиологическом смысле от чувств социальных: патриотизм, честь, долг, свобода, гражданское мужество, достоинство, справедливость. Перечисленное – не чувства в биологическом понимании слова; это наши взгляды на мир, установки поведения, впитанная с детства система понятий и мировоззрения. А потом эти установки сталкиваются с жизнью и отмечаются эмоциями – укрепляющими или подправляющими их. Механизм управления поступками, за века настроенный эволюцией на выживание в любой среде, с помощью аппарата эмоций контролирует и строит поведение и образ мыслей человека, живущего в обществе. И лишь очень немногие оказываются в состоянии усилием воли, сознания, разума преодолеть и подчинить этот чисто биологический регулятор.)
Шкала эмоций – оценок невероятно велика, длина перечня зависит, наверно, лишь от богатства языка, ибо оттенков чрезвычайно много, хотя все они являются смешением всего двух главных оценок – хорошо или плохо (так, используя лишь три основных цвета – красный, желтый и синий, – художники насчитывают тысячи тончайших оттенков).
Но почему, многословный автор, ты все время говоришь о будущих ситуациях и действиях, которые мозг, сверяясь с архивами памяти, постоянно оценивает баллами эмоций? Разве только что происшедшее или сделанное не оценивается удовлетворением или печалью?
Очевидно, нет. Радость по поводу свершившегося или тоска по утрате – это оценка того, что ближайшее будущее спокойно или чревато осложнениями. Мозг нацелен в будущее, пройденное уже не грозит опасностью гибели; все, что было, – уже достояние памяти, кладовая, опыта, а малейший недосмотр будущего – возможная потеря всего. Эволюция должна была воспитать в аппарате управления именно это качество – устремленность вперед, постоянную самоорганизацию. И в непрерывной, тщательной, генеральной оценке предстоящего незаменимую роль играет механизм эмоций.
До сих пор неизвестно как устроенный.
Немного анатомии
Лобные доли являются органом цивилизации – основой человеческого отчаяния и его надежд на будущее.
Xолстед (физиолог)
B укромной глубине мозга есть область небольшая, но жизненно важная – пожалуй, будет справедливо назвать ее центром биологических устремлений. И если я всюду избегал мудреных латинских названий сотен мозговых провинций, тут без названия не обойтись. К недавно вышедшей капитальной монографии об эмоциях приложен список работ (только основных, самых содержательных) об этой стороне жизни мозга. Список этот – почти из тысячи книг, и большая часть из них посвящена гипоталамусу. Гипоталамус. Крохотная область сосредоточила в себе управление всеми жизненно важными внешними стремлениями организма: утоления голода и жажды, борьбы нападающей и спасения бегством, продолжения рода и оценку происходящих событий. Это именно сюда от многочисленных (и во многом еще неизвестных) внутренних приборов-датчиков поступают сведения о холоде, голоде, жажде, боли, необходимости удовлетворить инстинкт продолжения рода, завершении выработанной модели действия. Это, раздражая гипоталамус, крыса барабанит по рычагу в жажде ощутить удовольствие, а электрод, вживленный в другую его часть, приведет ее к голодной смерти среди кучи еды. И наоборот – совершенно сытое животное будет жадно есть, страдая от пресыщения, но не в силах остановиться – раздражается центр голода, и сигналы о сытости слабей, чем стремление пожирать пищу. Кошка выгибает спину, часто дышит, выпустила когти, взъерошила шерсть, пытается укусить соседок или человека – искусственно возбужден центр ярости. Электрод, чуть передвинут – и умиротворенное, расслабленное животное довольно всем на свете, почти засыпает, ласкается и мурлычет. Дикие, неприручаемые крысы становились ручными, как котята, при раздражении этих отделов гипоталамуса.
Надо привести весь организм в состояние, соответствующее устремлению, – работает он же. У гипоталамуса в подчинении находится миллионная армия связных, их бригадир всегда под рукой – это буквально: прямо под гипоталамусом расположена главная, верховная железа – гипофиз. Повинуясь распоряжению гипоталамуса, гипофиз рассылает гормоны (сложные химические агенты, шифр включения) по своим подчиненным – железам внутренней секреции. Те, подчиняясь мгновенно и безусловно, выбрасывают в кровь требуемые вещества – сахар, адреналин и другие, многие из которых неизвестны.
Так работает аппарат эмоций. Точки удовольствия и наказания, положительных и отрицательных оценок во множестве расположены под корой, в так называемой лимбической системе мозга, к изучению которой только в последние годы ученые приступили вплотную. (Кстати, приятно отметить, что зон радости у мозга гораздо больше – из сотен исследованных точек только пять процентов оказались зонами наказания, а тридцать пять – зоны одобрения. Остальные нейтральны.) Но эти зоны – только промежуточные пункты, им принадлежит средняя часть шкалы, по которой оцениваются жизненные ситуации. При их раздражении крыса все же оторвется, чтобы поесть и поспать, обезьяна не полностью потеряет рассудок от счастья или боли. Структуры эти связаны с гипоталамусом, которому принадлежит решающее слово, право категорических и самых сильных оценок и побуждений.
Силы эти, полностью вырвавшись из-под контроля разума (или пройдя лазейки, оставленные для них разумом), превратили бы человека в животное. И расстройства, при которых чувственные влечения берут над рассудком верх, опрокидывая его ослабевшие или сломанные барьеры, известны врачам по проявлениям слепого буйства, непобедимого отчаяния, голодной жадности, неуемной сексуальности, звериного эгоизма. Вырвавшись частично, они порождают многочисленные расстройства психики, уже в свою очередь властно диктуя свою волю рассудку – и он на чувство страха готовно нанизывает мысли о преследовании и убийстве, на боль – бредовые идеи воздействия, на радость – мысли о величии, значении и могуществе.
Связи разума с эмоциями многообразны и разносторонни – не только в деловом, но в буквальном, анатомическом смысле.
Лобные доли, нависающие над глазами отделы мозга, так отличающие человека от животного, – область, где связи эти наиболее ярко выражены. Здесь эмоции и рассудок, постоянно находясь в творческом контакте, окончательно утверждают модели поведения, поступки и действия, здесь высокие договаривающиеся стороны обсуждают степень своего участия в каждом движении человеческой личности – физическом и духовном.
Давние интуитивные догадки об этом многочисленных ученых обрели в тридцатых годах нашего века реальное подтверждение. Было так. На неврологической конференции физиолог Джекобсон сообщил о своих странных экспериментах с обезьянами. Несколько его подопытных шимпанзе отличались тем, что, не сумев выполнить предложенное задание, впадали в ярость или очень тосковали. Обычно веселые и жизнерадостные, обезьяны становились угрюмыми и злыми. Это было проявление характера – и у людей широко известны нервные характеры, не переносящие своих, и не только своих, ошибок и срывов (благодушием сатирики давно назвали наше расположение духа при зрелище чужих неудач; но есть люди, которых и чужие промахи и просчеты приводят в неестественную ярость). Неизвестно, чем руководствовался ученый, лишивший тогда обезьян обеих лобных долей, – очевидно, это был просто очередной плановый эксперимент с поведением.
И произошло чудо. Обезьяны обрели ангельский беззаботный характер. Они стали вновь ручными и постоян– но ласковыми, игривыми и веселыми. Ошибки уже не раздражали их (хотя теперь они совершали их несколько чаще); постоянно счастливые, они будто сменили свою прежнюю обезьянью личность.
Эстафету у психофизиолога принял хирург: он решил испробовать операцию на угрюмых, мрачных и замкнутых шизофрениках – безнадежно больных, уже давно не контактных с миром людях. У двадцати человек были рассечены нервные волокна, соединяющие лобные доли с глубинными областями мозга, – лобные доли исключались из совместной работы.
Чудо повторилось. Не то чтобы полностью исчезли бредовые идеи и болезненные ощущения, – нет, пропали угнетающие эмоции, больные вернулись в мир, стали доступны и общительны. Успокоились буйные, повеселели тоскливые, стали контактны с врачами и друг с другом, выйдя из темницы своих переживаний, волнений и страхов.
Операция лоботомии, совершенствуясь в технике проведения, прошла по клиникам мира.
Но за, чудо надо платить, природа ничего не устраивает даром, лобные доли нельзя было безнаказанно исключить. У исцеленных очень многое изменилось в личности, характере и отношении к миру. В худшую сторону: к потере нескольких высших человеческих черт. Они теряли инициативу, становились вялыми и апатичными, будущее нисколько не заботило их, неудачи не огорчали, а удачи не радовали, многие становились несдержанными и грубыми, а нерешительность и безразличие стали непременным свойством этого нового характера. То, что они умели до болезни (если это был набор не очень сложных действий), они еще были в состоянии делать, но научиться новому уже почти не могли, ибо главное при обучении – оценка результата своих действий – отсутствовало начисто. Примитивные, привычные движения сохранялись у всех, но, как подопытная собака, лишенная лобных долей, способна была, проголодавшись, жевать опавшие листья, так на человеческом уровне изменялось поведение бывших больных. В оценке своих действий они недалеко уходили от людей, у которых просто пораженные лобные доли исключали контроль поступков (пастор произносил шутливую речь над еще раскрытой могилой друга).