– Было время, он был деканом. Я его спрашиваю: что делать? Это написал Чернышевский. Не терять времени ни секунды. За одну секунду с конвейера сходит столько, сколько знает производство. И произвели его… А меня княгиня Мария Алексеевна. Грибоедова «Горе от ума». Поэтому Чацкий бедный…
В связи с этой похожестью, давно отмеченной психологами, необходимо следующее отступление.
ОТСТУПЛЕНИЕ О ГЕНИЯХ
Их издавна считали безумными. Сохранилось древнее свидетельство историка. Жители города Абдеры, сомневаясь в здравости рассудка гениального Демокрита, пригласили на консультацию великого Гиппократа. Беседа двух мыслителей длилась несколько часов, после чего Гиппократ публично объявил, что Демокрит кристально нормален.
Глухие неприязненные разговоры обывательской массы, что гений – это безумие, исходят из желания принизить все, что выше уровня понимания, заклеймить выходящее за общепринятые рамки. Тут психологические мотивы создания ярлыка «сумасшедший» естественны и объяснимы. Но лет восемьдесят назад уже из чисто исследовательских соображений гениальность была объявлена сумасшествием с помощью вполне научного подбора фактов. Сделал это скорее старательный, чем талантливый, более увлекающийся, нежели прозорливый антрополог и психиатр Ломброзо. Он был не первым, но именно его книга «Гений и помешательство» в силу огромного набора сведений и широты обобщений получила всемирную известность. На большом и разнообразном материале (перечень имен, биографические и клинические данные) Ломброзо доказывал: человеческий разум – это круг, разомкнутый в одном месте, там, где соседствуют, постоянно переходя друг в друга, безумие и гениальность. Он приводил примеры талантов, кончивших сумасшествием, и больных, внезапно начинавших творить. Перечисление гениев (в азарте он причислял сюда и вполне обычных, чуть выше среднего, поэтов, музыкантов и ученых) перемежалось описанием их странных поступков, необычного поведения, болезненных черт характера. Ученые, возражавшие школе Ломброзо и ее последователям, могли опираться лишь на подобный же метод: сведения о талантах вполне здоровых и безо всяких психических искажений.
Умозрительная идея Ломброзо не развивалась. Однако в двадцатом столетии к этой теме вернулись. Тот же подъем мысли, что следовал за всеми революциями, коснулся и проблемы высшего таланта. Во всех областях жизни и науки появилось тогда ощущение, что люди глотнули кислорода, выйдя из тесной духоты. Этот крутой стремительный взлет творческого духа подарил России, как некогда Франции и Англии, десятки имен, составивших эпоху в своем деле. В музыке и поэзии, искусстве и литературе, в науке зазвучали новые идеи, гигантские проекты, поражающие гипотезы. Размах любого из начинаний подсознательно отражал чувство всемирности, охватившее самых спокойных и приземленных. Среди прочих научных и организационных идей Бехтерева появилось тогда предложение об устройстве Пантеона мозга – гигантском институте, где изучались бы особенности творчества великих людей, черты их психологии, анатомии и образа мышления. Однако Бехтерев был не первым. Надо вспомнить и оценить по достоинству труды ныне забытого ученого, автора гипотезы, к которой (не исключено) еще вернутся психологи, познающие творчество.
Без степеней и званий – преподаватель Уральского университета доктор Сегалин. Он основал единственный в мире журнал, который выходил четыре года, привлекая к себе внимание и участие крупнейших мировых психологов и психиатров. Сейчас выпуски «Клинического архива гениальности и одаренности» – библиографическая редкость.
Сегалин утверждал (и все работы, печатавшиеся в журнале, подтверждали это), что высокая одаренность – результат встречи двух родовых, наследственных линий, одна из которых несет в себе потенциальные умственные способности, а другая – хоть мельчайшую психическую ненормальность. Ненормальность не обязательно в виде сумасшествия, явного психоза, – нет, лишь незначительное отклонение от среднего, какую-то, как сказали бы инженеры, сдвинутость психических характеристик. В этой парадоксальной (без исключений подтвержденной огромным количеством фактов, десятками родословных и биографий) гипотезе содержалась мысль, над которой сегодняшние исследователи мозга, вероятно, не откажутся подумать. Простая мысль: механизм одаренности каким-то неведомым образом запускается в ход на полную мощность, если его растормаживает, выбивает из-под него колодки тот же психический сдвиг, который растормаживал (увы!) поступки и разум больных родителей (или предков) человека, проявляющего теперь талант.
Но об этом довольно. Отдельные заметки могут лишь скомпрометировать науку, еще находящуюся в зачаточном состоянии.
Сейчас исследования движений разума широко и настойчиво проводятся во всех странах. Так, группой американских психологов выпущена книга «Ранние умственные черты трехсот гениев». Кстати, выяснено, что раннее проявление таланта вовсе не обязательно. Моцарт в пять лет уже был блестящим музыкантом. Исполнив потрясенным гостям великолепные импровизации, он принимался прыгать по комнате на отцовской палке. В совсем детском возрасте обнаружили математические способности Гаусс и Винер. Древний поэт Овидий буквально говорил стихами, едва выучившись говорить. Но сотни ранних развитии соседствуют с таким же количеством одаренных людей, развившихся очень поздно, а в школе даже слывших безнадежно посредственными (Чайковский, Бехтерев, Врубель, Лобачевский). Выпускаются книги генетических наследственных исследований. И здесь никаких закономерностей. Род Бахов, например, в восьми поколениях подряд дал пятьдесят семь выдающихся музыкантов и одного гения; три поколения Тицианов подарили человечеству десять известных художников. А в абсолютном большинстве родов появление великого таланта – лишь случайный всплеск, уже не повторяющийся в потомках.
Врожденный характер одаренности вовсе не подвергается сомнению (безразлично, идет ли речь о художественном или научном даровании), но властное вмешательство окружающего мира, обстоятельств жизни начинает сказываться буквально в первые секунды рождения. Несколько лет назад мир облетела сенсация: южноафриканский исследователь профессор Хейнс разработал некий новый способ обезболивания родов, побочное следствие которого состояло в том, что рождающийся малыш был избавлен от почти неизбежных при обычных родах травм и, кроме того, получал увеличенную дозу кислорода (вместо обычного недостатка воздуха). Через некоторое время врачи с удивлением обнаружили, что дети, принятые ими по этому методу, одарены значительно более своих ровесников, а примерно каждый второй из родившихся таким образом вообще одарен чрезвычайно.
Важнейшее затем – влияние окружающего общества, уровня его культуры и знаний. Это не значит, что гения можно воспитать из любого человека, но это значит, что уровень общества определяет следующую ступень, на которую поднимет его гений Если бы Эйнштейн родился во времена Демокрита, он сделал бы не больше Демокрита. Будь Ломоносов нашим современником, он двинул бы вперед квантовую механику или теорию электромагнитных колебаний. Гений – это человек, впитывающий в себя все знание области, в которую он приходит, чтобы сделать следующий шаг. Это становится для него возможным не благодаря гигантской памяти (случается, что она плохая), титаническому усердию (это условие непременное) или случайности его позиции в науке, но главным образом благодаря уровню общественного мышления, которое служит для него стартовой площадкой.
Это не говоря о само собой разумеющейся необходимости, чтобы общество, эпоха нуждались в таланте и умели использовать его по назначению. В известной сказке братьев Гримм победная сила подружившихся путешественников опиралась именно на сумму их по адресу примененных талантов: один дул из ноздрей на крылья мельниц, другой был скороход, а третий без промаха попадал мухе в глаз за много километров.
Успехи общества (и развитие таланта, зависящее от употребления) основаны на такой же совместимости. Печально, если бегать назначают стрелка (а уместному в этой области таланту дорога закрыта), и стрелок покорно, хотя и плохо бегает, навечно забывая о былой меткости и только расстраиваясь, что его ювелирное дело поручено какому-то неизвестному, который делает его кое-как, лишь бы скорей освободиться и всласть, запершись дома, подуть на что-нибудь из ноздрей. А с помолом чрезвычайно плохо: вокруг мельниц с непроизводительной скоростью мечется скороход.
Возросший у человечества интерес к мышлению объясняется не стремлением быстрее научить талантливо думать вычислительные машины, а с себя свалить эту обузу, но наоборот – желанием, познав «технику» мышления на его высоких примерах, обучать ей, как учат знаниям вырастающих жителей Земли. Эта проблема гораздо более серьезная, чем может сначала показаться, и куда важнее обучения машин. Американские психологи собрали анкеты (уже в пятидесятых годах) нескольких сот школьных учителей, отвечавших, какой показатель хорошего обучения считают они главным, решающим. И опять обнажилась ужасная механика воспитания человеческого разума! Девяносто пять процентов учителей ответили, что главное – усвоение и запоминание учебного материала. Четыре процента написали о важности выработать критическое мышление и лишь считанные единицы – о творческом подходе к материалу. Исследователи с горечью отмечают: такой подход учителей вполне естествен: ученики, предлагающие неожиданные решения, нарушают дисциплину, проще воспитывать не мыслящих, а запоминающих. И дальше психологи с печальным прозрением описали причину – она в бессловесно поощряемой сверху донизу установке выпускать членов общества, не нарушающих собственным мышлением канонов, существующих в государстве.
Познание законов мышления поможет с юности формировать активность разума тех, кто лишь приступит к пользованию им. В этом (и только в этом) залог будущего существования цивилизации. А то, что научатся мыслить и машины, – явление вовсе безопасное на таком благодетельном фоне.