В этом смысле разум – не одна из опор, а единственный способ их находить. Опираться можно лишь на объективное, то есть на достоверное, и разум наш «орган достоверности».
Кстати, спрашивающий об основаниях чего-либо – например об основаниях верить разуму – уже апеллирует к разуму. Разум – не сторона в споре, а суд; не оппонент чему-либо, а возможность договориться.
Потому разум не то что должен быть предпочитаем – не может быть не предпочитаем человеком с какого-то момента его развития. Если только воля вообще на что-то опирается, а не подчиняется другой воле, отрекаясь от себя, или не вершит произвол, за который сама же неминуемо поплатится – она опирается именно на разум. Это просто синоним осмысленного поведения, тогда как всякое другое поведение – неосмысленное или искусственно избегающее осмысления. Достойной альтернативы осмысленному поведению, конечно же, нет. У слепых и вожди слепые. Самой религии придется это признать, пробудиться от сна разума, стать не верой, а надеждой (и, хорошо бы, любовью) – и тогда она перестанет порождать чудовищ.
Тут можно бы поставить точку, но задержимся еще на других вариантах: почему бы воле не опираться на чувство, на интуицию? Или вообще ни на что не опираться, разве воля – не то же, что жизнь, сама свое основание?
Начнем с последнего. Живое хочет жить, и в норме не нуждается для того в особых резонах; хоть наделенная разумом, хоть нет, всякая жизнь права в этом желании сохраниться, ибо – самоценна. Но – как вернее всего сохраниться? И эволюция видов, приближаясь к решению этого вопроса на практике, движется в направлении все большей разумности. Инстинктивное поведение, от вида к виду, все больше сменяется поведением объективным. Этот процесс не завершился еще в самом человеке – потому, видно, мы и спорим о роли разума…
А – чувство? Интуиция? – Чувство – первый импульс, разум – взвешенный: ясно, первым можно руководствоваться, но надежно опереться можно лишь на последний. Возразят, что первые импульсы бывают лучше взвешенных – это правда, но ведь это только значит, что взвешивать надо лучше... Так и интуиция – это первое предположение, а разум – проверенное…
Метод разума – говоря весьма обобщенно – распространившиеся на сферу потенциального пробы и ошибки: допущения и проверки, или именно вера и сомнение. Проба – это такая сомневающаяся вера; ошибка или подтверждение – заявившая о себе в логике или фактах неподатливость объективного, – достоверность. Вот на этот «сухой остаток» достоверного, то есть на знание, как бы мало его ни было, разум и опирается, а сотрудничающие друг с другом вера и сомнение – способ эту драгоценную субстанцию раздобывать и накапливать.
Говорят, впрочем, что знание – тоже лишь вера; если оно и так, то, во всяком случае, это «вера второго порядка» – вера не только в некое утверждение, но и в его обоснования. Возможно, знание – никогда не результат, а процесс. Но достоинства разума это никак не задевает, ведь именно религиозная вера и покушается на окончательное знание (догму), а разум, напротив – включен в этот процесс. Если разум тоже лишь верит, тем паче он должен быть предпочтен простой вере, верящей неразумно.
...И аспект моральный. Для веры сомнение – грех, или, невольное – «червь», порок; для разума сомнение есть совершенно то же, что совесть. Со-мнение, со-ведение, со-весть. И совесть и сомнение суть то, что мы знаем, кроме того, во что нам хотелось бы верить.
Разум верит лишь фактам. В этом смысле он был бы эмпириком, если б разума не отрицал сам эмпиризм: эмпиризм также верит лишь фактам, но почему-то гонит из их числа факты логики, то есть разум. Когда бы ему это удалось, он не смог бы ничего понять даже в свершившихся фактах, потому что понять что-либо – и значит увидеть, из чего оно логически следует и что логически следует из него. Последовательный эмпирик на земле – только растение.
То же и с прагматизмом. Истина, действительно, наше же благо, – но странно, именно иррационально представление, что вся она в это наше благо и умещается.
Чуть выше я этого уже коснулся: «чувство», «сердце» – а так мы называем наши первые душевные импульсы, по определению искренние – это лишь первые шаги к тем моральным истинам, которые должен явить нам в итоге разум; чувство – учет непосредственно видимого, разум – максимальный учет всего; доброе чувство разуму может быть лишь благодарно...
Это очевидно. Но, во-первых, разум в своих долгих выкладках может ошибиться, тогда как непосредственное чувство в своем непосредственном не ошибается (к примеру, накормить голодного – уже непосредственно дело доброе, а погружение в вопросы вроде того, не воспитает ли это из него паразита и т.д. – может не дать совершить и этого, простого). Не исключено, что большинство людей окажутся морально лучше, если вовсе не будут рассуждать; не исключено также, что в людях не слишком умственно изощренных доброта бывает надежней – по крайней мере в них она непритворна. И все же разумная доброта предпочтительней неразумной – доброты, не ведающей о последствиях, может быть и злых.
Во-вторых, уже «применительно к подлости», «сердце» – естественная добрая реакция, способная склонить нас к какой-то жертве, а «разум» – это опомнившаяся корысть. Эпитет «разум» присвоила здесь корысть, и соглашаться с нею не надо. Вообще корысть – принцип весьма узкий и тем самым никак не разумный, ибо разум – то в нас, что видит всегда шире и дальше. В общем, как в первом случае виноват именно не разум, а глупость, так здесь виновато ничтожество.
...Но вот что еще надо сказать. Касаемо вопросов практических, моральных, не должно быть, действительно, ничего в разуме, чего не содержалось бы в чувстве. Точнее – в сочувствии. Живому сочувствию и открыто главное в моральной истине, а разуму, доводя эту истину до частностей, остается лишь не погрешить против него. Разум тут не подменяет чувство, а служит ему подручным. Подмена же называется фарисейством, формализмом – и клевещет на мораль, как и на сам разум.
«Жить умом» понимают еще как «всегда и во всем ориентироваться на некие правила». И если «жизнь сердцем» – первым чувством – бывает повинна разве что в опрометчивости, «жизнь умом» выглядит подозрительно даже тогда, когда принимаемые ей правила сами по себе хороши... Однако правила лишь заменяют ум, то есть консервируют глупость; жизнь правилами столь же далека от ума, как и от чувства. Наверное, «жить умом» – значит стараться совсем не жить. Да что такое чувство? – Это первый отчет разума в объективности. Потому подлинный ум начинается с чувства, сверяется с чувством и приходит к чувству, – так давайте «жить чувством и с умом».
Вообще, обвинения, которые неразмышляющие люди предъявляют к размышляющим – как им кажется, к разуму – не лишены своих оснований: отчасти даже разумны. – Разум – реалист, обратная связь, и именно чувство реальности, сохраняющееся в самых отвлеченных построениях мысли, а не их сложность, и составляет главное в уме. Когда же у человека способности непосредственного ощущения не хватает, а способность инженерная налицо и жаждет применения, самые нелепые умственные конструкции сходят у него за истины. Вот эти-то конструкции вкупе с несчастной наклонностью их плодить неразмышляющие и называют, злорадствуя, разумом.
Чувство чувствует сразу все в конкретном предмете, понимание понимает в нем лишь существенное для себя, в конкретном отношении (абстрагирует). Так что чувство, пока не делает выводов, не ошибается и глупым будто бы не бывает, а у разума есть возможность ошибиться и в выводах, и в том, что в предмете для нас существенно, и так, что взятый аспект вещи самоуверенно примет за всю вещь... Беда, когда «живет умом» глупость!
Мудрость – это сам разум в нас, проявляющийся и в умных и даже (будто) в неумных; не способность умственных манипуляций, а сознание подлинных ценностей, их абсолютного масштаба в отличие от относительности многого, чему мы придаем цену… И это сознание – что и естественно – в конце концов правит нами лучше, чем даже ум. (Наполеон был наверное умен, зато Кутузов оказался мудрее. Народ, как масса, не бывает умным, но, коль скоро еще не погиб, мудрым бывает…) Этот практицизм мудрости, особенно в ипостаси чувства масштаба (меры), имеет нечто общее с благоразумием и здравым смыслом.
Благоразумие – это такое частное применение разума, лозунгом которого могло бы стать «соблюдай меру даже в лучших порывах», или медицинское «прежде всего не навреди». Увы, мерой обычно становится свой интерес в деле – «прежде всего не навреди себе». В худшем случае благоразумие – неусыпно бдящий страж в душе, поставленный следить, как бы какой-нибудь ее неожиданный добрый импульс – с кем не бывает! – не застал нас врасплох и не заставил чем-нибудь пожертвовать.
Здравый смысл как умеренность – это и умение оставаться, в словах и делах, в границах общепринятого. Но подлинный здравый смысл знает и подлинную меру – он опирается не на общепринятое (в массе своей предрассудки), а на общезначимое, – то есть на объективное, доказательное, достоверное. И в этом смысле здравый смысл – совершенно то же, что разум.
Продолжением «простого», но конечно же общезначимого здравого смысла за пределы повседневности является наука. Если, уж не знаю, и не самое любимое, то самое похожее на своего родителя дитя разума – именно она. Разум – «орган достоверности», наука – «искусство достоверности». Это вместо веры – гипотезы, как способ задавать природе вопросы, на которые можно было бы получить однозначные ответы; это готовность ограничиваться тем, что можно таким образом узнавать наверняка, не посягая ни на какую метафизику и ей не давая посягать на себя; и это неизбежно следующее отсюда поступательное развитие представлений о мире, – прогресс.