Мы, конечно, знаем, что есть время астрономическое, есть время содержательное, мерой которого являются наши аффекты, мысли и действия, есть время психологическое, в котором присутствует весь человек, со всем своим прошлым, настоящим и будущим, есть время духовное, доминантой которого являются представления человека о вечности, о смысле, о ценностях. Соответственно, есть и духовный возраст, к изучению которого психология развития почти не прикасалась. Видимо, потому, что она сама его еще не достигла.
Астрономическое и содержательное, событийное время горизонтальны. Первое — непрерывно, второе, идущее параллельно первому, — дискретно. Оно складывается из непрерывного физического времени и собственного времени индивида. Если представить физическое время, как течение, то плывущий по нему индивид подобен дельфину. Он время от времени выпрыгивает из астрономического времени или ныряет... в себя, в глубину времени, в собственное время. При всех своих неоспоримых достоинствах это небезопасная акция. Можно нырнуть в себя, погрузиться в свое «Я» и не вынырнуть или... вынырнуть в доме скорби.
Поведение и деятельность начинают осуществляться во внешнем, физическом времени. Выпадения из него — начало его преодоления, начало события (со-бытия), поступка, начало свободы. Выпадение из астрономического времени не происходит автоматически: «Пока не найдешь действительной связи между временным и вневременном, до тех пор не станешь писателем не только понятным, но и кому-либо и на что-либо кроме баловства нужным» (А. Блок). Конечно, событийное время, выпадая из астрономического, человеческого, исторического времени, остается «привязанным» к нему.
Наиболее сложной и интересной проблемой является строение событийного, содержательного времени. Возможно, именно его имел в виду О. Мандельштам, говоря, что время имеет поперечный разрез, в котором кристаллизуется вечность. В такой кристаллизации поэт видел метафизическую сущность гармонии. Действительно, насыщенность, интенсивность и продуктивность вечного мгновения настолько поразительны, что его трудно представить себе точкой на оси астрономического времени или даже точкой на параллельной оси содержательного времени. Здесь нужен какой-нибудь другой образ, более плотный, чем точка.
Как возможно мгновенное видение ситуации, мгновенное озарение пониманием? Как возможно, чтобы вся жизнь промелькнула перед глазами: мгновенно и картинно, как у Ф.М. Достоевского перед несостоявшейся казнью?
Психологическое (автобиографическое) и духовное время перпендикулярны непрерывному астрономическому и дискретному событийному времени. Перпендикулярность означает выход из горизонтального времени, а то и разрушение его.
На перпендикулярной оси (осях?) времени строится высокий ли, низкий ли внутренний человек. Высота зависит от того, окажется ли человек на пересечении множества времен в точке абсолютной временнй интенсивности, испытает ли ощущение собранности себя, своего Я в этой точке или запутается в сетях времени, в паутине смыслов (образ М. Вебера), сотканной человеком из собственного материала (бытия), паутине, сквозь которую он смотрит на мир и на себя самого. В. Хлебников и О. Мандельштам такие точки называли узлами времени, или узлами жизни. Развязав свой узел, человек сможет выбрать (построить) осмысленный вектор дальнейшего движения (роста, развития, деятельности). Запутавшись в нем, он окажется заложником, пленником внешних обстоятельств, захлебнется в течении хронологического времени или без руля и без ветрил будет носиться по его поверхности и не сможет подняться над ней. Такой человек потеряет многое, если не все.
Лишь поднявшись над потоком времени, человек может если не пo-знать, то хотя бы со-знать Вечность (термины А. Белого) или сковать время и держать его при помощи мысли (Мамардашвили М.К.), а затем повторить вслед за P.M. Рильке: «Мы вечной нескончаемости суть». Пожалуй, к этому следует добавить, что, занимая виртуальную позицию наблюдения за временем, глядя на него сверху, человек оказывается на вершине светового конуса. Если ему удается занять такую позицию, он создает новое представление о Вселенной, точнее, конструирует свою собственную Вселенную.
Люди стремятся начать новое время, хотя бы мысленно, в мечтах, изменить свое время, порой они это делают любыми средствами, не слишком задумываясь о последствиях. Это своего рода жажда события, «охота к перемене мест», желание испытать себя или нечто на себе. Чтобы началось собственное время, нужно выйти из райского круга вечности или из тысячелетнего круга рабства. Другими словами, нужно начать строить собственное время, стать участником бытия.
Без этого скука, пустота, беспамятство. Время, заполненное одиночеством, печалью, неприкаянностью, неподвластно памяти: «Я мертвенных дней не считаю» (Ахматова А.А.).»[3]
Далее В.П. Зинченко останавливается на положениях деятельность, действие и их связи со временем, отмечая их тесную связь: «Человек живет и действует в принадлежащем ему времени. Конечно, в развитии человека немалую роль играет случай, судьба, но еще большую — собственное усилие. Далеко не каждому выпадает оказаться в нужное время, в нужном месте, когда (где?) сходятся пространство и время, т.е. в точке их пересечения. И географии примесь к времени есть судьба (Бродский И.). По мнению поэтов и художников, именно в таких точках рождается красота.
Известно, что имеется тесная связь между движением и временем. Такая связь есть не только в механике. Механическое движение пожирает, убивает время. Живое движение, напротив, оживляет и даже создает, строит живое время. Живое движение души может одухотворять историческое время, членить, ритмизировать его, образовывать в нем зазоры, периоды активного покоя, остановки, соединять его с пространством. Мертвящая история если не убивает душу и дух до конца, то сильно деформирует их.
Как уже говорилось, в действии сходятся, сплавляются все три цвета времени: прошлое, настоящее и будущее, становятся одним длящимся актуальным временем, не точкой, а длением. На завершающих участках действия есть место элементам памяти и элементам предвидения, которые в дальнейшем своем развитии превращаются в то, что мы называем умственными способностями. Элементы памяти и элементы предвидения — это и есть прошлое и будущее в актуальном времени действия, т.е. в настоящем.» [3]
Здесь автор вводит понятие механизма рефлексии и его формы: «Недавно внутри живого движения и предметного действия обнаружен механизм рефлексии. Материалом для рефлексии служит сопоставление того, что было, с тем, что есть, и дальнейшее сопоставление того, что есть, с тем, что должно быть достигнуто. В психологических терминах это сопоставление исходного замысла со смыслом и значением достигнутого, после чего возможны либо продолжение действия, либо уточнение замысла и организация нового действия по его достижению. Иначе говоря, на каждом этапе развертывания действия присутствует замысленный до его начала будущий результат или модификация последнего, сделанная по ходу осуществления действия.
Потеря замысла и его будущего результата прекращает действие, либо превращает его в моторные персеверации.
Первая форма рефлексии может быть названа смысловой, предметно-содержательной: что было, что есть, что будет, что должно быть; вторая — операциональной, мотивационно-энергийной: смогу — не смогу, успею — не успею; надо — не надо. Разделение, конечно, весьма условное. Это, скорее, различные аспекты единого рефлексивного акта; правильнее говорить о цепочках рефлексивных актов, разворачивающихся по ходу выполнения, хотя и единого, но сукцессивного, дискретного, пошагово выполняющегося действия. Его единство обеспечивается симультанно парящими над ним смыслом (желательно здравым) и образом потребного будущего (желательно не утопии). Можно предположить, что рефлексивные акты локализуются в зазорах и паузах дискретного движения.
Различающий себя в моментах дух является источником свободного действия, преодолевающего слепоту и вынужденность механического движения. В свою очередь, чтобы осуществить свободное действие, нужно набраться духа или окаянства и освободиться от более высоких, но медлительных и мешающих, иногда устрашающих уровней сознательной рефлексии. Сомнения, капризы, каверзы и перемены сознания требуют значительно большего времени, чем особые формы фоновой рефлексии, питающейся чувствительностью.
Дух более чувствителен ко времени по сравнению с сознанием. В предельных, критических ситуациях время вываливается не только из сознания, но из жизни, а дух сохраняется и обеспечивает свободное и разумное поведение. Это ситуации абсолютной временной интенсивности или вневременного зияния. Поступки, совершаемые человеком в критических ситуациях, лишь по видимости инстинктивны, рефлекторны, реактивны. На самом деле они сверхсознательны, в них в концентрированной форме выражает себя весь предшествующий жизненный опыт, в том числе рассудочный разум и разумный рассудок, который, согласно Г. Гегелю, и есть дух.
Анализ поведения людей в критических, беспрецедентных ситуациях свидетельствует о том, что многие в каждый момент времени обладают невероятно богатой номенклатурой возможных действий, в том числе и предварительно не заученных. Это же относится и к образам. Механизмы подобного чуда остаются таинственными.» [3]
Таким образом автор делает вывод о том, что: «Приведенные образы времени, пространства, хронотопа не так-то просто имплантировать в тело психологии, в том числе и в тело психологии развития. Развитие человека не линейно, не поступательно. «Устойчивое развитие» — это технократическая и экономическая химера. О. Мандельштам писал: «Прообразом исторического события — в природе служит гроза. Прообразом же отсутствия событий можно считать движение часовой стрелки по циферблату». Это же относится и к развитию отдельного человека. Оно, если оно происходит, событийно, в нем имеются незапланированные грозовые события, взрывы, взлеты, падения, новые рождения и, конечно, запланированные возрастной психологией кризисы. Сказанное столь же несомненно, сколь и трудно поддается изучению, поскольку траектория развития каждого человека уникальна, неповторима, непредсказуема. В этом сложность и прелесть науки о развитии человека, она, вопреки всему сказанному, все же возможна.» [3]