Лишь в редчайших случаях бывает достаточно один раз разобраться с этим вопросом; чаще пациент вновь впадает в сопротивление, опять начинает нелепо ассоциировать и даже задает трудный вопрос: что же ему делать, если на ум не приходят нормальные, целые слова, а лишь неразборчивые звуки, крики зверей или мелодии. Попросим пациента не сдерживать эти звуки и мелодии, произносить их, как и все остальное, но обратим его внимание на злое намерение, скрывающееся за его опасением.
Известна и другая форма «сопротивления ассоциациям»: пациенту «вообще ничего не приходит в голову». Возможность не сообщать ничего можно ему предоставить. Однако если пациент молчит длительное время, это означает, что он умалчивает о чем-то. Если больной вдруг замолкает, это можно истолковать как проходящий симптом.
Продолжительное молчание нередко объясняется тем, что задание «сообщать все» по-прежнему принимается буквально. Если спросить пациента после долгой паузы, каково было психическое содержание его молчания, он может ответить, что рассматривал какой-то предмет в комнате, или у него было какое-то ощущение, в той или иной части тела, и т. п. Часто нам не остается ничего другого, как повторить пациенту, чтобы он выговаривал все, что в нем происходит, сообщал чувственные восприятия — так же, как мысли, эмоции, волевые импульсы. Но поскольку такое перечисление никогда не бывает полным, пациент, опять впадая в сопротивление, всегда найдет возможность рационально объяснить свое молчание (и умалчивание). Некоторые говорят, что они молчали потому, что у них не было никаких ясных мыслей, а только неотчетливые смутные ощущения. Это доказывает, что они все еще критически относятся к своим внезапным мыслям, не взирая на запрещение делать это.
Если объяснения ничего не дали, это значит, что пациент хочет втянуть нас в длинные бесплодные дискуссии, чтобы застопорить работу. В таких случаях лучше всего противопоставить молчанию пациента собственное молчание. Может случиться так, что пройдет большая часть сеанса, а ни врач, ни пациент не произнесли ни слова. Бывает, что пациент тяжело переносит молчание врача; у него возникает ощущение, что врач сердится на него, а это значит, что он проецирует на врача свою нечистую совесть. Это толкает его к тому, чтобы пойти на уступки и покончить со своим негативизмом.
Мы не должны позволить сбить себя с толку, даже если пациент угрожает, что заснет от скуки; бывало, что пациент действительно на короткое время засыпал, однако быстро просыпался, из чего я мог заключить, что предсознание воспринимает лечебный процесс даже во время сна. Таким образом, можно не опасаться, что пациент проспит весь сеанс.
Иногда пациент выдвигает такое возражение против свободного ассоциирования: ему, мол, слишком многое сразу приходит в голову и он не знает, что он должен сообщить в первую очередь. Если позволить ему самому определять последовательность сообщений, он ответит, что не может решиться отдать предпочтение той или другой мысли. Однажды я вынужден был в подобном случае разрешить пациенту выдавать все его мысли в том порядке, в каком они пришли ему в голову. Пациент с опаской ответил: а вдруг случится так, что он, пока следит за первой своей мыслью, забудет все остальные. Я успокоил его, сказав, что все, что является действительно важным, позднее всплывет на свет само собой.
Даже мелкие особенности способа ассоциирования имеют значение. Пока пациент каждую мысль предваряет словами: «Я думаю о том, что...» — он дает нам понять, что между мыслью и сообщением о ней включает некое критическое осмысление. Некоторые предпочитают облачать неприятные для них мысли в форму проекции на врача, говоря при этом что-то вроде: «Вы, верно, думаете, что я подразумеваю под этим, что...», или: «Конечно, вы истолкуете это так, что...» В ответ на требование отказаться от критики пациент может остроумно возразить: «Критика, в конце концов, тоже мысль», — в чем нужно немедленно с ним согласиться, не приминув, однако, обратить его внимание на то, что если строго соблюдать основное правило, то критическое сообщение не будет предшествовать сообщению самой мысли, а тем более заменять ее.
Один раз я был вынужден, противореча психоаналитическому правилу, специально направлять пациента, чтобы он договаривал до конца начатое предложение. Ибо я заметил, что, как только начатое предложение принимало неприятный для пациента оборот, он не договаривал его до конца, а «очень кстати», прямо посередине предложения, сворачивал на что-то незначительное. Пришлось объяснить ему, что основное правило, не имея в виду, правда, додумывания до конца внезапной мысли, требует все же договаривания до конца того, о чем однажды подумалось. Но понадобились многочисленные напоминания, пока он научился этому.
Даже очень интеллигентные и рассудительные пациенты пытаются иной раз довести до абсурда метод свободной ассоциации, задавая такие, например, вопросы: а что если им вздумается вдруг встать и убежать или напасть на врача, убить его, крушить мебель и т. п. Если напомнить, что задания делать все, что приходит в голову, не было, а было только задание говорить, то они отвечают, что не могут четко отделить друг от друга мысли и поступки. Мы можем успокоить их тем, что это — только реминисценция их детства, когда они в самом деле еще не были способны к подобному различению.
Случается, что какой-то импульс буквально захватывает пациента, и, вместо того чтобы ассоциировать дальше, он начинает демонстрировать свое мысленное намерение. Взамен мыслей он продуцирует «проходные симптомы» и выполняет, будучи при полном сознании, сложные действия, разыгрывает целые сцены, не имея понятия о природе этих действий и сцен. Так, один пациент в какие-то напряженные моменты анализа вскакивал с кушетки и начинал ходить туда-сюда по комнате, извергая проклятия. Эти движения, как и бранные слова, нашли при анализе свое объяснение.
Одна пациентка инфантильного типа, больная истерией, после того как мне удалось заставить ее отказаться на время от ее детской техники обольщения (беспрестанные умоляющие взгляды, вызывающие или слишком открытые туалеты), удивила меня неожиданной прямой атакой; она вскочила, потребовала, чтобы я ее поцеловал, и в конце концов дала волю рукам. Разумеется, при такого рода происшествиях врач не имеет права терять благоразумие и терпение. Он должен снова и снова разъяснять истинную природу подобных акций — перенесение, и вести себя по отношению к ним абсолютно пассивно. Возмущенное морализирование в таких случаях столь же неуместно, как и согласие на подобные требования. Вскоре оказывается, что если вести себя правильно, то удовольствие, получаемое больными от такой атаки, быстро сходит на нет и эта помеха, которую можно истолковать аналитически, устраняется.
В статье «О непристойных словах» я уже говорил, что пациент должен приложить все усилия, чтобы преодолеть свое сопротивление против произнесения вслух определенных слов. Более легкое требование — разрешить пациенту записывать, а не выговаривать некоторые сообщения — противоречит цели лечения, которая состоит в том, чтобы пациент овладел своим внутренним сопротивлением путем последовательных и все более настойчивых упражнений. Даже если пациент напряженно старается вспомнить что-то такое, что врач и так хорошо знает, не следует просто так помогать ему, в противном случае врач может лишить себя возможности услышать весьма ценные внезапные мысли-замены.
Конечно, врач не должен отказывать в подобной помощи всегда и при любых обстоятельствах. Если в данный момент важно не столько тренировать душевные силы больного, сколько ускорить его понимание душевных процессов, то лучше самому произнести вслух мысли, которые предполагаешь у пациента, если тот не отваживается сообщить их; таким образом можно добиться от него признания хоть в чем-то. Роль врача при психоаналитическом лечении во многом напоминает роль акушера при родах, ведь последний должен вести себя по возможности пассивно, довольствоваться ролью наблюдателя и не вмешиваться в естественное явление природы, однако в критический момент он вынужден взять в руки щипцы, чтобы завершить акт рождения, не могущий разрешиться спонтанно.
II . Вопросы пациентов. Принятие решений во время курса лечения
Я взял для себя за правило всякий раз, когда пациент обращается ко мне с вопросом или требует каких-то сведений, отвечать контрвопросом — о том, как он пришел к своему вопросу. Если бы я просто ответил ему, то этим устранил бы то влечение, которое подвигло его к этому вопросу; а так мы обращаем интерес пациента к источникам его любопытства, и если разберем его вопрос аналитически, то чаще всего пациент забудет повторить первоначальный вопрос; это покажет нам, что он не придавал значения своим вопросам, они были для него лишь средством выражения его бессознательного.
Но особенно трудно складывается ситуация, когда пациент обращается к нам не с вопросом, а с просьбой найти решение в каком-то значимом для него предприятии, например, в выборе между двумя альтернативами. Врач всегда должен стремиться отсрочивать решения до тех пор, пока пациент, благодаря лечению приобретший уверенность, будет в состоянии действовать самостоятельно. Не следует принимать на веру заявленную пациентом необходимость немедленного решения. Надо подумать и о том, что такие, казалось бы, актуальные вопросы могли быть бессознательно выдвинуты пациентом на передний план. Пациент то ли облачает в форму проблемы затронутый аналитический материал, то ли его сопротивление завладевает этим материалом, чтобы помешать анализу. У одной пациентки последнее было настолько типичным, что мне пришлось прибегнуть к распространенной сейчас военной терминологии, чтобы разъяснить ей ее поведение: она бросает в меня свою проблему словно газовую бомбу и хочет сбить меня с толку, поскольку не видит другого выхода. Понятно, что во время курса лечения пациенту и в самом деле может понадобиться безотлагательно решить какой-то важный вопрос; и хорошо, если мы в таких случаях будем разве что в малой степени играть роль духовного наставника и скорее удовлетворимся ролью аналитика-исповедника, который, насколько это возможно, освещает со всех сторон все (в том числе и неосознанные пациентом) мотивы, но не направляет решения и действия пациента. В этом отношении психоанализ диаметрально противоположен всем до сих практикуемым методам психотерапии, как суггестивным, так и «убеждающим».