Множатся признаки того, что врачи будущего смогут рассчитывать на гораздо большее внимание и признание не только со стороны больных, но и со стороны всего общества. Этнолог и социолог, историк и государственный деятель, эстетик и филолог, педагог и криминалист уже теперь обращаются за сведениями к врачу как к знатоку человеческой души, желая сойти с нетвердой почвы произвольных предположений на надежный базис психологии. Уже были времена, когда врач считался человеком науки: это был высокоученый знаток растений и животных, лечебных воздействий всех «элементов», насколько они тогда были известны. Я осмеливаюсь предсказать, что скоро наступят подобные времена, эпоха «ятрофилософии», краеугольный камень которой заложил Фрейд. Фрейд не дожидался, пока все ученые познакомятся с психоанализом; он вынужден был сам решать проблемы пограничных наук, на которые наталкивался, занимаясь с нервнобольными, и решать их с помощью психоанализа. Он написал «Тотем и табу» — труд, открывший новые пути этнологии; никакая будущая социология не сможет обойтись без его «Психологии масс»; а его книга об остроумии является первой попыткой психологически обоснованной эстетики. Бесчисленны намеченные им новые возможности в педагогике.
Должен ли я расточать много слов перед читателями журнала, говоря о том, чем обязана психоанализу психология? И разве не правда, что вся научная психология до Фрейда, в сущности, представляла собой только физиологию органов чувств, в то время как более сложные душевные переживания однозначно относили к области беллетристики? И разве не Фрейд, создав теорию инстинктов и заложив основы психологии «Я», сконструировал четкую метапсихологическую схему, поднял психологию на научный уровень?
Этого далеко не полного перечня уже достаточно, чтобы даже величайшему скептику стало ясно: не только ученики и соратники Фрейда одной с ним профессии, но и весь ученый мир имеет основания радоваться, что учитель достиг этого возраста, полный творческих сил, и пожелать ему прожить еще много лет для продолжения его великого труда.
«Итак, опять восхваления, — возможно, подумают многие, — а где же обещанная откровенность, рассказ о трудностях и трениях между учителем и его учениками?» И по этому пункту я обязан сказать несколько слов, хотя мне, как главному свидетелю этих небезынтересных, но довольно мучительных для непосредственного участника событий, неприятно и неудобно говорить об этом. Практически никого из нас не миновал случай услышать от учителя указания и предостережения. Они порой разрушали наши великолепные иллюзии и в первую минуту вызывали чувство обиды. Однако должен сказать, что Фрейд в течение долгого времени предоставлял нам полную свободу действий, открывал простор индивидуальному своеобразию каждого, прежде чем решался на какие-то сдерживающие меры или, бывало, использовал оборонительные средства, имевшиеся в его распоряжении. Последнее могло происходить только в том случае, если он убеждался, что, уступив, причинит ущерб делу, которое было для него важнее всего. Тогда, конечно, он не знал никаких компромиссов и жертвован, хотя бы и с тяжелым сердцем, дорогими для него личными отношениями и надеждами на будущее. В таких случаях он становится одинаково жестким к себе и другим. Благосклонно наблюдал он, каким особенным путем идет один из самых одаренных его учеников, пока тот притязал на то, чтобы понять и объяснить все с помощью « elan vital » (жизненный порыв). И я тоже однажды, много лет назад, пришел к нему с открытием, что все можно объяснить инстинктом смерти. Доверие к Фрейду заставило меня отступиться от моей идеи после его отрицательного отзыва. Затем в один прекрасный день появился его труд «По ту сторону принципа удовольствия», где он, попеременно играя инстинктом смерти и инстинктом жизни, показал все многообразие психологических и биологических фактов с гораздо большей убедительностью, чем это могли бы сделать два односторонних взгляда.
Идея «неполноценности органов» интересовала его как многообещающее начало для соматического обоснования психоанализа. В течение нескольких лет он учитывал довольно своеобразный образ мыслей автора этой идеи (речь идет об А. Адлере); однако когда Фрейду стало ясно, что тот использует психоанализ только как трамплин к телеологической философии, он расторг совместную работу с ним. К научным «вывертам» одного из своих учеников он долго приглядывался, так как ценил его тонкое чутье в том, что касается сексуальной символики. Большинство его учеников преодолело свою естественную обидчивость и убедилось в том, что рано или поздно психоанализ Фрейда отдает должное значение всем особым специфическим научным стремлениям, если они правомерны.
Наша профессиональная, цеховая замкнутость не имеет права заходить так далеко, чтобы мы не вспомнили в этот день также и тех, кто ближе всего к Фрейду в личном плане, и прежде всего его семью, для которой Фрейд — не мифический образ, а просто человек, и которую мы должны благодарить за то, что она взяла на себя заботу о его здоровье, волнующем всех нас. Да и широкий круг больных, которые лечились методами Фрейда и благодаря этому вновь обрели вкус к жизни, будет праздновать его юбилей, и еще более широкий круг тех, «здоровых», страдальцев, которым он помог своим мировоззрением избавиться от бессмысленно отягощающего их груза.
В конечном счете психоанализ воздействует посредством углубления и расширения познания; но это познание (и это я попытаюсь непосредственно доказать на следующих страницах опубликованной работы) можно расширить и углубить только через любовь. И, может быть, лишь потому, что Фрейду удалось воспитать в нас способность переносить «большие дозы» истины, значительная и достойнейшая часть человечества сегодня вспоминает о нем с любовью.
Убеждение в правильности аналитического толкования симптомов как врач, так и пациент приобретает лишь благодаря перенесению. Пока в качестве доказательства этой правильности предлагается только материал, доставляемый свободными ассоциациями, эти объяснения могут показаться больным удивительными, неожиданными, а также очевидными: больные еще не убеждены в их несомненной правильности, не считают, что это единственно возможные объяснения, даже если сами добросовестно, всеми силами стараются убедить себя. Складывается впечатление, что человек вообще не может прийти к подлинному убеждению одним только логическим путем; необходимо испытать какой-нибудь аффект, собственным животом ощутить что-то, чтобы приобрести ту степень уверенности, которую можно назвать «убежденностью». Точно так же и врач, если он научился анализу только по книгам, не подвергая основательному анализу свою собственную душу и не набравшись практического опыта при работе с больными, не может быть убежден в истинности результатов анализа; самое большее, что он приобретает, — некоторую степень веры, которая иногда может приближаться к убежденности, но все-таки за ней скрывается подавляемое сомнение.
Хочу привести ряд симптомов, которые я наблюдал у пациентов. Эти симптомы иногда возникают во время лечения и исчезают после анализа. Они усилили до уверенности мое впечатление, что открытые Фрейдом механизмы истинны, и помогли пациентам почувствовать доверие к анализу.
Свободное ассоциирование и аналитическое исследование внезапных мыслей-озарений при истерии нередко прерываются из-за неожиданных телесных явлений сенсорной или моторной природы. Возможно, кто-то склонен рассматривать эти состояния как неприятные помехи в аналитической работе и обращаться с ними соответственно. Но если всерьез принимать тезис о строгой детерминированности всего происходящего, то и для этих явлений приходится искать объяснения. Если эти симптомы подвергнуть анализу, то окажется, что они являются выражениями бессознательных — чувственных и мысленных — влечений, которые анализ вывел из пассивного состояния (равновесия или покоя). Эти бессознательные влечения приблизились к порогу сознания, но до того, как стать осознанными, как бы в предпоследний момент, были оттеснены назад из-за того, что имели в себе нечто неприятное для сознания. Но они были уже возбуждены, и их энергия, теперь неподавляемая, использовалась для образования телесных симптомов. Эти симптомы содержат не только определенное количество возбуждения, но обнаруживают и качественную детерминированность. И если мы обратим внимание на своеобразие конкретного симптома — протекает ли он по типу возбуждения или паралича, имеет ли моторную или сенсорную природу, если учтем, в каком органе он возник и что случилось или внезапно пришло в голову непосредственно перед симптомообразованием; другими словами — если мы попытаемся раскрыть смысл симптома, то окажется, что этот симптом является символическим выражением бессознательного — мысленного или эмоционального — возбуждения, вызванного анализом. И если затем перевести пациенту этот симптом с символического языка на язык понятий, то может случиться так, что пациент, даже если он не имел прежде никакого представления об этом механизме, тотчас же не без удивления заявит, что его сенсорное или моторное возбуждение (или состояние, подобное параличу) исчезло так же внезапно, как и появилось. Наблюдение показывает, что симптом прекращается лишь тогда, когда пациент не только понял наше разъяснение, но и признал его правильным. Очень часто пациент выдает, что он «попался», — выдает улыбкой, смехом, может покраснеть или еще как-нибудь обнаружить свое смущение. Нередко он сам подтверждает правильность нашей догадки или сообщает какие-то воспоминания из своего прошлого, которые подкрепляют ее.