Несмотря на то, что психоанализ — наука еще очень молодая, ее история уже достаточно богата такими событиями, которые заставляют взять на себя полезный труд: на мгновение остановиться и окинуть взглядом полученные результаты работы, взвесить успехи и неудачи. Такой критический обзор мог бы сделать нашу будущую деятельность более плодотворной — помог бы отказаться от нецелесообразных форм работы в пользу более экономичных и применить новые, более подходящие методы. Научное производство нуждается в подведении подобного баланса не меньше, чем торговля и промышленность. Конгрессы — эти ярмарки тщеславия, эффектные открытые премьеры новостей в науке — должны были бы иметь настоящей задачей решать подобные проблемы.
Судьба пионеров и новаторов, к коим мы себя причисляем, в том, чтобы не просто работать, но и бороться за свое дело. Если смотреть объективно, то психоанализ — это чистая наука, которая стремится заполнить пробелы в наших представлениях о детерминированности душевного события. Однако этот научный вопрос так близко касается повседневности, полюбившихся нам идеалов, догматов семейной жизни, школы, церкви и так неприятно нарушает спокойную созерцательность врачей-неврологов, которые должны были бы беспристрастно судить о нашей работе, что можно не удивляться, когда, вместо того чтобы приводить факты и аргументы, нас попросту ругают.
Совершенно против нашего желания мы оказались втянутыми в своего рода войну, в которой музы молчат, а страсти кричат, бушуют все громче, и даже оружие, взятое отнюдь не из арсенала науки, считается дозволенным. Нам жилось как пророкам, которые предсказывают мир, но за претворение в жизнь своих идеалов вынуждены вести войну.
Первый, очень хочется сказать — героический, период в развитии психоанализа — это те 10 лет, когда Фрейду в полном одиночестве пришлось столкнуться с нападками, сыпавшимися на него со всех сторон и имевшими все мыслимые формы. В первую очередь это было испытанное средство замалчивания, затем настал черед издевательств, презрительных насмешек и даже клеветы. Сначала давний друг, потом верный соратник, начинавший вместе с Фрейдом, бросили его на произвол судьбы, а единственным видом похвалы, которого он удостоился, было сожаление о том, что такой талант стал жертвой столь чудовищного заблуждения.
Было бы лицемерным равнодушием воздержаться от выражения восхищения по поводу того, что Фрейд, не отвечая на нападки, умаляющие его авторитет, и вопреки разочарованию, уготованному ему даже друзьями, упорно шел дальше по пути, который выбрал и считал верным. С горькой иронией Леонида он мог сказать себе: в тени безвестности я по крайней мере имею возможность спокойно работать. Эти годы непризнанности стали для него годами созревания новых идей и создания наиболее значительных трудов. Какой невозместимый ущерб был бы нанесен нашему делу, если бы Фрейд вместо творчества поддался бы бесплодной полемике! Ведь нападки, направленные против анализа, в большинстве случаев едва ли заслуживали внимания. Это были в основном предвзятые критические рецензии и статьи, состряпанные из дешевых острот и оскорбительных слов, без опоры на какой-либо научный опыт. Некоторые из нападающих явно не имели никакой другой цели, кроме как получить удовольствие от сознания того, что они — влиятельные противники психоанализа. Официальные светила психиатрии ограничивались тем, что, взирая с олимпийских высот, с комичной самоуверенностью бросали обвинительный приговор, не беря на себя труд хоть как-то обосновать свое суждение. Их стереотипные фразы становились даже скучны, им была уготована судьба постороннего шума — мы пропускали их мимо ушей и спокойно работали дальше. Таким образом, отсутствие реакции на ненаучную критику, уклонение от бесплодной полемики оправдало себя в первой оборонительной стадии борьбы за психоанализ.
Второй период характеризуется выступлением цюрихцев (Имеется в виду К.Г.Юнг, выступивший в поддержку Фрейда в 1907г). Заслуга их в том, что они, связав идеи Фрейда с методами экспериментальной психологии, сделали их доступными для тех, кто, желая найти истину, испытывал глубокое благоговение перед «точностью» и не находил ее в исследованиях Фрейда, порывающего с общепринятыми методами психологического исследования. Менталитет этой группы мне знаком из собственного опыта; я и сам лишь позднее пришел к мнению, что «точность» дофрейдовской психологии была самообманом, маской, под которой скрывалась ее бессодержательность. Экспериментальная психология — это, конечно, точная наука, но она очень мало чему нас учит; психоанализ — «неточный», но выявляет непредвиденные связи и вскрывает ранее недоступные слои душевной жизни.
Подобно тому, как вслед за Америго в открытую Колумбом часть света хлынул поток искателей, кинулись новые работники в страну, открытую Фрейдом, и точно так же, как пионерам Нового Света, им приходилось и все еще приходится вести партизанскую войну. Не имея единого управления и единой тактики в совместной работе, каждый борется и работает на захваченном им участке этой страны. По своему усмотрению каждый оккупирует ту часть гигантской области, которая ему больше нравится, и выбирает род работы, который ему наиболее по вкусу, — нападение или оборону. Неизмеримы были преимущества этой партизанской войны, пока дело было только в том, чтобы выиграть время у превосходящего по силе противника и защитить новые идеи от опасности быть загубленными в зародыше. Свободное движение без оглядки на других каждому в отдельности облегчает приспособление к данным отношениям, к мере понимания, к силе противостояния. То обстоятельство, что отсутствовали любая опека и авторитет, любая дисциплина, только способствовало самостоятельности и независимости, необходимым при такой работе «на передовой». Нашлись и такие люди, чьи симпатии были выиграны как раз благодаря этим «неправильным» формам работы; я имею в виду людей художественно одаренных, которых привело в наш лагерь не только интуитивное понимание занимающей нас проблемы, но и стремление поддержать наше восстание против схоластики в науке, и эти люди немало способствовали распространению фрейдовских идей.
Но наряду со всеми этими преимуществами партизанской войны постепенно обнаружился и ее вред. Недостаток какого бы то ни было руководства привел к тому, что у каждого его специальный научный и личный интерес взял верх над интересами общими — над «центральными идеями». Доктринерский либерализм не сделает из этого никакого упрека в адрес партизанской войны; даже наоборот, подчеркнет, что наука должна оставаться «свободной». Однако именно психоанализ и аналитическая самокритика смогли убедить каждого из нас в том, что человек, который может, будучи один, без друзей, правильно распознать и усмирить в интересах общего дела собственные, не всегда целесообразные, тенденции и склонности, — такой человек является исключением и что определенная мера взаимного контроля имеет благоприятное воздействие в том числе и в научной сфере; и следовательно, соблюдение определенных правил борьбы, не в ущерб свободе науки, может только способствовать ее экономичному и здоровому развитию. Если какая-то часть общества, полноценная и одаренная, испытывает к нам симпатии как раз из-за нашей стихийной свободы, то гораздо большее число людей, привычных к порядку и дисциплине, из нашей неорганизованности черпает только новый материал для порицания. Кроме того, возможно, что кто-то из наших многочисленных приверженцев — из среды тех, кто хотя и делает с нами общее дело, может быть, даже работает на нас без огласки, но не способен к «индивидуальной акции» — охотно бы присоединился к организации, что означало бы пополнение наших рядов. В глазах очень многих людей мы — такие, как мы есть сейчас, — всего лишь недисциплинированные мечтатели и фанатики. Имя «Фрейд», начертанное на нашем знамени, все-таки только одно имя, и мы не можем предположить, сколько людей уже занимается рожденными им идеями и насколько большую работу уже совершил психоанализ. И значит, мы теряем даже ту меру «воздействия на массы», какая для нас возможна в силу нашей численности, не говоря о специфической значимости отдельных личностей и их идей. Что же удивительного в том, что дилетанты, не сведущие в психологии врачи, а в некоторых странах — даже психологи вплоть до сегодняшнего дня не знакомы с новой ветвью науки и большинству врачей, к которым мы взываем за профессиональным советом, мы должны делать доклад об элементарнейших началах психоанализа. Хиллель, иудейский раввин, так далеко зашел в своем терпении, что сам дал ответ тому язычнику, который, издеваясь, предложил ему за то время, пока он стоит на одной ноге, познакомить его с основами религии. Я уж не знаю, обратил ли раввин в свою веру этого язычника, но обучение и распространение психоанализа подобными способами не очень-то приводит к успеху. А из-за того, что нас не знают и не признают, получается немало вреда; мы, так сказать, безродные, и сравнительно с руководителями богато оснащенных клиник и экспериментальных лабораторий — всего лишь бедолаги, которые никак не могут знать что-то такое, чего еще не знают богатые родственники.
Вопрос, который я хочу поднять, следующий: уравновешиваются ли преимуществами партизанской войны ее недостатки? Вправе ли мы ожидать, что эти недостатки исчезнут сами собой, без организационного оформления психоанализа? А если нет — достаточно ли нас числом и хватит ли у нас силы, чтобы суметь организоваться? И наконец: какие мероприятия возможны и как их осуществить, чтобы учредить наш союз разумно, крепко и надолго?