«Вначале я носил воротнички средней высоты, но слишком тесные, чтобы спрятать туда подбородок. Потом я расстегивал рубашку, и мой подбородок скользил в распахнутый ворот, когда я сильно наклонял голову. В течение нескольких дней это действие удовлетворяло меня, однако расстегнутый ворот не обеспечивал достаточного сопротивления. Тогда я купил много воротничков повыше, настоящих шейных галстуков, и втискивал в них подбородок так, что не мог повернуть его ни вправо, ни влево. Это было совершенство — но лишь на короткое время. Потому что воротник, как бы сильно он ни был накрахмален, в конце концов всегда ослабевал и через несколько часов приобретал жалкий вид».
«Необходимо было выдумать что-нибудь другое, и мне пришла в голову следующая чепуха: я закрепил нитку за пуговицы на подтяжках и протянул ее под жилетом, сверху же нитка оканчивалась маленькой пластинкой из слоновой кости, и эту пластинку я зажимал зубами. Отличный трюк! — но опять же только на короткое время, так как, не говоря уже о том, что эта поза была столь же неудобна, сколь и смешна, брюки мои из-за слишком сильного натяжения приобретали очень стеснительный и поистине гротескный фасон. Мне пришлось отказаться от этого прекрасного изобретения. Между тем несомненные преимущества его я всегда сохранял, и еще сегодня часто бывает, что на улице я сжимаю зубами воротник своего пиджака или пальто и гуляю таким образом. Так я изгрыз уже не одну обшивку воротника. Дома же я поступаю по-другому: как можно скорее снимаю с себя галстук, расстегиваю воротник рубашки и принимаюсь его кусать». С высоко поднятым подбородком пациент при ходьбе перестал смотреть себе под ноги. «И таким образом, при ходьбе я вынужден быть очень внимательным и осторожным, потому что не вижу, где ступаю. Я прекрасно знаю, что для того, чтобы устранить это неудобство, мне нужно только посмотреть вниз или наклонить голову, но именно это мне никак и не удается».
У пациента все еще остается «некоторое отвращение смотреть сверху вниз». Пациента смущает также «треск в плечевых суставах», «аналогично произвольной сублуксации большого пальца или своеобразным шумам, которые некоторые люди могут производить для развлечения других». И он тоже продуцирует все это как «маленький талант». Пока он находится в обществе, он подавляет свои странности, потому что стесняется других, однако «как только остается один, тут же предается им всласть». «Тогда все его тики освобождаются от оков, и наступает форменное блаженство абсурдных движений, некое моторное излияние, от которого больной чувствует огромное облегчение. Он возвращается в компанию и вновь заводит прерванную беседу».
Еще более гротескны его спальные церемониалы. «Трение головы о подушку приводит его в отчаяние; он вертится во все стороны, чтобы избежать этого; ...наконец он выбрал странное положение тела, которое кажется ему наиболее действенным для того, чтобы избавиться от тиков: он лежит на самом краю кровати и свешивает голову вниз».
Прежде чем приступить к психоаналитическому толкованию этой истории болезни, мы должны, к сожалению, выразить сомнение в том, что в этом случае речь идет о подлинном тике. Может быть, перед нами тяжелый невроз навязчивых состояний. Различия между церемониалами больных с навязчивым состоянием, педантизмом и странностями при относительно легкой форме кататонии и защитными мероприятиями против какого-то мучительного тика бывает нелегко разглядеть. Нередко это удается лишь после нескольких недель анализа или спустя еще более длительное время (об этой трудности в постановке дифференцированного диагноза будет сказано ниже). Во Франции в течение долгого времени тики никак не отделяли от самых различных невротических состояний, так же, как, скажем в начале прошлого столетия — истерические припадки, или в настоящее время — психастении. Это сомнение не позволяет нам отвергнуть в патогенезе тиков символику пениса, онанизма и кастрации, которой так и кишит эта история болезни. (Голова, нос, расслабление шейных мышц, твердый накрахмаленный воротничок, галстук, трость, палка, просунутая между брюками и ртом, набалдашник трости во рту, символика, связанная с зубами, удаление зубов, свесить голову и т. д.) По счастливой случайности, у нас нет необходимости ограничиваться единственным примером. Другой случай, который я имел возможность отследить аналитически, отчетливо показывает, как деятельность, связанная с онанизмом и с гениталиями, а также эротическая возбудимость гениталий переносятся в форме стереотипных движений на участки тела и кожи, которые обычно не являются эрогенными. Общеизвестна связь таких явлений, как онихогиперэстезия и онихофагия (привычка грызть ногти), а также «чувствительность волос» и привычка постоянно теребить и дергать волосы, — с подавляемым онанизмом. Недавно я сумел помочь одному молодому человеку отделаться от мучительной для него привычки грызть ногти, всего только высказавшись о его склонности к онанизму. (Один остроумный венгерский хирург, проф. Ковач, обычно обращал внимание своих слушателей на этот симптом — привычку грызть ногти, и говорил так: эти люди никак не могут оставить в покое выступающие вперед части своего тела.) В подавляющем большинстве случаев тики «разыгрываются» на голове и лице, которые, будучи местами символического изображения процессов, связанных с гениталиями, становятся особенно предпочтительными.
Майге и Файндель отмечают родство тиков и судорожных попыток чем-нибудь заняться, нередко наблюдаемых у алкоголиков. То и другое по сути своей является заменой онанизма. Своеобразная стеснительность, которая заставляет больных тиком скрывать свои пороки, живо напоминает манеру детей скрывать «игру с пенисом и упоительное сосание пальцев», описанную уже в 1879 г. будапештским детским врачом Линднером. «Монастыризм», тенденция уходить в себя, отгородившись от всего, возможно, тоже проистекает от онанизма.
В этой связи мы вновь возвращаемся к наблюдениям Говера и Бернхардта, согласно которым тики усиливаются нередко во время первого пубертатного периода, беременности и родов, а следовательно, во время повышенного раздражения в области гениталий. Если к тому же принять во внимание копролалию больных тиком, изобилующую анально-эротическими непристойностями, и их склонность к энурезу (ночному и дневному), отмеченную Оппенхаймом, то трудно отделаться от впечатления, что при образовании тиков немаловажное значение имеет «перекладывание снизу наверх», столь сильно акцентированное у невротиков, но играющее роль и при нормальном сексуальном развитии.
Следовало бы связать эти факты с тем, что мы говорили выше о сводимости тиков к повышенному нарциссизму, и сделать это можно следующим образом. При «патоневротическом тике» поврежденная или раздражаемая часть тела (и соответственно, ее психическая презентация) оккупируется чрезмерным интересом и усиленным либидо. Необходимое для этой оккупации количество энергии заимствуется из главного резервуара либидо, то есть от генитальной сексуальности, а следовательно, все это неизбежно идет рука об руку с более или менее значительным нарушением потенции и нормального генитального чувствования. При таком «перекладывании» переводится наверх не только определенное количество энергии, но и ее качество (тип иннервации), а отсюда и «генитализация» пораженных тиком частей тела (раздражимость, склонность к ритмичному потиранию, а в иных случаях и форменный оргазм). При тике у «конституциональных нарциссистов» примат гениталий как эрогенной зоны, кажется, вообще не гарантирован, поэтому даже самые банальные раздражения или неизбежные помехи влекут за собой такое перекладывание. В таком случае онанизм можно считать только наполовину нарциссической сексуальной деятельностью, от которой одинаково легко возможен как переход к нормальному удовлетворению с помощью какого-то постороннего объекта, так и обратное возвращение к аутоэротизму.
Я представляю себе генитальную сексуальность как сумму переложенных на гениталии аутоэротизмов, которые при этом «перекладывании вниз» привносят не только количество, но и свои типы иннервации. Основная масса генитального либидо обеспечивается за счет уретральной и анальной эротики. При патологическом «перекладывании наверх» генитальное либидо, по-видимому, разлагается в какой-то мере на свои компоненты, что должно привести к усилению уретрально- (или анально-) эротических черт. Как пример уретральной черты назову неспособность переносить напряжения (при тике и кататонии), потребность тотчас же разрядить в моторике любой прирост раздражения, любой аффект, а также непреодолимое стремление говорить. Как анальные черты можно, наверное, истолковать склонность к жесткости, негативизм и мутизм, то есть «фонаторные» тики.
Укажу, наконец, на описанную Задгером «мускульную эротику», или конституциональное усиление удовольствия, получаемого от движения, что было отмечено Абрахамом; эти особенности могут содействовать осуществлению моторных явлений при тике и кататонии.
V
«Генитализацию аутоэротизмов», следствиями которой я считаю моторные проявления тика и кататонии, я уже описывал в ранних своих работах как способ возникновения истерического «феномена материализации» (при истерической конверсии). Я не могу уклониться от этой деликатной задачи — выискивать различия, которые отделяют эти состояния одно от другого, несмотря на некоторую их общность. Наиболее существенное различие между конверсионно-истеричес ким и локализованным телесным симптомами нарциссического невроза (тик, кататония) я уже отмечал. При истерии, являющейся неврозом перенесения, вытесненный патогенный материал принадлежит к остаткам воспоминаний о внешних ощущениях в сфере бессознательного, и эти остатки переносятся на либидо-объекты (на личности). Вследствие постоянной взаимосвязи между системой воспоминаний о вещах и системой «Я» - воспоминаний (воспоминаний тела) патогенный психический материал истерика может присоединить к себе материал телесных воспоминаний, ассоциированных с психическим, как средством выражения. Этим можно было бы объяснить так называемую «отзывчивость тела», на которую Брейер и Фрейд указывали уже в самых первых анализируемых ими случаях. В известном случае Анны О. истерический паралич руки объясняется тем, что в критический для нее момент, когда противоречивые душевные тенденции вступили в конфликт, она случайно во сне свесила руку со спинки стула и рука «затекла». Подобным образом слезы, мешавшие ей смотреть, впоследствии явились причиной макропсии (восприятие предметов увеличенными). Случайный катар другой пациентки Фрейда (Доры) превратился, под маской «нервозного кашля», в тонко градуированное средство выражения сложнейших любовных влечений и т. д. Таким образом, при истерической конверсии психическая энергия вытесненных объектных воспоминаний используется для усиления и, в конечном итоге, «материализации» ассоциированных с ними «Я» - воспоминаний (воспоминаний тела). Это как бы механизм «прыжка из душевного в телесное» в симптомообразовании при истерии.