По описанию в учебнике психиатрии Крепелина, кататония нередко представляет собой странное смешение симптомов — автоматизма в выполнении приказов и негативизма, а также набор тикоподобных движений; это говорит о том, что в одном и том же случае могут заявлять о себе различные виды моторных приспособительных реакций. (Из стереотипных движений кататоников, которые мы обозначили бы как «тикоподобные», Крепелин упоминает: «Гримасничать, придавать своим членам искривленное и "вывихнутое" положение, подпрыгивать и соскакивать, кувыркаться, валяться, бить в ладоши, бегать кругами, лазать и приплясывать, извергать бессмысленные звуки и шумы». — Krapelin . Lehrb . der Psychiatrie , VI . Aufl ., I . Bd .)
Однако при попытке объяснить эхопраксию и эхолалию у больных Demenz и больных тиком необходимо учитывать более тонкие процессы психологии «Я», на которые обращал внимание Фрейд. «Развитие "Я" заключается в его отлучении от первичного нарциссизма. И оно же рождает интенсивное стремление приобрести этот нарциссизм вновь. Отлучение происходит путем перебрасывания либидо на "Я" - идеал, навязанный извне, на удовлетворение посредством исполнения этого идеала».
Но тогда тот факт, что больной Demenz и больной тиком имеют сильную склонность имитировать любого человека в словах и поступках и как бы превращать его в объект идентификации, в идеал, — этот факт стоит в противоречии с утверждением, что эти больные стремятся вернуться на ступень первичного нарциссизма или застревают на этой ступени. Однако это только мнимое противоречие. Подобно другим буйным симптомам шизофрении, утрированные проявления тенденции к идентификации только маскируют недостаток истинного интереса; они, как выразился бы Фрейд, состоят на службе стремления исцелиться, стремления вновь обрести потерянный «Я» - идеал. То равнодушие, с которым имитируется любое действие, любая речь, разоблачает эти поиски идентификации как карикатуру на нормальный поиск идеала, и такие имитации часто воспринимаются в ироническом смысле. (То, что подражание — излюбленное средство иронизирования, общеизвестно; чувство досады у человека, ставшего объектом подражания, подтверждает это.)
Майге и Файндель описывают случаи, в которых даже сложные подражательные тик-церемониалы перенимаются en bloc . Эти авторы подчеркивают, что многие больные тиком выставляют напоказ свою артистическую сущность и склонность подражать любому знакомому. Один из их пациентов, когда был ребенком, перенял привычку мигать у жандарма, который был ему особенно симпатичен. Эти больные могут подражать авторитетному человеку в том, как он «откашливается и плюет». У детей некоторые тики могут распространяться форменным образом как зараза.
Противоположности, которые мы констатировали в моторном поведении кататоников и катаклоников, не ограничиваются мышечными акциями; параллели им обнаруживаются в речи пациентов. У шизофренического кататоника чередуются друг с другом абсолютный мутизм, речевая навязчивость, которую невозможно затормозить, и эхолалия; первое есть пара к тонической мышечной оцепенелости, второе — к моторному тику, которому невозможно воспрепятствовать, третье — к эхокинезу. Внутреннюю связь между расстройством движений и нарушением речи отчетливо показывает так называемая копролалия. Больные, которые страдают ею, испытывают потребность громко произносить словесные представления и высказывания эротического, в основном анально-эротического, содержания (ругательства, непристойные слова и т. д.), не имея для этого адекватного основания. Этот симптом проступает особенно сильно, когда больной пытается подавить моторный тик. «Откомандированная инстинктивная энергия», которую мы упоминали выше, если ей преграждают выход в двигательную активность, находит его в «идеомоторных», языковых движениях. Но то обстоятельство, что высказываются речи именно эротической, и притом «орган-эротической» (перверзионной) природы, я бы связал с так называемым «языком органов», характерным для нарциссических психозов. («В высказываниях шизофреников нередко выдвигается на передний план отношение к органам тела и к телесным движениям» — 3. Фрейд.)
IV
Насколько ценными являются для нас наблюдения Майге и Файнделя, настолько мало помогают нам теоретические выводы, которые они извлекают из своих наблюдений. Отдельные симптомы объясняются определенными, самыми близкими причинами (поводами), «предиспозицией», «дегенерацией». Когда пациент ничем не может объяснить свой тик, авторы рассматривают последний как «бессмысленный и бесцельный». Слишком рано они сворачивают с психологического пути и неизбежно запутываются в физиологических спекуляциях. В конце концов они приходят к тому, что вслед за Бриссо предполагают у больного тиком некую (врожденную или приобретенную благодаря частому употреблению) «гипертрофию функционального центра в мозгу», которую рассматривают как «центральный орган тик-функции». А терапия рассчитана на то, чтобы «аннулировать эту гипертрофию с помощью процедур типа фиксирования в неподвижном положении». Майге и Файндель говорят о «конгенитальной аномалии», о «недостаточном и дефектном развитии кортикальных ассоциативных связей и субкортикальных анастомозов», о «молекулярных тератологических пороках развития, которые невозможно распознать на уровне наших анатомических знаний».
Грассе разделяет тики на бульбаро-спинальные, «полигональные» и в прямом смысле душевные, психические. Первые из них Майге и Файндель исключают из ряда тиков и находят им место среди «судорог»; «душевные» тики — это те, которые обязаны своим возникновением какому-то сознательному психомоторному порыву; «полигональными тиками» Грассе называет все, что мы имеем обыкновение приписывать бессознательным душевным мотивам. На основе некоего кортикального механизма, сконструированного по известной схеме афазии, который он обозначает термином «корковый полигон», Грассе описывает все виды бессознательной и автоматической деятельности как функции этого «полигона». «Снятся сны — действует полигон», «рассеянность — тоже из-за полигона» и т. д.
В конце концов Майге и Файндель решаются на следующую дефиницию тиков: «Того, что какой-то жест неуместен в тот момент, когда его совершают, еще недостаточно; скорее, нужно быть уверенным в том, что в момент своего совершения этот жест не связан ни с каким представлением, которому он обязан своим возникновением... Если помимо этого движение характеризуется слишком частым повторением, бесцельностью, стремительными порывами, трудностью подавить его, а также наступающим после его совершения удовлетворением — тогда это тик». В одном-единственном месте авторы говорят: «Мы вступаем здесь в опасную область подсознания», — и остерегаются продвинуться дальше.
Но мы не можем упрекнуть их в этом; ведь учение о бессознательных душевных функциях еще «ходило в коротких штанишках» в то время, когда была написана эта книга. Ученые — соотечественники Майге и Файнделя — еще и сегодня, спустя почти три десятилетия после открытия психоанализа, не осмеливаются встать на тот путь, где эта «опасная зона» стала доступной для изысканий. И нельзя недооценивать заслугу Майге и Файнделя: они первыми попытались создать хоть какую-то, пусть еще несовершенную, психогенетическую теорию травматических тиков.
Так как эти авторы опирались на сознательные высказывания и рассказы своих больных и в их распоряжении не было никакого метода, чтобы истолковать сказанное пациентами, — в их объяснениях вообще не оказалось места для сексуальности. А какое изобилие эротических признаний (разумеется, скрытых) содержалось в историях болезней их пациентов, могут проиллюстрировать некоторые выписки из подробного анамнеза одного больного тиком.
Это тот самый больной, о котором уже говорилось: он сломал себе почти все зубы. У него был еще и «тик позы»: он был вынужден все время высоко держать подбородок. И вот ему пришла в голову идея — прижимать подбородок к набалдашнику трости; потом он придумал такой вариант: «просовывал трость между костюмом и застегнутым пальто, так что в вырезе воротника выглядывал набалдашник палки, который и был точкой опоры для подбородка. Спустя некоторое время он уже всегда, если не было трости, искал опору для головы, потому что иначе она качалась туда-сюда. В конце концов он вынужден был, например, опираться носом о спинку стула, если хотел спокойно почитать». Далее собственный рассказ пациента демонстрирует, какие еще церемонии он выполнял: