Чтобы лучше понять характер невротиков, сравним их поведение с поведением больных, страдающих Dementia praecox (один из терминов, употреблявшихся для обозначения шизофрении) или паранойей. Больной Dementia отделяет свой интерес от внешнего мира полностью и становится аутоэротичным (Юнг, Абрахам). Параноик, как доказал Фрейд, хотел бы сделать то же самое, но не может. Ставший для него тягостным интерес он проецирует на внешний мир. В этом отношении невроз является диаметральной противоположностью паранойи. Если параноик выталкивает из своего «Я» влечения, ставшие неприятными, то невротик помогает себе другим способом: он принимает в свое «Я» какую-то, по возможности большую, часть внешнего мира и делает ее предметом бессознательной фантазии. Это есть своего рода процесс разжижения «Я» его внешними элементами. С помощью этого механизма смягчается острота свободно блуждающих, неудовлетворенных бессознательных влечений. В противоположность проекции этот механизм можно назвать интроекцией.
Невротик постоянно находится в поиске объектов, с которыми может себя идентифицировать, на которые может переносить свои чувства и, следовательно, включить эти объекты в круг своих интересов, интроецировать. Параноика мы застаем в подобном же поиске объектов, но таких, на которые можно проецировать либидо, создающее неудовольствие. Так возникают два противоположных характера: великодушный, сентиментальный, легко воспламеняющийся любовью и ненавистью ко всему миру и легко раздражающийся, возбудимый невротик — и черствый, недоверчивый параноик, который воображает, что весь мир наблюдает за ним: преследует или любит. Психоневротик страдает «расширением» «Я», а параноик — его «сокращением».
Если мы на основе новых знаний пересмотрим онтогенез осознания «Я», то увидим, что параноидная проекция и невротическая интроекция — это два крайних случая психических процессов, первоначальные формы которых обнаруживаются у любого нормального человека.
Можно предположить, что для новорожденного все, что воспринимают его органы чувств, кажется единым, как бы монистическим. Только позднее он учится различать те коварные вещи, которые не слушаются его воли (внешний по отношению к «Я» мир), и само «Я» — то есть отделять чувства, идущие извне, от внутренних ощущений. Это, видимо, и есть первый процесс проекции, ее предковая форма, и если человек использует именно этот путь, все больше устремляясь от «Я» во внешний мир, он становится параноиком.
Но довольно значительную часть внешнего мира не так-то легко оттолкнуть от «Я», мир напирает снова и снова, как будто взывая: «Сражайся со мной или будь мне другом» (Вагнер, «Сумерки богов», 1-й акт). Если индивидуум имеет незавершенные аффекты, требующие высвобождения, то он отвечает на этот вызов и распространяет свой «интерес» от «Я» на какую-то часть внешнего мира. Первое возникновение любви или ненависти — это перенесение аутоэротических чувств удовольствия и неудовольствия на объекты, которые возбудили эти чувства. Первая объектная любовь и первая объектная ненависть — это как бы предковые формы перенесения, корни любой будущей интроекции.
Открытия Фрейда в области психопатологии обыденной жизни убеждают нас, что способность проецирования и перебрасывания отнюдь не бездействует у нормального взрослого человека и нередко заходит довольно далеко. Тот способ, которым культурный человек включает в мир свое «Я», его философская и религиозная метафизика — это, по Фрейду, всего лишь метапсихология, чаще всего — проекция каких-то эмоций на внешний мир. Но для постижения мира, наряду с проекцией, имеет значение также и интроекция. В пользу этого говорит факт «очеловечивания» неодушевленных вещей в мифологии. Глубокая работа Кляйнпауля о развитии языка (на ее значение для психологии обратил внимание Абрахам) убедительно показывает, как человеку удается изобразить средствами «Я» все, что звучит, и все, что молчит вокруг него, и ни одно из средств проекции и интроекции не остается при этом в стороне. Этот вид идентифицирования — звуков и шумов человеческого, органического происхождения с какой-то вещью на основании поверхностной акустической аналогии и самого минимального осознания причины звука — живо напоминает только что упомянутые «мосты перенесения» при неврозах.
Таким образом, невротик использует путь, по которому часто идут нормальные люди, когда он старается смягчить свободно блуждающие аффекты посредством расширения круга интересов, иными словами — с помощью интроекции, и когда расточает свои аффекты на все возможные объекты, которые его никак не касаются, чтобы только не осознавать своего аффективного отношения к некоторым объектам, которые касаются его близко.
При анализе невротиков часто удается проследить расширение круга их интересов. У меня была пациентка, которая однажды, читая какой-то роман, вспомнила о сексуальных событиях своего детства и в связи с этим продуцировала своеобразную фобию романов, распространившуюся затем на другие книги и, наконец, на печатное слово вообще. Бегство от мастурбации у одного из моих невротиков, страдавшего навязчивыми состояниями, стало причиной фобии уборных (где он в свое время предавался этой склонности); позднее из этого возникла клаустрофобия - страх находиться одному в любом замкнутом пространстве. Насчет психической импотенции могу сказать, что во многих случаях она обусловлена перенесением на всех женщин того почитания, которое пациент испытывал по отношению к матери или сестре. Один художник получал удовольствие от созерцания своих моделей, то есть, выбрав такую профессию, он «вознаградил» себя за то, что в детстве ему нельзя было разглядывать девушек.
Экспериментальное подтверждение склонности к интроекции у невротиков можно найти в опытах с ассоциациями, проведенных Юнгом. Как характерное для невроза качество Юнг отметил сравнительно высокое число «комплексных реакций»: когда слова-раздражители истолковываются невротиком «в смысле его комплекса». Здоровый человек быстро отвечает каким-нибудь индифферентным словом-реакцией, ассоциирующимся со словом-раздражителем по содержанию или звучанию. У невротиков же словом-раздражителем завладевают ненасыщенные аффекты, стремясь извлечь из него все что можно для себя, для чего им вполне достаточно опосредованной поверхностной ассоциации. Таким образом, суть не в том, что слова-раздражители высвобождают сложную реакцию, а в том, что на них отзываются «раздраженно-голодные» аффекты невротиков. Можно сказать, что невротик интроецирует слова-раздражители, предлагаемые в эксперименте.
Мне могут возразить, что расширение круга интересов, идентифицирование «Я» со многими людьми и, мало того, с человечеством вообще, а также восприимчивость к раздражениям внешнего мира — это свойства, которыми обладают и нормальные люди, и даже выдающиеся представители рода человеческого, и следовательно, интроекцию не следует считать психическим механизмом, характерным лишь для неврозов. На это возражение мы могли бы ответить, что между нормальными людьми и психоневротиками нет фундаментальных различий, которые предполагались до Фрейда. Фрейд показал, что «неврозы не имеют никакого особенного, только им свойственного психического содержания», а по мнению Юнга, невротики заболевают теми же комплексами, с которыми боремся мы все. Различие между одними и другими только количественное, оно важно лишь с практической точки зрения. Здоровый человек переносит свои аффекты и идентифицирует себя на основании гораздо более мотивированных «этиологических притязаний», чем невротик, а значит, расточает свою психическую энергию не столь бессмысленно.
Другое различие, на принципиальное значение которого обратил внимание Фрейд, заключается в том, что здоровый человек осознает большую часть своих интроекций, в то время как у невротиков они в основном вытеснены, разыгрываются в бессознательных фантазиях и только косвенно, символически дают себя распознать опытному психоаналитику. Очень часто они представляются в виде «реактивных образований» — чрезмерно акцентированных в сознании направлений чувств, противоположных таковым в бессознательном.
Обо всем этом — о перенесениях на врача и об интроекциях — ничего не сообщалось в литературе о неврозах до Фрейда, но са n е les empechait pas d ' exister (это не мешало им существовать фр.).
Этим я хочу ответить критикам, которые a limine (с порога) отвергают достижения психоанализа, не заслуживающие, по их мнению, даже проверки. Они доверяют нами же высказанному мнению о трудностях этого метода и используют эти трудности как оружие в борьбе против нового направления. Среди прочих мне встречалось следующее возражение: психоанализ опасен, потому что создает перенесения на врача; характерно, что при этом всегда говорят только об эротическом перенесении любви и никогда — о перенесении ненависти.
Однако если перенесение опасно, то все невропатологи, в том числе и противники Фрейда, чтобы быть последовательными, должны отказаться от работы с невротиками, так как мы все больше убеждаемся, что и в неаналитическом и непсихотерапевтическом лечении психоневрозов перенесение играет исключительно важную роль. Только вот при этих методах лечения — как справедливо замечает Фрейд — к слову приходят лишь позитивные чувства по отношению к врачу, потому что в случае возникновении враждебных перенесений больной просто-напросто уйдет от «несимпатичного» врача. Позитивные же перенесения ничего не подозревающий врач упускает из виду и приписыпает их лечебному эффекту физикальных мероприятий или смутно ощущаемой им «суггестии».