Я начал играть все большую роль в развитии его бредовой идеи. Под угрозой заколоть жену он хотел выжать из нее признание, что она имеет со мной половые сношения. Каждое утро, когда я уходил, он проникал в мою спальню, обнюхивал мое постельное белье и потом бил жену, утверждая, что от моего постельного белья исходит ее запах. Он силой отобрал у нее платок на голову, который я привез женщине из туристической поездки, и по нескольку раз в день гладил и ласкал его, а кроме того, не разлучался с трубкой для табака, которую я подарил ему. Если я находился в уборной, то он всегда подслушивал в передней, а потом в непристойных выражениях рассказывал своей жене, что слышал, и спрашивал ее, «как ей это нравится». Тотчас после меня он спешил в клозет, осмотреть, все ли я «правильно спустил».
При всем том он оставался самым прилежным слугой, которого только можно вообразить, и по отношению ко мне был преувеличенно любезен. Он воспользовался моим отсутствием в Будапеште и без всякого поручения выкрасил туалет свежей масляной краской и даже украсил стену цветными полосками.
Какое-то время предстоящее увольнение держалось от него в тайне. Но когда он узнал об этом, то стал мрачен, окончательно предался пьянству, ругал и бил жену, угрожая, что выбросит ее на улицу и заколет меня, «ее любовника». Однако и теперь все еще оставался по отношению ко мне учтивым и преданным. Наконец, узнав, что он ночью спит с остро отточенным кухонным ножом и всерьез задумал проникнуть в мою спальню, я больше не мог выжидать до назначенного срока увольнения. Женщина сообщила в соответствующее ведомство, и на основании результатов обследования его поместили в психиатрическую больницу.
Вне всякого сомнения, в этом случае речь идет об алкогольной иллюзии ревности. Но отчетливо выраженные черты гомосексуального перенесения на меня допускают толкование, что эта ревность к мужчинам означала проекцию его эротических чувств по отношению к мужскому полу. Также и нерасположение к половому сношению с женой могло быть не просто импотенцией, но определяться его бессознательной гомосексуальностью. Очевидно, алкоголь явился «ядом для цензуры», и в результате его сублимированная гомосексуальность (проявлявшаяся в «одухотворенной форме» — в форме дружелюбия и преданности) во многом (но не совершенно) лишилась этой сублимации. Выявившаяся грубая гомосексуальная эротика была непереносима для сознания человека с высокими этическими принципами, поэтому он приписал ее жене.
Алкоголь играет здесь, на мой взгляд, роль разрушителя сублимации. Благодаря его воздействию истинная сексуальная конституция мужчины, а именно — выбор однополого объекта, стала очевидной.
Несомненное подтверждение этому я получил впоследствии. Я узнал, что несколько лет назад этот человек уже один раз был женат. С первой женой он тоже недолго жил в мире, вскоре после заключения брака начал пить, мучить жену сценами ревности, ругать ее, пока она не ушла от него и не развелась с ним по суду.
В период между двумя браками он был воздержанным, положительным, трезвым человеком, а пить начал только после второй женитьбы.
Таким образом, более глубокой причиной паранойи был не алкоголизм, этот мужчина лишь ухватился за алкоголь, мучаясь в неразрешимом конфликте между сознательно гетеросексуальным и бессознательно гомосексуальным вожделением, а уж потом алкоголь, разрушив сублимацию, явил на свет однополую эротику, от которой его сознание избавилось путем проекции, бредовой идеи ревности.
Разрушение сублимации не было, однако, полным. Некоторую часть своей гомосексуальной склонности он еще мог осуществлять в одухотворенной форме, будучи исполненным любви и преданности слугой своего господина, дисциплинированным подчиненным на службе и в обоих случаях дельным работником. Но там, где обстоятельства предъявили повышенные требования к способности сублимации — например, когда он занимался моей спальней и клозетом, — он был вынужден адресовать свое вожделение к жене и с помощью сцен ревности заверять, что он якобы влюблен в нее. Хвастовство могучей потенцией в отношениях с женой было искажением фактов, служащим для самоуспокоения.
II . В качестве второго примера я хочу привести случай одной довольно молодой дамы, которая, прожив со своим мужем несколько лет в мире и согласии и родив ему дочерей, вскоре после рождения сына заболела бредовой идеей ревности. В данном случае алкоголь не играл никакой роли.
Все в муже стало казаться ей подозрительным. Одна за другой были уволены все служанки, кухарка и горничная, и в конце концов она добилась того, что в дом допускались только слуги мужского пола. Однако и это не помогло. Муж, который с общепринятой точки зрения слыл образцовым супругом и свято уверял меня, что никогда не нарушал супружеской верности, не мог сделать ни шагу, не мог написать ни строчки, без того чтобы за ним не следила жена, подозревая его во всем и высказывая это вслух. Странным образом она подозревала мужа только с совсем юными, 12-13-летними девушками или же совсем старыми, очень некрасивыми женщинами и совершенно не ревновала его к дамам из общества, подругам или хорошим гувернанткам, даже если они были привлекательны и красивы. К ним она относилась вполне дружелюбно.
Со временем ее поведение дома становилось все более несносным, ее угрозы — все серьезнее, и в результате она вынуждена была отправиться в санаторий. (Перед тем как поместить туда пациентку, я даже заставил ее обратиться за советом к проф. Фрейду, который одобрил мой диагноз и попытку анализа.)
При огромной недоверчивости и проницательности этой больной было нелегко вступить с ней в контакт. Я вынужден был делать вид, будто не абсолютно убежден в невиновности мужа, иначе к больной было не подступиться, и подвел ее к тому, что она выдала мне свои утаиваемые до этого бредовые идеи.
Среди таковых обнаружились ярко выраженные иллюзия величия и бредовая идея о том, что все происходящее имеет к ней отношение. Между строчками в статьях местной газеты все кишело намеками на ее якобы моральную испорченность, ее смешное положение обманутой супруги, статьи будто бы были заказаны у газетчиков ее недоброжелательницами. Да и самые высокопоставленные особы (например, епископский двор) будто бы были в курсе этих интриг, а к тому, что королевские маневры в этом году состоялись прямо напротив ее дома, имели прямое отношение ее противницы с их тайными намерениями. Этими противницами оказались в ходе дальнейших разговоров уволенные служанки.
Затем я постепенно узнал от пациентки, что в свое время она приняла сватовство своего мужа с неохотой, повинуясь желанию родителей, особенно отца. Жених представлялся ей слишком заурядным, «неутонченным». Но после заключения брака она как будто привыкла к нему. После рождения первой дочери в доме произошла примечательная сцена. Муж, должно быть, был недоволен тем, что она не родила ему сына, и она сама испытывала прямо-таки угрызения совести по этому поводу; у нее начались сомнения, правильно ли она поступила, выйдя замуж за этого мужчину. В это же время она начата ревновать его к 13-летней приходящей служанке, «совершенно очаровательной». Она еще лежала в родах, когда вызвала к себе маленькую служанку, заставила ее встать на колени и поклясться жизнью ее отца, что хозяин не вскружил ей голову. Клятва ее успокоила. Она подумала, что могла и заблуждаться.
После того как наконец у нее родился сын, она почувствовала себя так, будто исполнила свой долг по отношению к мужу и теперь свободна. Ее поведение стало довольно двусмысленным. Она опять начала ревновать мужа, а с другой стороны, вела себя по отношению к мужчинам порой вызывающе. «Разумеется, я только строила глазки», — сказала она. А если кто-нибудь реагировал на ее намеки — она всегда решительно отказывала.
Эти «безобидные шалости», точно так же фальшиво истолкованные ее «недоброжелательницами», скоро, однако, прекратились на фоне устраиваемых ею сцен ревности, которые становились все более скандальными.
Чтобы сделать своего мужа импотентом с другими женщинами, она заставляла его каждую ночь многократно исполнять половой акт. И когда хоть на минуту удалялась из спальни (для отправления физических надобностей), то запирала за собой комнату. И тотчас спешила обратно, а если находила что-то не в порядке с постелью, то подозревала мужа, что его успела посетить уволенная кухарка, у которой якобы остался ключ.
Как можно видеть, эта больная осуществляла на деле ту самую половую ненасытность, которую упомянутый выше алкогольный параноик только сочинял, но проводить в жизнь не мог. (Конечно, надо учесть, что женщине гораздо легче, чем мужчине, пойти на половое сношение — если ей это для чего-нибудь надо, — даже если она не испытывает истинного удовольствия.) Здесь повторился и строгий контроль за состоянием постельного белья.
Поведение больной в санатории было крайне противоречивым. Она кокетничала со всеми мужчинами, но никого не приближала к себе. Зато она завела либо тесную дружбу, либо вражду со всеми обитательницами санатория. Вокруг них по большей части вращались все разговоры, которые она вела со мной. Она очень охотно принимала рекомендованные ей теплые ванны, но при этом использовала случай, предоставляемый купанием, для того чтобы обстоятельно наблюдать за другими пациентками, насколько они упитанны и какие у них фигуры. Со всеми признаками отвращения и неприязни она описывала мне морщинистый живот пожилой тяжелобольной пациентки; когда же рассказывала о своих наблюдениях за более привлекательными пациентками, нельзя было не заметить на ее лице выражения сладострастия. Как-то раз, когда она была одна среди более молодых женщин, она организовала «конкурс красоты ног»; и уверяла, что выиграла в этом конкурсе первый приз (нарциссизм.)