Великий французский наблюдатель, учеником которого я был в 1885—1886 гг., сам ие имел склонности к психологическим построениям, но его ученик P. Janet пытался глубже проникнуть в особенные психические процессы при истерии, и мы следовали его примеру, когда поставили в центре наших построений расщепление психики и распад личности. Вы найдете у
216
Janet теорию истерии, которая разделяет господствующие во Франции взгляды па наследственность и дегенерацию. Истерия, по его воззрению, представляет собой известную форму дегенеративного изменения нервной системы, которая выражается в прирожденном недостатке психического синтеза. Истеричные больные неспособны с самого начала связать многоразличные душевные процессы в одно целое, и отсюда у них наклонность к душевной диссоциации. Если вы разрешите мне одно банальное, по ясное сравнение, то истеричная Janet напоминает ту слабую женщину, которая пошла за покупками и возвращается, нагруженная большим количеством всяких коробок и пакетов. Она не можег совладать со всей этой кучей с помощью своих двух рук н десяти пальцев, и поэтому у нее падает сначала одна вещь; наклонится она, чтобы поднять эту вещь, падает другая и т. д. Плохо согласуется с этой предполагаемой слабостью истеричных то обстоятельство, что у истеричных наряду с явлениями пониженной работоспособпости наблюдаются примеры частичного повышения работоспособпости как бы в вознаграждение за понижение в другом направлении. В то время как пациентка Вгеиег'а забыла и свой родной язык, и все другие, кроме английского, ее владение английским достигло такого совершенства, что она была в состоянии по предложенной ей немецкой книге читать безукоризненный и легкий английский перевод.
Когда я впоследствии предпринял на свой риск и счет начатые Breucr1 ом исследования, я скоро пришел к другому взгляду на происхождение истерической диссоциации (пли расщепления сознания). Подобное разногласие, решающее для всех последующих взглядов, должно было возникнуть неизбежно, так как я исходил не из лабораторных опытов, подобно Janet, а от терапевтических стараний.
Меня влекла прежде всего практическая потребность Ка-тартическое лечение, как его практиковал Breucr, предполагало приведение больного в глубокое гипнотическое состояние, так как только в гипнотическом состоянии можно было получить сведения о патогенных соотношениях, о которых в нормальном состоянии больной ничего не знает. Вскоре гипноз стал для меня неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство. Когда же опыт показал мне, что я не могу, несмотря па все старания, привести в гипнотическое состояние более известкой части моих больных, я решил оставить гипноз и сделать катартическое лечение независимым от него. Так как я не мог изменить по своему желанию психическое состояние большинства моих больных, то я стал работать с их нормальным состоянием. Сначала это казалось бессмысленным и безуспешным предприятием. Задача была поставлена такая: узнать от_ больного нечто, о чем не знает врач и не знает сам больной. Как же можно было надеяться все же узнать это? Тут мне на помощь пришло воспоминание о замечательном и поучительном
217
опыте, при котором я присутствовал в Nancy у Bernheim'a. Bernheim нам показывал тогда, что лица, приведенные им в состояние сомнамбулизма, в котором они, по его приказанию, испытывали различные переживания, утрачивали память об испытанном только на первый взгляд: оказалось возможным в бодрственном состоянии пробудить воспоминание об испытанном в сомнамбулизме. Когда он их спрашивал относительно пережитого в сомнамбулическом состоянии, то они действительно сначала утверждали, что ничего не знают, но когда он не успокаивался, настаивал на своем, уверял их, что они все же знают, то забытые воспоминания всякий раз воскресали снова.
Так поступал и я со своими пациентами. Когда я доходил с ними до того пункта, где они утверждали, что больше ничего не знают, я уверял их, что они тем не менее знают, что они должны только говорить, и я решался на утверждение, что то воспоминание будет правильным, которое придет им в голову, когда я положу свою руку им на лоб. Таким путем, без применения гипноза, мне удавалось узнавать от больного все то, что-было необходимо для установления связи между забытыми патогенными сценами и оставшимися от них симптомами. Но это была процедура томительная, требующая много сил, что не годилось для окончательной техники.
Однако я не оставил этого метода, прежде чем не пришел к определенным заключениям из моих наблюдений. Я, следовательно, подтвердил, что забытые воспоминания не исчезли. Больной владел еще этими воспоминаниями, и они готовы были-вступить в ассоциативную связь с тем, что он знает, но какая-то сила препятствовала тому, чтобы они сделались сознательными, и заставляла их оставаться бессознательными. Существование такой силы можно было принять совершенно уверенно, так как чувствовалось соответствующее ей напряжение, когда-стараешься в противовес ей бессознательные воспоминания привести в сознание. Чувствовалась сила, которая поддерживала болезненное состояние, а именно сопротивление больного.
На этой идее сопротивления я построил свое понимание психических процессов при истерии. Для выздоровления оказалось-необходимым уничтожить это сопротивление. По механизму выздоровления можно было составить себе определенное представление и о процессе заболевания. Те самые силы, которые-теперь препятствуют как сопротивление забытому войти в сознание, были в свое время причиной забвения и вытеснили из памяти соответствующие патогенные переживания. Я назвал этот предполагаемый мной процесс вытеснением и рассматривал его как доказанный неоспоримым существованием сопротивления.
Но можно задать себе вопрос: каковы эти силы и каковы условия вытеснения, того вытеснения, в котором мы теперь видим патогенный механизм истерии? Сравнительное изучение-
218
патогенных положений, с которыми мы позиикомились при ка-тартическом лечении, позволило нам дать на это ответ. При всех этих переживаниях дело было в том, что возникало какое-.либо желание, которое стояло в резком противоречии с другими желаниями индивидуума, желание, которое было несовместимо с этическими и эстетическими взглядами личности. Был непродолжительный конфликт, и концом этой внутренней -борьбы было то, что представление, которое возникло в сознании как носитель этого несовместимого желания, подпадало вытеснению и вместе с. относящимися к нему воспоминаниями устранялось из сознания и забывалось. Несовместимость соответствующего представления с «я» больного была мотивом вытеснения; этические и другие требования индивидуума были вытесняющими силами. Принятие несовместимого желания, или, что то же, продолжение конфликта, вызывало бы сильные •степени неудовольствия; это неудовольствие устранялось вы-•теснением, которое является, таким образом, одним из защит-иых приспособлений душевной личности.
Я расскажу вам вместо многих один-единственный из своих случаев, в котором условия и польза вытеснения выражены достаточно ясно. Правда, ради своей цели я должен сократить и эту историю болезни и оставить в стороне важные предположения. Молодая девушка, недавно потерявшая любимого-отца, за которым она ухаживала,— положение, аналогичное больной Breuer'a,— проявляла к своему шурину, за которого только что вышла замуж ее старшая сестра, большую симпатию, которую, однако, легко было маскировать как родственную нежность. •Старшая сестра больной заболела и умерла в отсутствие матери и нашей больной. Отсутствующие были поспешно вызваны, причем не получили еще точных сведений о горестном событии. Когда девушка подошла к постели умершей сестры, у нее на один момент нозпикла мысль, которую можно было бы выразить приблизительно в следующих словах: теперь он свободен и может на мне жениться. Мы должны считать вполне достоверным, что эта идея, которая выдала ее сознанию не сознаваемую ею любовь к своему шурину, благодаря взрыву »ее горестных чувств в ближайший момент подпала вытеснению. Девушка заболела. Наблюдались тяжелые истерические симптомы. Когда я взялся за ее лечение, оказалось, что она радикально забыла описанную сцену у постели сестры и возникшее у нее отвратителы-то эгоистическое желание. Она вспомнила об этом во время лечения, воспроизвела патогенный момент с признаками сильного душевного волнения и благодаря такому .лечению стала здоровой.
Пожалуй, я решусь иллюстрировать вам процесс вытеснения и его неизбежное отношение к сопротивлению одним гру-бым сравнением, которое я заимствую из настоящего нашего положения. Допустите, что в этом зале и в этой аудитории, ти-гшипу и внимание которой я не нахожу достаточно слов, чтобы
219
восхвалить, тем не менее находится индивидуум, который нарушает тишину и отвлекает мое внимание от предстоящей мне-задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что я не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он вытеснен, и я могу продолжать свою лекцию. Для того чтобы нарушение порядка не повторилось, если выброшенный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа после совершенного ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой сопротивление. Если вы переведете теперь наименования обоих мест (в аудитории и за дверью) на язык психологии как сознательное и бессознательное, то вы будете иметь довольно верное изображение процесса вытеснения.
Вы видите теперь, в чем различие нашего воззрения от взглядов Janet. Мы выводим расщепление психики не от прирожденной недостаточности синтеза душевного аппарата, но-объясняем это расщепление динамически, как конфликт противоположно направленных душевных сил; в расщеплении мы видим результат активного стремления двух психических группировок одной против другой. Наше понимание вызывает очень много новых вопросов. Душевные конфликты очень часты,, стремление «я» отделаться от мучительного воспоминания наблюдается вполне закономерно, без того, чтобы это вело к расщеплению психики. Нельзя отделаться от мысли, что требуются еще другие условия для того, чтобы конфликт привел к диссоциации. Я готов с вами согласиться, что, признавая вытеснение, мы находимся не при конце психологической теории, а при начале, но мы можем двигаться вперед только шаг за шагом и должны предоставить завершение нашего познания дальнейшей глубже идущей работе.