Первоначальной формой, вероятно, были действия с аналогами трудовых ситуаций, но для их особой эмоциональной окраски они совершались при вечернем сумеречном свете костров «священного огня», в священных пещерах, под особые звуки песен, в условиях особого одеяния участников.
Возможно, что возникновение культовых ритуалов закрепляло именно те постепенно найденные формы воздействия на людей, которые позволяли более эффективно создавать у них восприимчивое состояние сознания, управлять их памятью и вниманием, направленно воспитывать в людях требуемые полезные для коллективной жизни в условиях постоянной борьбы со стихией личные качества.
Мы присоединяемся к мнению Г. А. Антипова [7] о том, что «...охотничьи и вообще трудовые танцы» служили в первобытной культуре «специфической формой социальной памяти, где в весьма еще нерасчлененном виде откладывался социальный опыт». И далее Г. А. Антипов цитирует высказывание М. С. Кагана (Лекции по марксистско-ленинской эстетике. Л., 1971. С. 257), которое мы также приведем: «Исполняя охотничий танец перед тем, как отправиться на охоту, люди думали, что они заклинают зверя. В действительности же они заклинали ... самих себя, т. е. подготавливали себя к охоте и подготавливали всесторонне: физически и духовно, практически и психологически. Иначе говоря, магический танец оказывался средством общественного воспитания всех участников - воспитания физического, профессионального и эстетического» [цит. по. 7. С. 181].
Мы, конечно, не можем ручаться по поводу того, о чем и как «думали» первобытные люди, следуя ритуалам указанного рода, но, в основном принимая ценную позицию двух цитированных авторов, полагаем, что обсуждаемые мифы и соответствующие действия, ритуалы как раз и были той формой, в которой люди знали о преднастройке к работе, о средствах регуляции соответствующего поведения ее участников - всех и каждого. Да, не было многих и многих абстракций, которые сейчас упорядочивают наше знание о психических регуляторах труда, но были другие формы и средства знать о психике. По-видимому, эти формы и средства складывались в течение очень длительных (в историческом смысле) периодов времени. Но и внешние средства труда в те далекие времена совершенствовались крайне медленно. Полагают, что каменное рубило совершенствовалось примерно в течение ста тысяч лет, прежде чем аморфный камень с заостренным краем стал удобным миндалевидным инструментом. Особенности динамики состояний в труде, профессиональных умений и т. п. гораздо менее очевидны, чем внешний предмет. Чтобы их .освоить, неизбежны были не только затраты времени, но и своеобразная информационная избыточность: современный человек может в короткое время научиться и воспользоваться очищенными от всякой магии и мифологии средствами, например аутогенной тренировкой или мнемотехникой, чтобы овладеть своим состоянием, своей памятью. Но не будем это относить к людям первобытной эпохи. Для них средства овладения психикой составляли просто важную часть самого образа жизни. Критика и перестройка любого образа жизни, его внедрение должны предполагать, в частности, и соответствующий новый психорегулятивный компонент, если не мифологические образы, то столь же эффективные другие внутренние средства. Как видно будет из второго раздела книги. сравнительно резкий прогресс машинного капиталистического производства во второй половине XIX в. существенно изменил требования к образу жизни и труда «рядового» члена общества, не предложив соответствующих средств саморегуляции и самоорганизации работников. И вот результат - необычайный рост аварий, катастроф, увечий и несчастных случаев.
Наряду с могущественными силами природы, реальными опасностями, хищниками, окружавшими людей в течение многих столетий перед оформлением славян в некоторую общность, которое произошло в первую половину 3 тыс. до н. э. [72], особой «силой» в сознании народа оказывались орудия труда, придававшие людям дополнительные возможности, казавшиеся им «дивными». Орудия труда становятся фетишами обретают «сверхъестественные» качества в мифах и верованиях, которые в той или иной форме сохраняются в славянской мифологии до XIX-XX в. Причем их «сила» распространяется на широкое поле ситуаций. Мифотворчество вокруг орудий труда может быть следствием особого внимания к ним людей, закрепившегося в древние эпохи, когда действия с орудиями были священными, ритуальными. Постепенно культовые обряды могли исчезнуть, а представления о мифической силе фетишей еще долго жили в народе. Так первым орудием труда был камень, он имел способность быстро двигаться по направлению, заданному человеком, поражал зверей, врагов; наткнувшись на камень, можно было пораниться. Поэтому камень - это не только орудие труда (в охоте, борьбе), но может быть и помощником человеку, отгонять врагов уже своим видом. По данным проф. Н. М. Никольского [51.С. 10], в XI в. на территории Белоруссии существовал культ перуновых стрел, связанный с «культом стрелок и топоров громких» - орудий каменного века.
Существовали фетиши палок (деревянных или из рыбьей кости), которые упоминаются, например, в сказках о каликах - странниках, манипулирующих волшебной клюкой. Так, в сказании об Илье Муромце, описывается, что он был исцелен от 30-летней неподвижности посохом калик и живой водой. Широко известен посох «Деда Мороза», обладающий в сказках морозящей силой.
Особой «силой» обладали и продукты прядения - нити. Прядение началось уже в каменном веке, ибо рыбу ловили с помощью сетей, сплетенных из волокнистых растений [72. С. 240]. Женщины-пряхи не только готовили одежду, но и участвовали, таким образом, в добыче продуктов питания. Славянское божество «Судьба» или «Среча» представлялось в виде красивой девушки, прядущей золотую нить и заботившейся о благополучии нив, садов, помогавшей в борьбе со злом. «Несреча» - злая судьба, она по сербской поговорке «тонко пряде», и поэтому такая нить легко обрывается [72. С. 240]. Прядение, образование нити, верчение, постоянное движение пряхи, ее рук и веретена связывалось с представлением о времени, смене суток, дня и ночи, с представлением о нити жизни, судьбе. Этнографом описывается случай, когда в мордовской деревне в 1918-1919 гг. во время эпидемии крестьяне заставили девочку 12-ти лет спрясть длинную нить, которой окружили деревню, чтобы спасти жизнь односельчан [72. С. 242].
Если природный, от молнии огонь и вообще огонь особо почитался у всех древних народов, особенно в эпоху палеолита, холодного климата как средство охраны от хищников и средство борьбы с ними, то особой «силой» обладал, по мнению праславян, «священный» огонь, добытый трением. Такой огонь разводили, чтобы спасти селение от заразы во время эпидемий и эпизоотий [72. С.11].
Во всех земледельческих мифах (у славян, в том числе) почитается земля, как источник плодородия, дающий человеку полезные растения, пропитание. Священное отношение к земле-кормилице воспитывалось и в сезонных сельскохозяйственных культовых обрядах и в песнях, в сказках, преданиях. Считалось у древних славян, что земля обладает «силой» и эта сила выходит, когда ее пашут. В белорусских обычаях до начала XX в. сохранились обряды задобривания земли перед вспашкой, когда в борозду ставили хлеб, сыр [51]; интересен обряд избавления селения от заразной болезни: женщины должны раздеться до рубашки, распустить волосы. Одна впрягается в соху, другая правит, и они делают борозду вокруг деревни, чтобы дать земле возможность выпустить свою «силу» при этом. Следом за пахарями идут по борозде другие женщины и криками разгоняют нечисть, болезни прочь от деревни. А «сила» земли должна им в этом помочь. Проф. Никольский считает, что это поверье отражает ту древнюю стадию земледелия, когда им занимались преимущественно женщины [51].
В качестве фетишей оказывались и растения, возделываемые людьми: они тоже имели не просто утилитарную роль продуктов питания, но и особую «силу». В качестве таких растений были горох, рожь.
Превращение сельскохозяйственных животных и растений в фетиши и тотемы, придание им священных особых свойств связывалось с тем, что эти священные «силы» будут покровительствовать людям лишь в том случае, если последние позаботятся об их пропитании и безопасности. В роли таких тотемов - фетишей у славян были: собака, конь, корова, козел [72].
Таким образом, из этих примеров видно, что у древних славян и их преемников предметы и орудия труда, домашние животные и культурные растения, которые, как и орудия труда, требовали особых способов обращения, оказывались окруженными мифами, воспринимались как особые явления действительности, которые могут быть весьма полезны человеку, но при соблюдении им особых правил, социальных, деятельностных норм обращения с ними. Мифологическая окраска восприятия этих явлений жизни требовала особого к ним эмоционального отношения, трепета, чуткого внимания, поклонения, вероятно, не лишних в процессе овладения ими молодыми поколениями и хранения в течение всей жизни, как особо важных ценностей. Миф выступает здесь как форма фиксации социального опыта, знания о труде и отношения к нему.
В сказках передавались народные представления о роли труда в жизни человека, превозносилось трудолюбие и мастерство. Достаточно вспомнить всем известные с детства образы Марьи-искусницы, Василисы-Прекрасной, Царевны-Лягушки, Иванушки, ухаживавшем за Коньком-Горбунком и др. Как показали результаты сравнительного лингвистического и этнографического анализа, в сказках и преданиях остались следы глубокой древности - эпохи охотничьего хозяйства в каменном веке. Так, Н. В. Новиков [53] проанализировал эпизод боя богатыря с чудищем на «калиновом мосту», который встречается в разных сказках в 20 сюжетах. В этих сюжетах отмечались такие признаки: мифическое чудовище идет по калиновому мосту (хотя все знают, что калина – кустарник и его ветки гибкие, не выдержат и человека, тогда как чудище огромно и непомерно сильно); «змий о 12 головах и 12 хоботах», «бежит - земля дрожит»; своих противников «вбивает в землю»; после схватки - чудище бывает под «мостом»; чудище «огнем пышет». Автор сделал предположение, что здесь описана сцена битвы с мамонтом, когда загоняли мамонтов в ямы, бросали в него горячие головни, от которых могла загореться его шерсть. Следует учесть, что одно поколение (дед рассказывает внукам) занимало порядка 50 лет, крестьян-сказочников середины XIX в. отделяли реальные события охоты на мамонтов порядка 240 поколений, а для Сибири - 150 поколений. Схватки же с мамонтами происходили на глазах живых участников в течение по крайней мере 500 поколений. Б. А. Рыбаков [72] предполагает, что этот сюжет не был самостоятельной сказкой, но скорее был связан с ритуальным действием, полезным в подготовке молодых охотников. Однако по своему эмоциональному воздействию этот эпизод выделялся и хорошо запоминался, обрастал другим контекстом, включался в другие сюжеты.