Интересно, что следы от брошенных копий, стрел на пещерных настенных рисунках подчиняются закону «Стрельбищенского рассеивания» [72. С. 115]. Фактами, поддерживающими версию о прагматическом применении рисунков животных в пещерах, могут служить найденные в пещерах Северных Пиреней тех же эпох остатки чучела медведя со следами ударов копья, а также глиняные скульптуры двух бизонов в палеолитической пещере «Тюд д'Одубер» [72. С. 114]. Вокруг бизонов на мягком грунте сохранились отпечатки ног подростков 10-12 лет. А. Ф. Анисимов связал эти фигуры с обрядом посвящения юношей в охотники [6; цит. по: 72. С. 115].
Не оспаривая оценок историков, связывающих такого рода пещерные рисунки с зарождением религиозного отношения к миру, для наших целей важно подчеркнуть, что возможные магические обрядовые действия с рисунками помимо приобщения молодежи к племенным мифам имели все же несомненное практическое значение - функцию тренировки и проверки навыков охотничьего дела. Кроме того, как тонко отмечает Б. А. Рыбаков [72], ритуал стрельбы по рисункам зверей в пещерах мог преследовать еще одну цель - создание нужной степени уверенности в своих силах, в предполагаемом успехе. Было замечено, вероятно, что большая уверенность действительно помогает в успехе охоты, в битве. Ведь каждая охота - борьба не на жизнь, а на смерть с дикими бизонами, табунами диких коней, медведями.
В этом же направлении Б. А. Рыбаков интерпретирует возможное применение найденных археологами на Мезинской стоянке (Черниговщина) окрашенных охрой костей мамонта. Кости принадлежали разным частям тела мамонта и имели следы ударов. Первоначальное предположение связывало эти кости и удары по ним с первобытным «музыкальным оркестром», но правдоподобнее выглядит версия Б. А. Рыбакова, по которой части мамонта могли быть «реквизитом» церемонии «оживления зверя»; в процессе ее осуществления нужно было продемонстрировать точность попаданий в части тела мамонта с определенного расстояния [72. С. 116].
Обряд предварительной охоты сохранялся долгое время у народов примитивных стадий хозяйствования. По этнографическим данным, охота отменялась до лучших времен (например, когда месяц родился заново) в случае, если охотники не достигали желаемого успеха в условиях ритуального обряда, и тем самым люди не рисковали своей жизнью. Это было, таким образом, одним из средств обеспечения безопасного труда, средств управления своим функциональным состоянием в труде.
Уверенность в своих силах, основанная на успешности обряда предварительной охоты, укрепляла в случае успеха реальной охоты веру в колдовскую силу обряда, в его необходимость.
Изобразительные средства в древности выполняли первоначально не столько эстетическую, сколько практическую функцию в жизни людей, ибо для восприятия и переживания эстетических эмоций требуется достаточно высокая степень духовного развития людей и некоторая свобода от бремени ежечасной борьбы за существование с силами стихии. По данным археологии, древние формы символических рисунков на предметах домашнего обихода (на глиняной посуде, например) несли на себе функцию не украшения, но мнемотехнических средств - средств сохранения и передачи потомкам идей, священных, важных для общества сторон труда. Так, на глиняных статуэтках, изображающих богинь эпохи охотничьего матриархата, отмечаются условные узоры, воспроизводящие рисунок расположения дентина на мамонтовом бивне, узор, имевший, вероятно, значение символа удачи в охоте и жизненного благополучия. Этот узор, как символ идеи успеха в охоте, блага, зародившись в эпоху верхнего палеолита (100-35 тыс. лет до н. э.), сохранялся в народной памяти в форме орнамента на глиняных сосудах трипольской культуры праславян (III-II тыс. до н. э.) и далее вплоть до XX в. - на вышивках полотенец и одежды белорусских крестьянок [72].
Мы уже упоминали ранее ромботочечный знак - пример орнамента, получившего особый смысл в связи с трудовой деятельностью (земледелием). Он изображает зерна, засеянные по полю. Засеянная зерном земля - символ будущего урожая, плодородия, благополучия. Этот символический узор до XX в. - элемент вышивок белорусских женщин. Впервые же археологи нашли использование этого узора в эпоху первобытнообщинного строя древних славян, занимавшихся земледелием в III тыс. до н. э. [72].
И последний пример - украшение узорами прялок. Как удалось показать Б. А. Рыбакову, первоначальный, казавшийся историкам и искусствоведам однообразным узор на прялках, в той или иной форме представлявший солярные знаки (знаки небесного солнца), ставился на прялках не ради их украшения, но в связи с пониманием особого священного значения прялки как орудия труда и прядения как важного процесса в жизни людей (как символа жизни, символа времени, «нити жизни», столь же крепкой и длинной, как и желаемая судьба человека). И только постепенно с утратой этого мифологического значения прядения на прялках стали появляться изображения красочных бытовых сценок (в XVIII-XIX вв.).
Итак, изобразительные средства в эпоху древних славян выполняли роль внешних знаков, идеограмм, помогающих закрепить в памяти поколений важные обобщения, понятия, вынесенные народом из многовекового опыта трудовой жизни, идеи общественных ценностей, связанных с продуктивным трудом (удачной охотой, хорошим урожаем культурных растений и пр.), теми благами, которые преобразуют жизнь людей, делают ее счастливой и осмысленной. Символический характер знаков орнамента на предметах быта имел образную ассоциативную связь с существенными элементами определяющих форм хозяйственной жизни людей и составлял, таким образом, ту часть мифологической картины мира древних славян, которая была детерминирована объективной действительностью. Постепенно утрачивался исходный смысл узоров, и они оказывались традиционными элементами народного прикладного изобразительного искусства.
В условиях первобытнообщинного строя орудия труда были малопроизводительными, и, как правило, их изготовление или использование в труде было связано с затратой больших физических усилий, с повторением многие сотни раз однообразных движений (ударяющих, пилящих, скребущих и пр.). Наблюдениями этнографов, касающимися форм и способов выполнения различных хозяйственных работ у народностей, находящихся на низком уровне культурного и технического развития, было отмечено, что работы, как правило, выполняются в песенном сопровождении. Причем содержание песен имеет второстепенную роль, иногда сочиняется работником в процессе труда. Главное значение имеет ритм песен. Причем ритм музыкального сопровождения зависит от характера трудовых действии, подчинен им, а не наоборот. Это замечание можно найти в интереснейшей книге немецкого историка и этнографа К. Бюхера «Работа и ритм» [11]. Ритм выражен как способ организации своих движений во времени.
К. Бюхер собрал различные виды трудовых песен, созданных разными народами мира: песен при работе на ручной мельнице; производстве и выделке пряжи; ткачестве и плетении кружев; при черпании воды из глубоких колодцев; при выполнении земледельческих работ (срывании злаков и пр.). При выполнении ремесленных работ песни поют на этапе действий монотонных и однообразных, длительных. К. Бюхер отмечает, что среди ремесленных песен есть и такие, которые отражают эпоху создания цехов, и поэтому они воспроизводят элементы труда, характерные звуки, но их роль заключается скорее в объединении ремесленников на цеховых праздниках, нежели в помощи в самом процессе работы. Трудно петь, если работают стоя, если работа требует большого физического напряжения, но не ритмического, когда важнее регулировать дыхание для самой работы.
Песни, мелодии особенно широко применяются при работах с равным тактом (песни бурлаков, гребцов, песни носильщиков, строителей).
Особое значение имели трудовые песни при необходимости объединения большого числа работающих. Пели при косьбе, сгребании сена, жатве и других коллективных видах сельских работ. Песни имели значение не только как средство ритмизации и объединения в общин импульс усилий многих работников, но это было и средство единения людей, средство эмоционального воздействия на их настроение.
В России широко известны бурлацкие песни, помогающие в общей тяжелой работе например «Дубинушка». М. М. Громыко в книге, посвященной традициям и обычаям русских крестьян XIX в. [22], описывает посиделки (коллективные формы зимних работ: прядение, вышивание, ремонт хозяйственных орудий и пр.), которые устраивались по очереди в избах крестьян. При этом молодежь и взрослые участники пели песни, шутили и работали, высматривали невест и женихов.
Песни - обязательное условие при исполнении сельскохозяйственных обрядов. Песни пели на «толоке» - широко распространенном обычае коллективной помощи односельчанам при постройке дома или других работах, требовавших многих рук [22. С. 217].
Путешественник, посетивший Россию в XVIII в., сообщал:
«По дороге в пору жатвы я увидел в поле многочисленных жнецов, отовсюду с полей неслось дикое пение, которым они сопровождали свою работу; священник сказал мне, что это языческие песни, от которых очень трудно отучить народ» [11. С. 219].
Найденное трудящимися средство управления своим состоянием в труде, средство поддержания бодрости, сил, внешнее средство, помогающее волевой регуляции своего поведения использовалось эксплуататорами для контроля и повышения темпа и объема работы больших групп людей в условиях подневольного труда. В Эстонии 70-х гг. XIX в. помещики во время жатвы посылали вслед за жнецами музыкантов, игравших на волынке, а замыкали шествие надсмотрщики. «Жнецы считают большим стыдом для себя, если музыкант начинает играть какой-нибудь быстрый мотив, так как это есть признак того, что работа подвигается очень медленно; потому, пока играет волынка, все работают без передышки в такт напева; как только она смолкает, останавливается работа и, кажется, серп готов выскользнуть из рук жнецов» [11. С. 220]. Здесь традиционное пение самих работающих, которые могли сами менять его ритм, помещики заменили волынкой, служившей средством надсмотрщикам в регулировании скорости работы [11. С. 220].