В этот оставшийся кусочек дня для опьянённого Квашнина не было такого слова как «неживое». Всё имело душу. Отношение к этим предметам было разным. Одни люди, ударившись об столб, пинали его за его упрямство, они знали, что столбы упрямы и пинай их не пинай, они всё равно будут стоять на своём. Другие, видя красоту предметов, прижимались к ним, гладили и доверяли самое сокровенное, подолгу общаясь с ними.
Квашнин пьяной походкой доплёлся до своего дома. И теперь ему опять казалось, что в доме жили молчаливые, серые и холодные стены. Они были молчаливыми и дети этих краёв не выдерживали их молчания и царапали, сильно царапали их до боли. Стены стонали, но только ночью. Этот гул стен можно было услышать, выйдя в подъезд. Пьяный Квашнин услышал этот стон.
Он с трудом добрался до лифта и захотел с ним заговорить. Ему опять казалось, что в его доме живёт тёплый и дружелюбный лифт. Он всегда открывает свою душу, впуская в неё всех. Он открывает для этого свои двери. При общении с лифтом люди поднимаются или даже возвышаются. Лифт возвышает всех, кто только входит в его душу и ведёт себя достойно. Но некоторые дети умудряются поджигать его внутренности, поджигать кнопки, царапать его, плевать ему в душу, а он всё равно всех поднимает и возвышает. Квашнин после таких мыслей погладил и поцеловал стенку лифта. Он вспомнил, что как-то один раз не выдержав всего этого лифт остановился и возвышать людей было уже некому. Люди сами стали себя возвышать. Приходил лифтёр долго общался с лифтом. Лифт, знал только один иностранный финский язык и не понимал русского. Может быть в этом была вся проблема.
Квашнину сейчас казалось, что душевные приступы детей выходили не только в стены подъезда в виде рисунков, букв и царапин. Эти приступы отражались и на улице. Все предметы во дворах этого города были такими пугливыми, что стали металлическими, дабы выжить. Металлические лавки, беседки, турники, цветы, всё было в металле. Больные дети даже слушали музыку в металле, металлическую. Квашнин сильно проголодался и поэтому в голову ему пришла мысль о том, что бережно в его городе дети относятся лишь с вещами, которые называются едой. Еда имеет тёплый и дружелюбный характер, всегда хочет угодить людям и угождает, попадая в рот. Прежде чем поесть, люди долго разговаривают с едой, носят её на руках, моют, бережно хранят и еда, видя всё это, старается быть в форме, радуя своим цветом, формами, запахом. Еда, по Квашнину, в эти секунды была болтливой, говорила больше, чем люди. Люди только смотрели на неё и облизывались. А она такая глупая говорила, говорила. Ту еду, которая мало говорила, её почему-то люди ели реже. Она не могла угодить людям.
Пьяный Квашнин зашёл к себе в квартиру не обнаружил в ней жены, но зато обнаружил предметы, которые люди сами обучают разговору. Это был ящик, который больше показывал себя и на него смотрели. А вот сам он смотреть на себя не мог. Квашнин впервые удивился этому. Этот ящик назывался телевизором. Другие вещи из квартиры завидовали телевизору и переживали, что не умеют разговаривать на языке, на котором говорят люди.
В квартире стояли инкубаторные шкафы. Они порой были настолько дебильны и молчаливы, что люди их называли «стенками». Шкафы эти были молчаливыми и глупыми и поэтому Квашнин в этот вечер даже не попытался с ними разговаривать, лёг на диван и заснул.
8
На следующее утро Квашнин проснулся в непонятном состоянии. В это пасмурное дождливое утро ему почему-то хорошо думалось. Он обнаружил, что начал страдать некими противоречивыми чувствами, но шёл к цели. Действительно, рассуждал он, зачем ему ни с того, ни с сего, нагнетать на себя грустные размышления? Но, с другой стороны, он испытывал тайну и желание познать нечто, о чем ему когда-нибудь все равно предстояло познать. О смерти, умирании и послесмертном существовании он задумывался и ранее. Когда-нибудь, действительно, ему придется покинуть этот мир. С другой стороны, он понимал, что эта тема актуальна на сегодняшний день и потому, что россияне испытывают дефицит идей, идеологии, испытывают дефицит чувств, которыми ранее обладали наши предки. Сегодня все резко рванулись к Богу и растащили его в меру своей испорченности. Квашнин понимал, что в настоящее время существует поверхностная вера, игра в веру. Нет глубинного понимания, глубинного общения с Богом. Люди рванулись к Богу от безысходности. И этот порыв, конечно, очень искренен, но во многом он искусственен. Достаточно ли сказать, что среди тех, кто раньше ринулся к вере, к Богу, резко или в значительной степени прекратили общение с ним и посещение к Вере. Именно эту проблему, хоть как-то планировал разрешить Квашнин в своей телевизионной роли. В то же время, Квашнин понимал, что общение с Богом просто не открывается, что только через понимание и восприятие смерти можно по-настоящему общаться с Богом. Именно поэтому он окончательно решил для себя, что будет заниматься только этим ничто. Раньше Квашнин избегал темы смерти, защищался от нее, убегал от нее, имел некое дежурное отношение к ней. Это было ритуалистическое холодное отношение к смерти. Действительно, Веру в себе просто так не откроешь. Квашнин понял, что способствовать этому может лишь глубокое понимание психологии и философии смерти. Он был убеждён, что страх смерти является основой всех душевных и социальных проблем. Именно этот страх, считал он, приводит к тому, что люди делятся на богатых и бедных, занимаются накопительством, занимаются политикой, удовлетворяют свое тщеславие и т.д. Таких деструктивных желаний он приводил в своей голове множество. В конце концов он их сам имел. В то же время Квашнин догадывался, что этот страх нужен ему, как инстинкт самосохранения. Квашнину казалось, а может быть это было в действительности, что в настоящее время, этот страх смерти вырос до гигантских размеров, что начинает наносить гигантский вред всему человечеству. Но по прочитанным книжкам он отметил для себя, что раньше, наоборот, этот страх приводил людей к духовности, к жизнелюбию, к созиданию. Квашнин знал о великой мудрости человека относится спокойно к своей неминуемой гибели, умение видеть эту гибель как некий этап, некую ступеньку, поднимающуюся к иным формам существования. Но только знал, но не чувствовал. Ведь действительно, - подбадривал себя Квашнин, - в прошлом люди умели и были готовы распрощаться с жизнью ради того, чтобы попасть в потусторонние миры. И они верили в это. Смерть воспринималась ими как некое открытие, после смерти для них открывалась другая жизнь. Благодаря такому восприятию, такому отношению к смерти жизнь становилась более красочной, интересной и счастливой, воспринималась с большой любовью.
9
Главный редактор Кучеров рассуждал немного иначе. Думать о смерти, рассуждал главный редактор Кучеров, можно двояко. Можно думать так, что человек, захваченный этой думой, забывает жить. А можно думать иначе, в форме замаскированной формы думы о смерти, и благодаря этому жить более интересно. Это уже не явная дума о смерти, как о нечто страшном. Если моя передача, рассуждал Кучеров, хоть как-то изменит восприятие телезрителей о смерти и умирании, изменит настолько, что у них появится настроение, появится жизнелюбие, то он бы считал свою цель достигнутой. Он перестал спешить. Теперь Кучерову доставляло удовольствие общаться с пожилыми людьми. Было сложно. Менялись нравы. Ведь в стране открыли Бога. А до этого большинство людей было атеистами. И, видимо поэтому, пожилые люди, к сожалению, особенно не тянулись беседовать на такие темы. Но душевные беспокойства, вызванные страхом смерти, были всегда. И Кучерову, приходилось бывать в хосписе и выполнять «роль священника», выслушивая умирающих людей. Он понимал, что иначе интересных сценариев и «последних диалогов» не будет. Это была живая школа умирания. Теперь, думал Кучеров, он точно воплотит свой телепроект. Кучеров был поражён тем доверием, которое оказывали многие, обречённые на смерть. Многие из них уже через несколько дней уходили в мир иной и Кучеров был благодарен им за то, что они доверили последние минуты своей жизни ему, общению с ним... ну и конечно обогатили его редакцию хорошим сценарием. Но не знали они, что Кучерову это нужно было для обогащения сценарного потенциала. Не знали...
Было разное. Порой Кучеров восхищался силе человеческого духа, а порой, наоборот, дело доходило до курьезов и его удивляла детская наивность, которую проявляли некоторые старики. Кучеров не мог забыть слёзы одного умирающего старика, который, как ребенок, плакал, не желая смотреть на людей, будто что-то искал и периодически с досадой произносил: “Где же обещанные ангелы, где они?” Казалось, что он с телеэкрана обращается к последней инстанции - президенту страны, а тот его не слышит, как это обычно бывает. Этот старик в течении всей жизни был уверен, что ангелы придут к нему. Он молился, он читал священописания, он читал все, что требуется верующему в Бога. Кучеров где-то догадывался, что иллюзии и галлюцинации, которые посещают умирающих людей, бывают разными. Для одних они красочны, красивы, для других они являются неким адом при жизни, – они видят кошмары. Он не желал утешать телезрителей, не хотел выдумывать им сказки, но хотел представить многомиллионной аудитории свои размышления об умирании и смерти.
Кучеров понимал, что взявшись за такой оригинальный телевизионный проект о ничто, о смерти, необходимо быть философски подкованным, но в книгах он не находил ответов на поставленные вопросы. Выручали письма, которые приходили из хосписов. Он их ксерокопировал и отдавал своим актёрам.