Это связано и с символическим скреплением ценностей и сверхценностей, традиционным для Японии. А ведь в недавнем прошлом характерном и для России. Например, Н.И. Алпатов приводит описание случая, когда царь Николай с братом Михаилом Павловичем посещают кадетский корпус. Священник в речи произносит фразу, что "отечество вверило свой покой и свое благоденствие воле и попечению монарха самодержавного". Михаил Павлович с укором поправляет: "Бог вверил, а не отечество" (2, с.84) Таким образом, элиты очень четко отслеживают - в ритуалах и прочем - смысловой конструкт, откуда они пошли и что есть, откуда и в чем их предназначение, т.е. что для них есть сверхценность. Сказать "отечество вверило" - это сразу же подменить онтологию. Как это отечество, какое такое отечество?
Ситуации индивидуального отмежевания типа: " А, это проблема не моя, она - государства или соседа"- этого у японцев уже сто лет не было не только в устной, но и в письменной традиции. Если рассуждать в терминах социокультурных кодов, здесь надо говорить о двойной кодировке ( малая устная и большая письменная традиция). Что у японцев, видимо, защита ментальности, ментального ядра нации и ментального ядра личности состоит в том, что они уже сто лет назад имели хоть и минимально отрефлексированную, но сознательно выбранную позицию субъекта - самоидентификации себя с определенной общностью. И всеобщая грамотность, тотальное образование сыграли в этом, безусловно, свою роль. Конечно, и групповые отношения создавали настолько плотное социальное пространство, что новым поколениям ничего не оставалось, как воспринимать традицию.
Но более глубокий слой содержит в себе и тот факт, что подобно тому, как нет субъекта права, пока нет человека, способного прочитать правовые нормы, чтобы их реализовать, так и здесь - появляется совершенно иной субъект воспитания, когда человек умеет читать, писать и познавать окружающее.
При специальном анализе можно обнаружить, что наиболее характерными чертами японского социального пространства, часто играющими существенную роль в оценках этого общества как традиционного или патриархального, являются его специфически-национальный характер и тотальность. На деле обе эти характеристики неразделимы в естественно-историческом процессе генезиса как самого этого общества, так и традиций как способа выживания этого общества в весьма непростых условиях места его обитания. Но воспроизводимые в социализации, в том числе и в образовании, погруженном в эту же естественность и тотальность, они и сегодня порождают такой ансамбль и симбиоз условий и предпосылок, в которых, можно сказать, технологично воспроизводится традиция, становясь, конечно, уже не способом выживания, а способом жизни. А потому так эффективно воспитание и так живуча традиция.
Японский образ существования, островной по географии и основанный на рисосеянии как особом типе оседлости с его циклом по кругу, приводил к осмыслению целостности, которая и возникает-то именно в процессе постоянного воспроизводства одного и того же - все по кругу. Круг же и есть первый подход к целостности и тотальности. При этом круг - чаще всего, именно семейный круг - и есть базисная онтология, которая объективно сформировалась в Японии.
Однако, и "семейный круг" - это не совсем то, что рисует нам наше привычное воображение. Биологическая семья - как бы высоко ни ставилось ее значение, тем не менее, играет в жизни и формировании психологии японцев значительно меньшую роль, нежели, скажем, у китайцев. Это связано, в частности, с тем, что способ организации семейных отношений у них тоже включает не только кровно-родственное основание. Как отмечает американский антрополог Ф.Сю (71, с.26-27), за счет системы отношений "хонкэ-бункэ" (основная семья - боковая семья), японцы были меньше привязаны к семейно-родственным отношениям и располагали более подходящей основой для формирования более крупных групповых объединений, чем китайцы.
Образование боковой семьи (изначально братьев или сыновей) при основной семье может происходить не только по признаку кровного родства, но и по случаю взаимопомощи, симпатии и т.п. Однако, на образовавшуюся общность распространяются традиционные семейные отношения, которые при этом как бы осеняют родственной близостью уже по существу социальные связи. Более текучие способы формирования семейных кланов отличают японцев от китайцев, у которых сильны именно семейные, кровнородственные узы.
Японский вариант родственной близости являет собой как бы уже социальное расширение над кровными отношениями. Не меньшее (если не большее) значение здесь имеют также отношения, модель которых Ф.Сю называет "иэмото". Основная структура ее - взаимоотношения между мастером и учениками на основе взаимозависимости. У мастера - большая власть над учениками. Он представляет им все лучшее,что может дать, а ученики платят ему своей преданностью, наследуют его дело и мастерство. Эти отношения и характерная для них идеология существуют в Японии в любой сфере деятельности и сегодня.
В "иэмото" все отношения носят псевдо-родственный характер и выражаются на языке родственных отношений. С этой точки зрения, каждое "иэмото" - это гигантское родственное объединение, замкнутое и всеобъемлющее в своих межличностных связях. Поэтому, хотя многие японцы оторвались в прошлом от семьи своих родителей, их культура гарантировала им наличие постоянных кругов "тесных отношений" рядом с ними.
Замена кровно-родственных связей не менее тесными узами социально-группового родства может происходить и в других формах. Например, круг друзей или коллег по работе. Японцу для установления тесного социального контакта важен совместный производственный опыт. Характерная особенность межличностных отношений в Японии состоит в том, что они в основном формируются на основе совместного производственного опыта. Пока у человека есть близкие друзья, он чувствует себя и социально и эмоционально защищенным, и этот круг может заменить ему семейный.
Помимо отношений с коллегами по месту работы, очень важное значение в жизни японца имеют отношения с людьми, принадлежащими к одной "учебной клике" (гакубацу). Гакубацу означает, что у выпускников одного и того же учебного заведения есть общее чувство принадлежности к одной группе. Окончание одного учебного заведения значительно более функционально и эффективно для продвижения японца, чем его родственные или земляческие связи. Существование "гакубацу" гарантирует человеку возможность получения определенных выгод как на месте работы, так и за его пределами. Это лишний пример торжества социальных связей и отношений организации над биологической природой, натурализованными архетипами.
Видимо, найденный в Японии способ трансляции через социальные институты этих целостных онтологий и есть ключ к пониманию японского "чуда". Если, к примеру, в Китае было два групповых субъекта - государство и семья, то в Японии - фактически один, ибо даже семья растворялась в группе. И здесь возникает новый социальный организм, когда государство понимается как общественная группа, семья - как общественная группа и индивид - как часть общественной группы. Вот - и онтология японской тотальности.
Э.Эриксон при анализе процесса идентичности специально разводит роль понятий "цельность" и "тотальность", и, противопоставляя их друг другу и отдавая предпочтение цельности, тем не менее, указывает, что "в тотальности, исключающей выбор или изменение, даже если это предполагает потерю чаемой цельности, есть определенная психологическая потребность. (Выделено мной - И.С.) Короче говоря, когда человек по причине случайных или эволюционных изменений теряет цельность, он реорганизует себя и окружающую реальность, прибегая к тому, что мы называем тотализмом... Это обычное психологическое явление".(184, с.90-91)
Островная специфика существования Японии тоже не может быть сброшена со счета. Гораздо проще, естественней - и деятельностно, и интеллигибельно - объять "Малую поднебесную" Японии, а значит, не надо и двигаться за ее границы: там ведь ничего нового и ценного нет. Надо ценить и обустраивать то, что есть, и что способен "переварить". Потому и Сахалин открывают русские, а не японцы. А способ естественной организации жизни японцев близок к идее биогеоценозов. Очень характерным в этом отношении является выступление Ясунари Кавабаты, начавшего в 1986 году свою Нобелевскую речь стихами дзэнского поэта ХIII века Догэна:
Цветы - весной,
Кукушка - летом.
И осенью - луна.
Холодный чистый снег
Зимой.
"Здесь простые образы, простые слова незамысловато, даже подчеркнуто просто поставлены рядом, но они-то и передают сокровенную суть японской души". И по возвращении на Родину Кавабата повторяет:"Может быть, небольшое стихотворение Догэна покажется европейцу примитивным, банальным, даже просто неуклюжим набором образов времен года, но меня оно поражает тонкостью, глубиной и теплотой чувств." (186, с.6) ."Легенда о Нарайяме" - пример тому же.
Точно так же, можно сказать, идея безотходных технологий практически длительное время была японской реальностью, диктуемой островной жизнью и психологией. Ведь если бы они разными способами "загаживали" свою территорию, как это имеет место в России, то японцы давно уже вымерли бы. Принцип Вернадского: ни один организм не может жить в среде, состоящей из отходов собственной жизнедеятельности. Этот способ существования и выживания целого и был в разных формах зафиксирован как ценность и даже сверхценность и оттранслирован существовавшими институтами социализации. "Если цветок привлечет европейца,- отмечает Т.Григорьева,- он сорвет его. А японец раздвинет кусты и полюбуется, но оставит на месте. Ему в голову не придет по своей прихоти лишить его жизни."(38, с.7)