Традиции религиозно-психологического учения, восходящие к началам древнерусской письменности и отечественной философской мысли, в конце XIX—начале XX вв. были представлены преподавателями и философами духовных семинарий и академий, учеными религиозной ориентации: Никанором, архиепископом Херсонским, митрополитом Антонием (Храповицким), С.С.Гогоцким, В.С.Серебренниковым, Н.О.Лосским, В.И.Несмеловым, В.А. Снегиревым, П.Д.Юркевичем, В.В.Розановым, И.И.Лапшиным, С.Ф.Франком, Л.М.Лопатиным, С. Трубецким и Е.Трубецким и другими.
Расцвет духовной психологии в конце XIX—начале XX вв. был связан с изменениями в духовной жизни русского общества. Известный историк русской религиозной мысли Г.Флоровский писал: “В те годы многим вдруг открывается, что человек есть существо метафизическое... Религиозная потребность вновь пробуждается в русском обществе... Религиозная тема становится теперь как тема жизни, не только как тема мысли... Вспыхивает жажда веры. Рождается потребность в “духовной жизни”, потребность строить свою душу” [45, с. 452].
При этом следует напомнить вывод Н.А.Бердяева о том, что в целом для русского сознания XIX в. характерен интерес к соединению теоретического и практического разума, достижение целостности в познании. А это предполагает “познание совокупностью духовных сил, а не одним разумом” [1, с. 183] 1. И с этой точки зрения не столь уж парадоксальным представляется мнение о том, что не только собственно богословские учения, но и “русские безрелигиозные—социализм, народничество, анархизм, нигилизм и самый наш атеизм—имели религиозную тему и переживались с религиозным пафосом” [там же, с. 183]. Как отмечалось, “все глубочайшие русские мыслители и философы были одновременно религиозными философами и богословами” [47, с. 293].
Исходным основанием религиозно-психологического направления выступали: 1) оригинальная русская философия, являющаяся “всегда тоталитарной по постановке проблем, всегда соединяющей теоретический и практический разум, всегда окрашенной религиозно”, [1, с. 166] и 2) особенности русского мировоззрения вообще, имплицитно содержащиеся в основных положениях этих учений.
Особенности русского мировоззрения рассмотрены в работах С.Л.Франка, В.Ф.Эрна, С.Н.Трубецкого и других ученых, [21; 29; 46; 53; и др.], выделивших следующие его черты:
1. Интуитивность в поисках истины, приводящая к религиозно-эмоциональному толкованию жизни, стремление к умозрительности, а не систематическому и понятийному познанию. Именно эта антирационалистичность русского мышления привела к созданию самобытной теории познания (онтологической гносеологии), которая легла в основу отечественных религиозно-психологических построений, суть которой—признание жизненного опыта как основы познания истины.
2. Онтологизм, тяга к реализму, что приводит к признанию примата жизненного факта над мышлением, когда познание осуществляется через переживание, ибо именно “жизнь есть ...реальная связь между “я” и бытием, в то время как “мышление”—лишь идеальная связь между ними” [29, с. 479]. В.Ф. Эрн отмечал, что русская философская мысль в отличие от рационалистических построений меонизмического типа (с их отвлеченностью от жизни, отрешенностью от сущего) всегда “существенно конкретна, т. е. проникнута онтологизмом, естественно вытекающим из основного принципа Логоса” [53, с. 86] 1.
3. Примат морального и социального начала в русских религиозно-мировоззренческо-философских построениях [18, с. 36].
4. Глубокая религиозность, выступающая как принцип философствования, противостоящий рационалистическому принципу[53, с. 87-88]. В этой связи известный отечественный специалист в области истории философии В.В.Зеньковский отмечает, что для русского народа христианство выступало не только как религия, но и как мировоззрение [18, с. 32].
5. Персонализм, понимаемый как неразрывная связь между Словом и Личностью человека (в том числе ученого или мыслителя). Поэтому недостаточно знать, “что сказано или написано”, кем и в каком жизненном контексте, но надо существенное внимание уделять и “молчаливой мысли поступков, движений сердца, к скрытой мысли, таящейся в сложном, подвижном рисунке индивидуального лица” [52, с. 90] .
В первую очередь именно эти особенности русского мировоззрения и составляют основу отечественной духовной психологии. В обобщенном виде, ключевые идеи этой психологии могут быть обозначены как психологический онтологизм и сводятся к ряду ключевых положений:
1. Рассмотрение души—как сферы внутренней реальности, а внутреннего мира человека—не в его поверхностном выражении, со стороны чувственно-предметных условий и феноменологических проявлений, а в его внутреннем содержании, изнутри, т. е. через выявление того, как душевное переживание или психическое явление дано самому человеку, его “Я”, а не стороннему наблюдателю.
2. Признание психического мира человека как некоторой самостоятельной сущности, имеющей свои законы, не соотносимые с законами материального мира.
3. Утверждение непрерывности процесса сознания. Один из представителей духовной психологии, В.А.Снегирев, подчеркивал что “процесс сознания необходимо признавать непрерывно продолжающимся во все течение жизни, следовательно—во сне, в самом глубоком обмороке и т. п.—перерыв его равнялся бы прекращению жизни души” (цит. по [29, с. 192]). А отсюда вытекало отрицание бессознательных психических явлений, а следовательно и идеи о том, что область психического шире "специальной" области сознательного [30, с. 14]. При этом используется следующий аргумент: “Отсутствие памяти о явлениях сознания не может служить доказательством отсутствия самих явлений. Такое доказательство было бы ничуть не выше явно неверного утверждения гипнотика, что будто за время своего гипноза он совершенно не жил сознательной жизнью” [там же, с. 18].
4. Признание тезиса о тождестве веры и знания как по их психологической природе, так и логическому строению, а соответственно и идеи о том, что вера возможна в качестве действительного познания, что не только внешнее восприятие и наблюдение, но и “самооткровение духа” может служить источником его познания [46, с. 85-100]. Обоснованию этого положения в рамках духовной психологии уделялось большое внимание, о чем свидетельствует обилие статей на эту тему, опубликованных в различных философско-религиозных, богословских и других изданиях [11; 31; 38; 52; и др.]. Основной вывод этих публикаций достаточно точно отражается В. Серебренниковым, отмечавшим, что, “основываясь на показаниях внутреннего опыта, мы должны признать, что самосознающий дух противопоставляет себе свои состояния и в таком виде непосредственно сознает их. Непосредственное сознание душевных явлений, или внутреннее восприятие, есть первый и самый главный источник познания духа” [42,с. 433].
Таким образом, понимание знания как “веры в высшей степени ее основательности” [30, с. 103] и, соответственно, самооткровения духа—в качестве единственного опытного источника получения непосредственного знания о душевной жизни, дозволяет представителям духовной психологии прийти к выводу о возможности точного опытного познания душевных явлений не только так называемыми объективными методами, но В методами интроспекции.
5. Признание наличия свободы воли у человека при оригинальной трактовке самого понятия “свобода воли”. Как пишет В.И.Несмелов “действительная свобода человеческой воли раскрывается лишь в той мере, в какой человек может хотеть не I, Делать того, чего он хочет” [30, с. 157]. И далее: ”Воля может себя самое подчинить определенному правилу жизни, и в этом подчинении воли общему правилу жизни заключается вся ее свобода. Хотеть чего-нибудь и иметь возможность исполнить хотение свое и все-таки не сделать того, чего хочешь, во имя признанного правила жизни—это высочайшая мыслимая степень развития свободы воли” [там же, с., 177].
В соответствии с этими исходными положениями, имеющими определенные вариации во взглядах разных представителей русской религиозно-философской психологии, и разворачивается теоретико-методологическое и проблемологическое пространство занимаемое психологическими учениями, развивающимися в русле святоотеческих традиций. В качестве примера охарактеризуем систему психологических взглядов Франка, получившую название “философская психология” и вобравшую в себя наиболее типичные особенности русской духовной психологии [46].
Франк, поставивший своей задачей “содействовать ...восстановлению прав психологии в старом, буквальном и точном значении этого слова” [там же, с. III], считал, что современная ему психология в большинстве случаев есть не учение о душе, как определенной сфере некоторой внутренней реальности, отделяющейся и противостоящей чувственно-предметному миру природы, а является физиологией или учением ”о закономерностях так называемых “душевных явлений”, оторванных от их внутренней почвы и рассматриваемых как явления внешнего предметного мира” [там же, З]. В силу этого “три четверти так называемой эмпирической психологии и еще большая часть так называемой “экспериментальной” психологии есть не чистая психология, а либо психофизика и психофизиология, либо же ...исследование явлений хотя и не физических, но вместе с тем и не психических” [там же, З].
По мнению Франка, подлинное познание человеческой души возможно лишь на пути соединения “религиозной интуиции” (которая позволяет “опытно переживать” душу) и научного или отвлеченного знания (являющегося единственной формой “общедоступной и общеобязательной объективности”). При этом особенно подчеркивается возможность опытного познания души как некоторой целостной, единой сущности, а не только как множества отдельных душевных явлений (такую точку зрения русский ученый называет психической атомистикой) или лишь как проявлений этой души, а не ее сущности. В понятие “душа” он вкладывал лишь представление об “общей природе душевной жизни” вне зависимости от того, как мы ее мыслим.