Разработанный нами типологический метод исследования личности также имел в своей основе ее определенную теоретическую модель, которая, однако охватывала высший уровень организации личности и не имела своей основной целью прослеживания вертикальной связи с низшими уровнями личностной организации, как типология Э.А.Голубевой. Наша типология охватывала не соотношение “организм-личность” и не соотношение “личность-деятельность”, а “личность-жизненный путь”. Мы выбрали предельно широкий вариант основания: а именно— определили активность как жизненную способность личности, не только способность к деятельности, а основную ее характеристику связали со способом самовыражения (объективации) личности в жизни [11, 12]. Таким образом, если в выше приведенных типологиях за основание определения личности (даже при разных исходных отношениях, в которых она определялась: “личность—деятельность” или “организм—личность”) выбирались три характеристики—активность, саморегуляция и направленность (как высший уровень интеграции личности, согласно Ананьеву, Рубинштейну и др.), то мы, опираясь на неоднократную критику понятия направленности (ее критиковали как дихотомию коллективизма и индивидуализма, как слишком аморфное описание, не включающее богатства, противоречивой сложности, интерактивности личности) заменили его в избранной нами системе анализа активностью. Понятие активности связывалось нами с определением личности как субъекта жизни и с мерой ее становления субъектом. Предполагалось, что активность—в зависимости от меры становления личности субъектом—имеет типологический характер. Для более конкретного определения активности, чем это имело место при характеристике направленности, мы выделили две основные формы , активности—инициативу и ответственность и эмпирически исследовали соотношение и характер этих форм. Это исследование (и соответствующие типологии инициативы и ответственности) вскрыло более тонкие взаимоотношения внешних и внутренних детерминант активности [75]. Кроме того, мы разработали гипотетическую модель структуры активности. А именно, активность была определена как семантический интеграл притязаний и достижений личности, но, в отличие от К.Левина и Ф.Хоппе, мы включили в качестве опосредующего их звена саморегуляцию [5, 11, 12]. Таким образом, саморегуляция, в отличие от вышеуказанных типологий и способа сочетания понятий, идущего от Небылицына, Лейтеса и других, рассматривалась не как рядоположная активности, а как операционально-исполнительская составляющая и механизм активности, а последняя—как жизненная способность личности [12].
Определяя активность как семантический интеграл притязаний, достижений и саморегуляции личности, мы учитывали позицию А.В. и В.А.Петровских, которые определяя активность как одну из важнейших собственно личностных характеристик, во-первых, настаивали на необходимости дифференцировать понятия и сущность деятельности и активности, во-вторых, рассматривали ее как надситуативную, т. е. сущностную характеристику личности, а при определении деятельности, в-четвертых, обращали внимание не только она ее общественно-полезный результат, но на его субъективную приемлемость, успешность для субъекта (А.В.Петровский, В.Д.Шадриков, О.А.Конопкин и др.). Иначе говоря, если понятие направленности в итоге оказалось связанным лишь с ценностно-идеологической социалистической ориентацией, т. е. фактически свелось к характеристике сознания личности, а не ее реальной активности (действительность показала, что коллективистическая ориентация значительной части общества сочеталась с пассивным отношением к труду, психологией исполнительства), то понятие активности, раскрытое через притязания, включило (в том числе) ориентацию на тот или иной способ самореализации личности себя в деятельности. Притязания, как показали наши исследования, сами являются интегральной характеристикой ориентации личности и на социальное одобрение результата и способа ее деятельности, и на способ ее включения в совместную деятельность, и позицию в группе, и характер ее поведения в групповых отношениях. Причем эта ориентация притязаний и достаточно абстрактна (имея в виду социальные нормы) и, одновременно, включает и личностную, субъективную приемлемость и самого качества деятельности и способов преодоления связанных с ней трудностей и способов включения в различные групповые отношения. Однако, притязания не фатальны (как представлялась коллективистическая и индивидуалистическая направленность), а имеют прямую и обратную связь и с саморегуляцией и с “достижениями” (в терминологии Левина) и с удовлетворенностью (в нашей терминологии).
Саморегуляция как операциональный механизм реализации притязаний является гибким механизмом, который воплощает в себе не фиксированную, а экзистенциальную (в терминологии Рубинштейна) или процессуальную (в понимании Брушлинского) сущность личности. Притязания—лишь идеальная проекция личности, которая экзистенциально реализуется саморегуляцией, а последняя в нашем понимании (в отличие от понимания дифференциальной психологии и психофизиологии) охватывает не только “внутренний контур” личности (даже если иметь в виду разные уровни ее организации), а контур, сочетающий внешнее и внутреннее. Именно благодаря саморегуляции может быть экспромтом, а не намеренно, совершен тот самый смелый поступок, который затем обобщаясь (по Рубинштейну) превращается в устойчивое намерение вести себя смело. Необходимо выявить, насколько так определенные притязания близки пониманию В.А.Ядовым личностных диспозиций. Но, главное состоит в том, что саморегуляция является той вертикалью в личностной организации и самоорганизации, которая определенным образом соподчиняет и соотносит все уровни личностной организации. Такое .понимание “задач” и функций саморегуляции преодолевает альтернативу, выявленную Хекхаузеном, когда одни личностные .концепции рассматривают детерминацию личности, а другие— .ее ситуативную обусловленность [223]. Этой альтернативой статика приписывается самой личности, а динамика—внешним условиям, ситуациям. На самом деле, как неоднократно отмечалось, личность и стабильна, что зафиксировано в ее определении как устойчивого психического склада человека, и изменчива. Однако применительно к ее активности можно говорить об устойчивости ее притязаний скорее в смысле их определенности и о динамичности саморегуляции—в смысле согласованности ей внешних и внутренних условий. Удовлетворенность же, в свою очередь, входит в их интеграл, поскольку она “оценивает” по определенным критериям получившееся “произведение” притязаний на регуляцию, намерений на способ их реализации.
Семантическим интеграл активности является в силу своего единого ценностно-смысло-мотивационного характера. Именно притязания и саморегуляция, обеспечивая способ их реализации, решая задачу согласования системы внутренних условий друг с другом и внутренней системы и внешних условий между собой, по нашему мнению, образуют тот самый личностный смысл, который так и не получил окончательного определения в концепции А.Н.Леонтьева и его продолжателей (Д.А.Леонтьев). Волевая функция является составляющей саморегуляции, придавая активности и деятельности, в которую она воплощается, определенность и удерживая, можно сказать, “конституируя” ее форму, как справедливо заметил Калин. Однако, координирующая, согласующая, образно говоря, “дирижерская” функция саморегуляции, приводящая к определенной упорядоченности, организованному состоянию, не исключает того, что ею же разрешаются противоречия, которые требуют волевого или осознанного решения (или выбора).
Построенная нами на этих исходных теоретических основаниях типология имела прогрессивный, открытый характер, поскольку представляла собой скорее эипирическую методологию или стратегию исследования высших личностных способностей, в частности активности, дифференцированной нами на две основные формы—инициативу и ответственность. Она строилась не на структурных, а на функциональных принципах и поэтому типообразующие параметры были не априорно заданы, а представляли искомое, которое обнаруживалось в эмпирическом исследовании, моделирующем ситуации по типу естественного эксперимента (К.А.Абульханова-Славская, 1988, 1991). В более чем десятилетних исследованиях были получены типологии инициативы, ответственности, семантического интеграла активности личности, личностной способности к организации времени, социального мышления личности, и ряда других, сопоставление которых давало возможность отработки типологического метода или стратегии [11, 12, 34, 71, 75, 118, 207 и др.].
В шестидесятых-семидесятых годах конкретно-ориентированные исследования личности редко приводили к построению типологий. Например, появившаяся в области психологии управления западная типология руководителей затем была конкретизирована на основе отечественных исследований [92], но в последний период получение типологических результатов приобретает массовый характер, в одних случаях демонстрируя феноменологическую картину разнообразия личностных особенностей, в других—свидетельствуя о принципиальной необходимости изучения личности типологическим путем.
Однако типологический способ исследования не является единственным, поскольку другим путем выявления многофункциональности личностных свойств и качеств оказывается стратегия выделения ведущего или системообразующего фактора (или вектора). По такому принципу построены работы двух вышецитированных авторов, Калина и Сосновского, хотя посвящены они разным характеристикам личности—первое волевой регуляции деятельности, второе—соотношению мотива и смысла. Такой принцип анализа деятельности в свое время предложил А.Н.Леонтьев, выделив разные отношения в системе деятельности. Указанными авторами выделяются и аналитически рассматриваются векторы “мотив-цель”, “мотив-потребность”, “мотив-предмет”, “мотив-смысл”, “мотив-эмоция” и т. д.. В результате устанавливаются стратегические принципы, согласно которым одни составляющие должны быть исследованы независимо друг от друга, а затем соотнесены через целую систему опосредствующих отношений, другие—неправомерно сближать или отождествлять друг с другом как мотив и предмет (по мнению Сосновского), третьи, например, соотношение смысла и эмоций, по мнению Вилюнаса [59], “трактуются как проявления разных языков, выражающих единый мир пристрастного в психике и имеющих разные уровни обобщения” (цит. по [199, с. 49]). При таком способе теоретического анализа возникает возможность определения одного и того же явления (например, положительного или отрицательного качества волевого регулирования) разными детерминантами или его детерминированность сразу несколькими зависимостями. “Поэтому определения уровня эффективности волевого регулирования вряд ли целесообразно проводить без предварительного изучения типологических свойств нервной системы,- пишет Калин,- В противном случае мы можем принять за проявление положительных или отрицательных качеств волевого регулирования совсем другие свойства (например, низкую эмоциональную возбудимость квалифицировать как хорошую выдержку)” [103, с. 24]. Именно такого рода аналитико-синтетические стратегии могут порождать систему гипотез, требующих эмпирической проверки.