В этом определении воображение, несомненно, соотносится прежде всего с образами, чувственной стороной познания. Никифорова считала, что воображение осуществляет весьма важную и специфическую функцию в жизни людей, которой не выполняют другие психические процессы. Воображение расширяет возможности познания чувственной, наглядной стороны действительности: не только путем непосредственного опыта через восприятие, но и посредством построения образов на основе тех или иных данных (например, воссоздание образа предмета по чертежу, создание художественных образов при чтении литературного произведения и т. д.). “При таком понимании воображения оно достаточно четко отделяется от мышления, которое направлено на познание взаимосвязи явлений и их сущности и которое продуцирует понятия, системы понятий, идеи. Отчленяется воображение и от образной памяти, так как сколько бы сильно ни перерабатывались в памяти образы действительности, они никогда не отражают возможного, будущего и никогда не превращаются в образы реально существующих предметов, с которыми субъект не сталкивался в своем личном опыте” (там же).
В проведенных под руководством Никифоровой экспериментальных исследованиях испытуемым, в частности, предъявлялись фотографии старинных армянских архитектурных памятников. Изучались процессы формирования образных обобщений и их роль в процессе воображения. Никифорова считает, что эксперименты обнаружили тесную связь образных обобщений с мышлением. Несмотря на то что перед испытуемыми ставилась задача создать типический образ рассматриваемых объектов, а не понятие о них, в ходе эксперимента одновременно с формированием образного обобщения у них формировалось и определенное понятие об армянской архитектуре. Понятие влияло на содержание и качество восприятия снимков: в изображенных объектах выделялись прежде всего их чувственные особенности, выражающие существенные признаки понятия. В результате образные обобщения в чувственной форме отражают понятие и становятся как бы эквивалентными ему.
Создаваемые испытуемыми рисунки отражают сущность увиденных объектов. На основании анализа рисунков Никифорова делает вывод о том, что новый образ есть ни что иное, как комбинация, состоящая из элементов образов ранее воспринятых предметов. Она пишет: “Однако “ходы” воображения, наблюдавшиеся у наших испытуемых, не были ни сознательными операциями комбинирования, ни логическими рассуждениями, ни операцией анализа через синтез, являющимися, по С.Л.Рубинштейну, сутью процесса мышления. Процесс воображения начинался с возникновения замысла. Он возникал под влиянием стимула: показанного снимка или предшествовавшего рисунка самого испытуемого (вероятно, таким стимулом могут быть и мысли художника) и представлял собою реализацию одной из возможностей, заключенных в образном обобщении. Дальнейшие ходы воображения определялись “логикой” образного обобщения и стимулами, идущими от рисуемого, причем действия испытуемых сводились к восполнению или к поправкам уже нарисованного, если оно в чем-то не соответствовало образному обобщению и “логике” образа. Логических рассуждении при этом не наблюдалось. Весь процесс в основном имел непосредственный характер” [85,с. 72].
Следовательно, Никифорова ярко и по-своему талантливо отстаивала идею существования воображения как самостоятельного психического процесса, имеющего преимущественно чувственную природу. Однако такая точка зрения вызывала серьезные возражения со стороны некоторых крупных психологов. Так, Рубинштейн, рассматривавший в своих “Основах психологии” воображение как самостоятельный психический процесс, позднее пришел к заключению, что воображение является необходимой стороной всякого процесса чувственного отражения мира человеком. Это положение развил и детально разработал его ученик А.В.Брушлинский [23].
Он придерживается точки зрения, согласно которой создание нового, в том числе и новых образов, это функция не воображения, а всех уровней познания, на которых субъект отражает действительность. Если согласиться с тем, что создание новых чувственных образов является привилегией воображения, то придется признать, что в ощущениях, восприятиях, представлениях, мышлении человеку не открывается ничего нового. Проделав детальный психологический анализ содержания понятий “фантазия” и “воображение”, Брушлинский показывает, что они нередко рассматриваются как построение новых образов из элементов, уже известных человеку из прошлого опыта, как новый синтез уже известного. По существу оказывается, что даже самое фантастичное есть соединение известного. Фактически вольно или невольно тем самым провозглашается репродуктивный характер воображения.
В противоположность этому вслед за своим учителем Брушлинский утверждает, что преобразование образа предмета есть необходимая сторона любого познавательного процесса и потому воображения как специфического психического образования Се существует. Соответственно совершенно неправомерно рассматривать мышление только в логическом “безобразном” плане: такой подход отрицает психологию мышления как науку. Он Пишет: “Таким образом, рассматриваемая и критикуемая нами трактовка воображения уязвима по крайней мере в силу двух Причин. Во-первых, она приводит к индетерминизму и, во-вторых, по существу отрицает психологию мышления как науку. Само мышление здесь берется только в его чисто логическом впределении, без всяких психологических характеристик. Так проблема воображения переходит в проблему соотношения логики и психологии мышления” [23, с. 76].
Далее он развивает эти положения: “Итак, трудности в трактовке фантазии свидетельствуют о том, что традиционное у нас понятие воображения остается пока очень расплывчатым, нестрогим и двусмысленным. Как мы видели, фантазию определяют обычно сочетанием двух основных признаков: 1) открытие, создание нового и 2) преобразование образа познаваемого предмета. В отличие от первого второй из них характеризует непосредственно не столько самый результат или продукт фантазии (создание нового), сколько процесс или “механизм”, с помощью которого этот результат получается. Мы пытались показать, что оба этих признака не специфичны только для воображения, а в одинаковой мере характеризуют вообще все формы и уровни психического отражения: ощущения, восприятия, представления, мышление и т. д.” (там же, с. 79-80). На любом из указанных уровней психическое существует в качестве процесса, что исключает формирование динамического образа по принципу простой репродукции, т. е. как застывшего, пассивного отпечатка. Одновременно это означает, что на каждом уровне (а не только в воображении) возможно порождение новых образов.
Никифорова и Брушлинский являются выразителями научных позиций, в которых представления о роли чувственного и логического познания в развитии психики субъекта отличаются коренным образом. Вместе с тем, пройдя большой исторический путь развития психологической мысли, сегодня стало очевидным, что противопоставлять указанные позиции—значит противопоставлять две взаимосвязанные стороны человеческого познания. После развернутых циклов исследований школ Рубинштейна, Узнадзе и других психологов стало ясно, что только включение познаваемого объекта в новые системы связей и отношений позволяет познающему как бы абстрагироваться от привычных связей. В результате человек обнаруживает новые свойства объекта, приобретает новые знания о действительности. Упоминавшиеся выше экспериментальные данные об общей картине возрастных изменений чувствительности, сенсорной организации человека как раз и доказывали научную несостоятельность представлений о резких генетических расхождениях чувственного и логического в психическом развитии человека. Напротив, история российской психологии, в том числе ранняя, дает нам многочисленные примеры неразрывной связи чувственных и рациональных компонентов в формировании познавательных процессов.
Еще И.М.Сеченов связывал развитие предметного мышления человека с развертыванием зрительных или осязательно-двигательных образов, ассоциативно соединенных в ряды и цепи. Такая начальная форма мышления, по Сеченову, есть вместе с тем связывание в сложно организованную перцептивную систему различных образов и сенсорных состояний.
В экспериментальной психологии такого рода явление впервые обнаружил Н.Н.Ланге. По его данным, всякое восприятие есть многофазный процесс, причем каждая предыдущая фаза представляет более неопределенное психическое состояние, а каждая последующая более дифференцированное. Вследствие этого каждая предыдущая фаза восприятия (начиная с обнаружения сигнала, т. е. осознания “нечто” в поле зрения) оказывается субъектом для последующей. В свою очередь последующая фаза восприятия является предикатом, определением предшествующей.
Ланге открыл закон перцепции, согласно которому процесс восприятия строится как наглядное суждение об объекте. В процессе восприятия выражается общая черта суждений—предшествования субъекта предикату и развитие субъекта посредством предиката. Наряду с экспериментальными доказательствами Ланге ссылался также на данные из истории языка, согласно которым безличные формы предложения первичны. По его мнению, эти формы соответствуют первичным ступеням перцепции, т. е. неопределенности состояния субъектов воспринимаемого материала—суждений, осознаваемых затем лишь путем предикативных определений. Обращение известного российского психолога к истории языка не случайно: по его убеждению, “индивидуальная психологическая личность, со всем богатством ее мыслей, чувств и желаний, наименее обязана личному творчеству индивидуума и наиболее той общественной жизни, которая породила язык и в нем отразилась”[69, с. 62]. Кстати говоря, такое мнение вполне соответствует культурным и научным традициям России конца девятнадцатого—начала двадцатого века: большинство отечественных мыслителей искали истоки психического развития человека и психологии русского народа не в индивидуальной творческой самодеятельности субъекта, а в общинных, соборных формах жизни.