Та же мысль прослеживается в Теореме 14. «Человеческая душа способна к восприятию весьма многого и тем способнее, чем в большее число различных состояний может приходить ее тело» (Спиноза 1957: I-420).
Может быть, речь идет о физиологических, или нейрофизиологических состояниях?
Вовсе нет! Это совершенно недвусмысленно следует из авторского «доказательства» данной теоремы. «Человеческое тело (по пост. 3 и 6) подвергается весьма многим действиям со стороны внешних тел и в свою очередь способно весьма многими способами действовать на внешние тела. А так как все, что имеет место в человеческом теле, душа человеческая (по т. 12) должна воспринимать, то отсюда следует, что человеческая душа способна к восприятию весьма многого и тем способнее и т. д.; что и требовалось доказать.» (Спиноза 1957: I-420)
Ясно, что, говоря о состояниях, в которые может приходить тело, Спиноза ведет речь о предметных, а не о физиологических состояниях. Между формой предмета, так или иначе отпечатавшейся в живой органике человека и тем более активно построенной самим субъектом в акте воображения и физиологическим рисунком, обеспечившим этот акт, не существует и не может существовать взаимно однозначного соответствия. Эта интуитивно очевидная мысль была в ХХ веке строго-экспериментально доказана Н.А. Бернштейном, показавшим как бесконечно разнятся физиологические характеристики одного и того же предметного действия. Но тогда из этого следует, что некоторому определенному в атрибуте мышления психическому образу в атрибуте протяжения должно соответствовать не некое бесконечное множество физиологических или нейрофизиологических состояний, но вполне определенное предметное состояние, то есть действие, состоящее не в условно-знаковом, то в есть произвольном, то есть в никаком отношении к предмету, но в отношении содержательно-предметном, в отношении активного пластического уподобления последнему. А это значит, что противопоставляя мышлению или психике физиологию мозга мы не только не приближаемся к Спинозовскому пониманию тождества атрибутов мышления и протяжения в единой субстанции, но благополучно остаемся в картезианском тупике.
Это видно уже в попытке Л.С. Выготского вывести психику как новое качество из развивающейся физиологии. Уже здесь очевидно, что исходным пунктом в рассуждении Л.С. Выготскому приходится брать голую картезианскую протяженную субстанцию, в которой нет места мышлению, а затем мышление (психика) вдруг появляется на сцене в результате некоторого чудесного акта, который нисколько не становится более рациональным оттого, что он называет его актом «развития», а не справедливо высмеянной им «эмердженции». Ибо, что слово? Даже если это слово – «развитие»? Звук пустой!
Итак, выход из тупика картезианского дуализма Л.С. Выготский ищет на пути спинозистского понимания единства мышления и протяженности как противоположных атрибутов единой и единственной субстанции. «Неразрешимость психической проблемы для старой психологии и заключалась в значительной степени в том, что из-за идеалистического подхода к ней психическое вырывалось из того целостного процесса (здесь и далее в настоящем фрагменте курсив мой – А.С.), часть которого оно составляет, и ему приписывалась роль самостоятельного процесса, существующего наряду и помимо процессов физиологических.
Напротив, признание единства этого психофизиологического процесса приводит нас с необходимостью к совершенно новому методологическому требованию: мы должны изучать не отдельные, вырванные из единства психические и физиологические процессы, которые при этом становятся совершенно непонятными для нас; мы должны брать целый процесс, который характеризуется со стороны субъективной и объективной одновременно». (Выготский 1982: I-137)
Что же это за целостный процесс, который имеет объективную и субъективную стороны?
На этот вопрос Л.С. Выготский предлагает по-существу не один, а два принципиально различных ответа. Мыслящий мозг, мозговая деятельность, мозговая психофизиология. Это - первый ответ.
«Диалектическая психология исходит раньше всего из единства психических и физиологических процессов (очевидно, что речь здесь идет о процессах нейрофизиологических – А.С). Для диалектической психологии психика не является по выражению Спинозы, чем-то лежащим по ту сторону природы или государством в государстве, она является частью самой природы, непосредственно связанной с функциями высшей организованной материи… - с последним мы были бы готовы согласиться на все сто процентов, если бы Л.С. Выготский не добавил, - …нашего головного мозга.» (Выготский 1982: I-137)
Во-первых, мыслящий головной мозг, взятый в абстракции от цельного деятельного организма, есть сам по себе чистая абстракция, могущая существовать лишь в воспаленном воображении исследователя, или писателя-фантаста, но никак не в материальной реальности. Далее, мозговая деятельность никак не может претендовать на роль целостного процесса. О целостности мозгового процесса, можно было бы говорить только в том случае, если бы он содержал все свои действующие причины в себе самом, тогда как мозговой процесс - далеко не causa sui. Мозговой процесс есть функция предметной деятельности живого организма, а, значит, до целостности мозговому процессу не хватает такой малости как живого тела, и предметов, «через которые оно беспрерывно как бы возрождается» (Спиноза 1957: I-420). Наконец, определение «высшая организованная материя» никак не может быть отнесен к абстрактному мозгу, при всех его замечательных вычислительных возможностях, ибо как таковой, в абстракции от а) живого органического тела и б) тела неорганического, то есть предметного тела культуры, абстрактный мозг ни мыслить, ни чувствовать не может. Предполагать иное, значило бы впадать в курьезный «процессорный фетишизм», усматривающий в голом процессоре некую таинственную потенцию или силу - своего рода vis mechanica, могущую реализоваться, даже если весь остальной компьютер забыли завезти на склад.
Между тем, дело не ограничивается перечисленными трудностями. Определив единое основание психического и физического как живущий психофизиологической жизнью мозг, Л.С. Выготский немедленно сталкивается с нешуточной проблемой, которая состоит в том, что при таком понимании спинозовского тождества исчезает ни много ни мало – предмет собственно психологического исследования.
«…признание единства этого психофизиологического процесса, приводит нас с необходимостью к совершенно новому методологическому требованию: мы должны изучать не отдельные, вырванные из единства психические и физиологические процессы, которые при этом становятся совершенно непонятными для нас; мы должны брать целый процесс, который характеризуется со стороны субъективной и объективной одновременно». Между тем вся трудность как раз и состоит в том, что физиологи и психологи интроспекционисты худо-бедно представляли как изучать отдельно физиологию и отдельно психику, а вот как ухватить «единый психофизиологический процесс» и что это такой за зверь, вот что остается загадкой.
Л.С. Выготский рассматривает эту проблему со всех сторон, отметая одно за другим очевидные, но непригодные решения. Во-первых, он отметает вульгарно-материалистическое представление, просто и без затей отождествляющее психику с физиологией. «В результате, - резюмирует Л.С. Выготский, - проблема психики уничтожается вовсе, разница между высшим психическим поведением и допсихическими формами приспособления стирается». Здесь он правда аргументирует уже не от физиологии, но от поведения, но при этом опять наступает на картезианские грабли, апеллируя к неким «допсихическими» формам приспособления»[9] - надо ли пояснять, что, если существуют некоторые «допсихические формы приспособления», то значит, если не все, то по крайней мере некоторые из животных суть чистые картезианские автоматы.
Не приемлет Л.С. Выготский и махистское отождествление, в котором «психическое переживание, например ощущение, отождествляется с соответствующим ему объективным предметом» (Выготский 1982: I-137).
Далее он категорически отвергает «мысль о том, что диалектическая психология должна складываться из чисто физиологического изучения условных рефлексов и интроспективного анализа, которые механически объединяются друг с другом. Ничего более антидиалектического и представить себе нельзя» (Выготский 1982: I-138-139).
Наконец, и это, пожалуй, самое любопытное, Л.С Выготский еще раз наступает на те же самые картезианские грабли, защищая психологию от психофизиологии. Действительно, если подлинный предмет психологического исследования это не абстрактные психика и физиология, а «единый психофизиологический процесс», то означает ли это, что на смену науки, называющей себя психологией, должна прийти психофизиология или физиологическая психология?
Л.С. Выготский решительно не согласен с таким казалось бы логично вытекающим из его же спинозистских рассуждений выводом. Он пишет: «Нам кажется: главный повод заключается в том, что, называя эти процессы психологическими, мы исходим из чисто методологического определения их, мы имеем в виду процессы, изучаемые психологией, и этим подчеркиваем возможность и необходимость единого и целостного предмета психологии как науки».
Формально, в сказанном нет никакой логики - сплошные эмоции. Ну не хочет Лев Семенович расставаться с любезной его сердцу психологией, вопреки тому, что сам только что доказал, что подлинно научной может быть лишь психофизиология головного мозга. Не спасает и ссылка на пресловутую «методологию», ибо Выготский-теоретик только что эту самую психологию не только похоронил, но и забил в ее могилу осиновый кол психофизиологии. Несколькими строками ранее он, апеллируя к Спинозе, убедительно доказывал, что пришла пора отбросить картезианские предрассудки старой психологии и впредь изучать не субъективные феномены и физиологические процессы в их абстрактной оторванности друг от друга, а единые психофизиологические процессы, а теперь он говорит, что нельзя ограничиться психофизиологией, а надо заниматься все же психологией как таковой. Здесь у него, мягко говоря, некоторая неувязка, ибо что есть та новая психология, которую он предлагает строить, в отличие от справедливо раскритикованной им старой субъективной психологии, он так и не разъясняет.