Но с таким же успехом можно сослаться на Штайнера, подчеркивая другую сторону, «резкое отступление» «Я»; внешне это проявляется в побледнении, т. е. централизации крови, согласно описанию в «Оккультной физиологии» (в отличие от краски стыда)20. На это указывает и корень слова «страх» лат. angustiae = теснота; средневерхненемецкий предшественник Angst (страха): die angest. Так чтоґ это — противоречие? Или речь идет о разных формах или градациях страха? Мнимое противоречие снимается, если, во-первых, учесть, что между латентной боязнью и паникой существует целая шкала разнообразных состояний страха21 и непосредственная шоковая реакция (оцепенение), безусловно, отличается от нервного беспокойства перед экзаменом, когда человека бросает в пот. Во-вторых, при внимательном рассмотрении процесса страха выясняется, что здесь наблюдается непосредственное взаимодействие обоих аспектов — растворения и сгущения, расширения и сжатия. К симптоматике страха относятся как приливы жара, так и ощущения холода, как обострение внимания и (само)восприятия, так и чувства оцепенения и бессилия, сопровождаемые притуплением восприятия. Страх, как подтверждает и Рудольф Штайнер, ведет к усиленному переживанию «Я», с одной стороны, и к так называемым явлениям деперсонализации, к ощущению «отсутствия» с другой. Применительно к страху одинаково правомерны и слова Карла Кёнига о «расслаблении души» (тенденция растворения), и выражение «зажимать в тиски» (Хессенбрух).
Взаимодействие состоит в том, что в status nascendi, в момент возникновения, страх как бы переворачивает «Я» с ног на голову, размывает границу между ним и миром. И тут мы с глубоким ужасом ощущаем опасность исчезнуть, раствориться, утратить себя в «пространстве dis-magare, бессилия» (Хиклин), в конечном итоге умереть. Строго говоря, это и есть состояние, в котором начинает пугать сам страх. Вначале появляется впечатление — оно может идти и от представления, от внутреннего образа, о котором, как указывает Рудольф Штайнер в лекциях по «психософии», мы не в состоянии судить спонтанно, исходя из ощущения, ибо «впечатление, производимое на нашу душевную жизнь [таково]», что «мы… не в силах сразу оценить ситуацию»22. А что значит «оценить ситуацию»? Это значит, что мы способны как бы сдержать, отодвинуть конкретное впечатление, прежде чем оно со всей мощью прорвется в душевное переживание, а затем перехватить инициативу и пойти ему навстречу. Такая инициативность при встрече с сильными впечатлениями, с впечатлениями вообще, и есть деятельность «Я» par excellence! Благодаря ей мы развиваем самоощущение, самосознание. Такое постоянное взаимодействие впечатления, сдерживания и инициативы на протяжении жизни формирует своего рода эластичную границу между «Я» и миром — границу души, связанную с границей телесной, или кожной, поскольку органы чувств как входные двери внешнего мира расположены на периферии тела. С точки зрения внутрипсихических процессов впечатления бессознательного происхождения отторгаются на границе души. Ее физиологическим соответствием (по отношению к внешнему миру это кожа) Рудольф Штайнер называет диафрагму23.
Каждый знает по себе, что от определенных впечатлений (внешнего ли, внутреннего ли происхождения) граница между «Я» и внешним миром или это уже другой аспект — граница с непостижимым для «Я» бессознательным утрачивает стабильность. Оттеснить такое впечатление и перехватить инициативу не удается. Нам становится страшно, потому что «мы не в силах сразу оценить ситуацию». Мы застигнуты врасплох. Страх зарождается в момент непосредственного ощущения невозможности оградить себя. Впечатление «пробивается» сквозь означенный защитный слой, буквально разрывает его, наше «Я» рискует потерять опору, выплеснуться через этот «разрыв» (конечно, фигурально выражаясь) наружу, раствориться в окружающем мире. Расхожее выражение «дать себя увлечь» хорошо отражает суть происходящего. Человек «дает себя увлечь» гневу, желанию, страху — и в каждом из этих случаев мы имеем дело с обострением эмоционально-аффективной реакции под влиянием сильных впечатлений. И даже если это вспышка гнева или невозможность сдержаться вопреки желанию, т. е. изначально не страх, он все равно здесь задействован. Состояние внутренней нестабильности никогда не обходится без участия страха. Так происходит оттого, что во всех этих случаях вышеописанный процесс формирования оценки — оттеснение и намеренное встречное движение — дает осечку: границы расплываются; мы беззащитны.
Безразлично, говорим ли мы в данном случае о том, что внешний мир беспрепятственно проникает в нас, или о том, что наше «Я» рискует потеряться вовне. Происходит и то и другое. Ощущение границы как основополагающее переживание самосознания, благодаря которому мы ощущаем себя целостным, замкнутым существом (любопытно, что в одной из недавних публикаций предлагается понятие «кожное „Я“»24), пропадает. Это фундаментальное переживание осязания25, преобразованного — в терминах антропософского учения о чувствах — в душевную сферу, сродни, по выражению Карла Кёнига, «гавани, где стоит на якоре корабль нашей души». И вот «корабль дрейфует прочь, а кругом поднимается туман страха». Это аспект «расширения» или растворения формы в момент испуга. Образно описанный здесь процесс может быть как резким и стремительным — происходит внезапный разрыв, и нас неудержимо уносит прочь, — так и много более утонченным, проявляющимся в виде постоянного, мучительного ощущения угрозы раствориться, т. е. утратить себя. Но в обоих случаях изначально имеется впечатление — или навязчивое представление, — с которым невозможно совладать и которое непосредственно вызывает страх. Это стадия появления, или сенсации, страха. Затем мы отмечаем перемену своего внутреннего состояния. Нам страшно, потому что мы чувствуем, чтоґ с нами делает страх. Здесь можно говорить о стадии экспансии страха, или страха перед страхом. Выражаясь слегка утрированно: ощущение страха сменяется (конечно же, как правило, лишь подспудным) страхом смерти (утраты тождества). Что означает, когда состояние страха перед страхом переходит в хроническую форму, а стало быть, никаких особых поводов для его возникновения не требуется, говорить пока рано. Ограничимся тем, что такое возможно.
Вплоть до этого момента мы — пассивные созерцатели происходящего (но происходящего внутри нас), и, собственно, только теперь следует то, что мы называем реакцией страха и что при описании состояний страха чаще всего (как уже отмечалось, вполне справедливо) выдвигается на передний план. Только теперь мы подходим к вопросу о возможностях защититься от страха или совладать с ним; в состоянии экспансии страха мы либо прибегаем к ним сознательно, либо нас опять-таки влечет к ним бессознательно. Ведь какова естественная реакция человека, когда ему грозит опасность раствориться? Он собирается, уходит в себя — либо панически-рефлекторно, либо в намеренном акте внутренней концентрации.
Если последнее по тем или иным причинам вовремя не удается, то пущенная на самотек реакция страха оборачивается деструктивным, даже аутоагрессивным процессом. Душа, а за нею и тело, судорожно сжимается, кровь начинает двигаться центростремительно, т. е. увлекается от периферии к центру, человек бледнеет, холодеет. Все тепловые и волевые силы будто разом мобилизуются, чтобы окружить защитным кольцом самое заветное, что ни в коем случае не должно пострадать или потеряться. По отношению к окружающему миру человек теперь целиком — жест антипатии, он в самом деле изолирован, загнан в угол, скован.
Человек оказывается в западне, и это тоже вызывает страх! Нехватка воздуха, удушье, зябкость, онемение конечностей, боли в сердце и т. д. — все это симптомы обусловленного страхом судорожного зажима, который, хотя в реальной жизни все это занимает доли секунды, необходимо отличать от предыдущих стадий: появления и экспансии страха (страха перед страхом). Теперь кто-то словно взял сердце в кулак и потихоньку сдавливает его. Неудачная попытка собрать внутренние силы против страха, который в самом начале был страхом раствориться — вначале таковым является любой страх! — порождает «угрожающую тесноту, блокаду, изоляцию» (Хессенбрух). Большее одиночество, большую обособленность и представить себе нельзя. Но нужно учитывать, что это предельное обособление есть следствие не менее предельной открытости, незащищенности (а значит, и ранимости), т. е. избытка участия. «Душевной раной» назвал Рудольф Штайнер состояние, делающее нас уязвимыми для страха26. Причина здесь чересчур сильное участие в процессах, требующих определенной дистанции. Обособленность и утрата связи — следствие. А кульминации драма страха достигает, когда мы замечаем эту утрату. С другой стороны, само собой разумется, что опасность до боли обостренного участия вообще существует только потому, что когда-то нам пришлось покинуть утробу матери, а затем распрощаться и с защищенностью (хочется надеяться, что она действительно была) первых детских лет, т. е. сферой безграничного доверия, впоследствии доступной нам лишь во сне. Ведь утрата этой связи с прошлым и заставляет нас «идти вперед» и налаживать связи с предметами и существами этого мира, в ней-то и коренится страх как человеческое, слишком человеческое осложнение этого налаживания, и если с ним не совладать, оно может закончиться утратой связей.