Обратимся к юнговской аналитической психологии. (Разумеется, в рамках небольшой статьи невозможно осветить столь объемный вопрос сколь-нибудь подробно. Поэтому здесь ограничимся тем, чтобы обозначить лишь основные моменты юнговской концепции, наиболее значимые для сегодняшней психологии).
Хорошо известно, что попытки построить научную психологию во второй половине XIX столетия происходили "вокруг" психофизиологической проблемы. Рассматривая отношение "дух - мозг", философия и психология выработали несколько вариантов решения проблемы. Все они, как известно, оказались не слишком удачны: параллелизм давал немного (психическое оказывалось одновременно и эпифеноменом, и нуждалось в указании на источники, побуждающие к активности), монизм тоже не мог решить проблему. Для психологии же это превращалось в настоящий кошмар: она становилась настоящей наукой о "призраках" (если вспомнить знаменитую метафору Выготского из "Исторического смысла") - действительно, какая может быть наука о свойствах: реально должны существовать вещи. (Напомню, что психика многими понималась как свойство материальных тел). Психическое как субстанция представлялось анахронизмом, возвратом к метафизике, заклейменной и отвергнутой позитивной эмпирической наукой.
Тем отважней была попытка, предпринятая Юнгом, вернуть в науку психическое как реальность. "Чтобы правильно понять теорию Юнга, мы должны прежде всего принять его точку зрения, согласно которой все психические явления совершенно реальны. Как ни странно, эта точка зрения относительно нова. Еще несколько десятилетий назад психология рассматривалась не столько как независимая наука, сколько как побочная ветвь религии, философии и естествознания, и это, конечно, мешало распознать истинную природу психической субстанции", - писала Иоланда Якоби в 1939 г. [15, c.388]. Магия психической реальности оказалась настолько сильной, что переводчик книги Якоби на русский язык (издание 1996 г.) переводит юнговский термин Psyche (психэ, психика) как психическую субстанцию. Речь у Юнга о психике как субстанции все же не идет. Но трактовка психического как реальности, несомненно существующей и составляющей предмет изучения психологии, очень важна. "Что касается Юнга, то для него психическая субстанция (психика - В.М.) так же реальна, как и тело. Будучи неосязаемой, она, тем не менее, непосредственно переживается; ее проявления можно наблюдать. Психическая субстанция - это особый мир со своими законами, структурой и средствами выражения" [15, c.388]. К.Г.Юнг отказывается от попыток соотношения психического и физиологического, психического и биологического для того, чтобы сосредоточиться на исследовании психики как таковой: "... я посоветовал бы ограничиться психологической областью без каких либо допущений о природе биологических процессов, лежащих в их основании. Вероятно, придет день, когда биолог и не только он, но и физиолог протянут руку психологу и встретятся с ним в туннеле, который они взялись копать с разных сторон горы неизвестного" [12, c.91]. "Психика вполне заслуживает того, чтобы к ней относились как к самостоятельному феномену; нет оснований считать ее эпифеноменом, хотя она может зависеть от работы мозга. Это было бы так же неверно, как считать жизнь эпифеноменом химии углеродных соединений" [17, p.8]. Психология обретает свой собственный предмет (психика для Юнга не свойство другой вещи!), то, что реально может исследоваться с помощью вполне "рациональных" методов. Другое дело, что это не похоже на традиционные процедуры расчленения содержаний сознания на элементы (достаточно сравнить амплификативный метод Юнга и традиционную интроспекцию).
"С помощью своего основного определения психики как "целокупности всех психических процессов, сознательных и бессознательных" (Собр. соч. Т. 12, пар. 797), Юнг намеревался очертить зону интересов аналитической психологии, которая отличалась бы от философии, биологии, теологии и психологии, ограниченных изучением либо инстинкта, либо поведения. Отчасти тавтологический характер определения подчеркивает обособление проблемы психологичностью исследования: взаимное наложение субъективных и объективных интересов" [8, c.116]. Таким образом, психология возвращается к соблюдению знаменитого шпрангеровского "psychologica - psychological" - требования объяснять психическое психическим.
Трудно переоценить отказ от понимания психического как механизма, состоящего и постоянных элементов. Взгляд на психологию меняется, "если постараемся рассматривать душу (психэ - В.М.) не как твердую и неизменную систему, а как подвижную и текучую деятельность, которая изменяется с калейдоскопической быстротой..." [13, c.33-34].
Не имея возможности анализировать здесь перспективы, открывающиеся перед психологией с пересмотром понимания ее предмета (см. об этом в статье "Карл Густав Юнг и методологические проблемы психологии" [6]), хочу обратить внимание читателя на то, что:
· психическое - далеко не гомогенное образование; напротив, это кипящий котел противоположных импульсов, запретов, аффектов и т.д.;
· психическое - чрезвычайно сложное явление, поэтому на современном этапе исчерпывающая теория невозможна;
· психическое имеет свою структуру, динамику, что позволяет описывать и изучать собственно психологические законы;
· можно говорить о психической энергии;
· психическое представляет собой целостность;
· можно говорить о психическом, не предполагая редукции к непсихологическому;
· объяснение психического не сводится лишь к причинному объяснению (синхронистичность как акаузальный принцип);
· разработаны свои, особые методы (например, синтетический, амплификации и т.д.).
К сказанному можно добавить, что это психология, которая включает человека и в мир культуры, и позволяет использовать знание на практике, и направлена на самопознание человека. Важно подчеркнуть, что психическое не сводится к механизму: в таком изображении психика - форма жизни, "живая жизнь". Все это возможно благодаря тому, что достаточно широко и адекватно понимается предмет психологии, что позволяет от искусственных абстракций обратиться к анализу реальной жизни... Таким образом, оказываются преодоленными основные пороки психологии Вундта, многие из которых живы до сих пор в академической психологии.
Впрочем, автор настоящих строк отнюдь не хотел бы "заставить" всю психологию стать аналитической психологией, развивающей идеи К.Г.Юнга. Эти положения приведены лишь для того, чтобы показать принципиальную возможность иного понимания предмета психологической науки. Разрабатывать методологию (да и пытаться создавать теорию психического современной психологии предстоит самостоятельно).
"Свои суждения и концепции я рассматриваю как опыт построения новой научной психологии, основанной, прежде всего на непосредственном опыте общения с людьми. Мое учение нельзя назвать разновидностью психопатологии; это скорее общая психология с элементами патологии" [11, c.387], - эта оценка К.Г.Юнгом своего подхода, данная в 1939 году, представляется точной. "При рассмотрении вклада Юнга в развитие нашей культуры становится очевидным, как мне кажется, одно его достоинство. Юнг дал явный ответ на самую актуальную психологическую потребность нашей культуры в самопознании, которая существует, начиная с Эдипа и далее до Сократа, Гамлета и Фауста. Юнг не только взял максиму "познай себя" в качестве лейтмотива своей жизни, но и дал нам метод, с помощью которого каждый из нас может дать ответ на основной вопрос самопознания. Именно у Юнга мы можем найти ответ на вопрос, являющийся главным стимулом любой психологии вообще, - как познавать себя, искусство ли это или метод самопознания" [10, c.65]. Юнг подчеркивал: "... наша психология в высшей степени практическая наука. Она занимается исследованиями не ради самих исследований, а ради того, чтобы помочь страждущему. Не преувеличивая, можно сказать, что приумножение знания - не столько ее основная цель, сколько побочный продукт; этим также она отличается от академической науки" [12, c.103].
Как легко увидеть, понимание предмета у Юнга таково, что позволяет избежать "диссоциаций", неизбежных при "узкой" трактовке предмета.
Отметим, что, на наш взгляд, концепция Юнга (точнее, методологические следствия, которые можно из нее вывести) позволяет понять духовность как феномен, несомненно, и объективно существующий. Это обстоятельство недооценить невозможно: духовность становится доступной изучению. То же самое можно сказать и о феномене творчества: возможность рассматривать его как продукт сложных отношений между инстанциями личности, как феномен трансперсональный, следует расценивать как многообещающую перспективу.
Таким образом, можно констатировать, что перспектива дальнейшей психологической разработки проблем творчества и духовности непосредственно связана с реформированием самой научной психологии, обретением ею более широкого взгляда на собственный предмет. Именно от такого нового понимания предмета зависит изучение конкретных психологических вопросов, к числу которых относятся и феномены творчества и духовности.
И наконец, последнее. События, проходящие на планете, на пороге нового века, являются убедительным свидетельством необходимости интеграции, взаимопонимания не только между различными государствами и народами, но и между Востоком и Западом как разными типами культуры и разными способами миропонимания. Юнг, сделавший много для того, чтобы восточные пути духовного развития человека стали известны и понятны на Западе, писал: "Западная цивилизация насчитывает всего лишь тысячу лет и первым делом должна освободиться от своей варварской односторонности. Речь идет прежде всего о более глубоком понимании человеческой натуры" [14, c.38]. Тем не менее, он резко возражал против "имитации методов", возникших в иных психологических условиях. Возможно, в юнговском подходе содержится то понимание психэ, которое позволит создать методологию психологии XXI века: не стоит забывать - мир стоит на пороге нового тысячелетия.