«Товарищи члены Верховного суда! Трудный, непомерно трудный судебный процесс пришлось пережить всем нам – участникам этого дела. Речь шла о беспрецендентном трагическом событии в истории мореплавания – ведь со времени известной гибели «Титаника» история мореплавания не знала такой трагедии, такого количества человеческих жертв, такого рокового стечения обстоятельств!..
Трагизм этой катастрофы усугубляется еще и тем, что она была абсолютно неожиданной и невероятной – не было ни тумана, ни шторма, ни айсбергов. Не было, казалось бы, никаких метеорологических, навигационных и технических предпосылок для ее возникновения. С одной стороны – большой, величиной с пятиэтажный дом, сверкающий огнями пассажирский лайнер. С другой стороны – новейший, оснащенный всеми видами современной навигационной электронно-вычислительной техники сухогруз, своевременно предупрежденный о выходе из порта на достаточно большом расстоянии пассажирского парохода?!
Не было, казалось бы, никаких предпосылок для возникновения такой катастрофы, никаких видимых объективных симптомов для ее разумного прогнозирования...
Но катастрофа все-таки случилась, человеческие жертвы велики, трагизм случившегося не имеет измерений, потери и горе потерпевших невосполнимы... [4,с.577].
Защита осуществляется вовсе не для того, чтобы оправдать преступление, исказить обстоятельства и перспективу дела, затруднить выявление фактических причин катастрофы и ее действительных виновников.
Как раз, наоборот, в этом деле в особенности защита имеет диаметрально противоположную цель – помочь суду всесторонне исследовать обстоятельства дела, осуществить глубокий анализ действительных причин происшествия, объективно оценить ситуацию и справедливо индивидуализировать степень ответственности и вины»[3].
В этом выступлении, приведенном с некоторым сокращением, ничто не вызывает несогласия. Слушатель готов воспринимать дальнейшее изложение...
Основные пункты защиты связаны с теми вопросами, которые подлежат разрешению суда при постановлении приговора.
Центральное место в характеристике личности подзащитного занимает анализ его мотивационной сферы и конкретного мотива совершенного деяния, выяснение подлинного смысла действий данного человека: к чему он стремился, чем руководствовался. Подлинные побуждения индивида определяют форму его вины, выступают как смягчающие или отягчающие ответственность обстоятельства.
Мотив преступления – это сложное, динамическое явление, определяющее всю структуру человеческого поведения, весь механизм преступного деяния, начиная от возникновения преступного намерения до его реализации и личностной оценки результата, отношения личности к этому результату. Здесь существенны и повод возникновения мотива и борьба между различными мотивами, и особенности принятия решения, построение программы поведения, выбор средств ее реализации, мотивационные перестройки по ходу выполнения действия. Таковы структурные компоненты сложного человеческого поведения, без выяснения которых исследование обстоятельств уголовного дела не может быть полным, всесторонним и объективным. Говоря о мотивах поведения личности, возникает необходимость раскрывать стратегию и тактику, стиль поведения данного индивида, учитывать ключевые обстоятельства его жизни, которые обусловили соответствующий способ адаптации (и дезадаптации) в данной социальной микросреде.
Выявить мотивы поведения невозможно без установления общей направленности личности, без раскрытия внутреннего мира человека, без выявления существенного и случайного в поведенческом механизме индивида. Но только такая развернутая психологическая характеристика личности позволяет судить о ее виновности и степени ответственности за содеянное. Квалификация, компетентность защитника находится в прямой связи с его человековедческими возможностями.
Если прокурор – выразитель позиции закона, то адвокат – выразитель позиции жизни, позиции сострадания и милости. Но это не позиция прощения зла. «...Можно прощать подсудимым их вину, но никогда не следует оставлять в руках того, что они виною приобрели; можно пощадить подсудимых, но никогда не следует щадить их больше тех, кому они причинили вред.... Если вы пришли судить о факте, то вы его должны назвать белым, если он бел; но если же факт не чист, то должны сказать, что он не чист, и пусть подсудимые знают, что им предстоит умываться и умываться...»[4].
Адвокат выступает в суде после прокурора. Под впечатлением его речи и последнего слова подсудимого суд удаляется в совещательную комнату. Однако выступление после прокурора содержит и определенные трудности: аудитория получила уже определенную установку, у нее возникло определенное психическое состояние, сформировалась определенная оценочная позиция. Речь защитника должна быть настолько убедительной, аргументированной и эмоционально воздействующей, чтобы преодолеть сложившийся психологический барьер.
Однако необоснованное выгораживание подзащитного, попытка выдать черное за белое ничего общего не имеет с защитой законных интересов подсудимого. Приведем пример нравственно и профессионально не допустимой речи защитника из газетного фельетона «В обнимку с вором». Фабула дела: рецидивист по кличке Яшка-Моряк в ночное время останавливал прохожих и просил у них «взаймы» некоторую сумму денег, бесцеремонно залезал в карманы и вытаскивал у перепуганных прохожих их кошельки. Адвокат же в своей речи говорил: «...Здесь говорят о каком-то грабителе. Неужели имеют в виду этого человека? Но это же прирожденный романтик! Давайте посмотрим, как было дело. Может быть, мой подзащитный приставлял нож к горлу своей жертвы? Нет, не приставлял! Как вы помните, он весьма вежливо попросил денег взаймы. Даже помог извлечь их из кармана. За оказанную материальную помощь мой подзащитный пожал руку прохожему. Это не отрицает и потерпевший. Так в чем же дело? Я уверен, что мой подзащитный вернул бы взятую сумму. К сожалению, этому помешал арест...»
Рассмотрим речь защитника по делу Левчинской, обвинявшейся в убийстве своего мужа Мохова из ревности.
«В деле, – сказал защитник, – имеется фотоснимок убитого Мохова. Ударом утюга раздроблены череп, глаза, нос. И это сделала Надежда Петровна Левчинская – хрупкая, слабая женщина, одаренный музыкант.
Чтобы совершить это страшное дело, чтобы так убить человека, какие нужны бури в человеческом сердце, какими должны быть необыкновенными силы побуждения! Обвинение нашло их и назвало: ревность! Это она толкнула Левчинскую на убийство.
Но, сказав «ревность», обвинение остановилось на полдороге. К кому ревновала Левчинская? Что заставило ее 26 декабря, в день убийства, испытать такой непомерной силы взрыв ревности, который мог бы объяснить то, что она сделала?
Анализируя взаимоотношения между супругами, защитник раскрывает нарастание травмирующих отношений, систематическое накопление отрицательных эмоций у Левчинской, вызванное издевательским, оскорбительным поведением мужа. Оскорбления и угрозы вынуждали ее уходить из дома. По требованию мужа она была вынуждена отдать в другую семью своего сына от первого брака...
Крайне напряженные отношения в семье достигли своего пика, когда во время ссоры Мохов крикнул: «Ты корми Сережу до года, ему нужно материнское молоко, потом я у тебя отберу сына, а тебя прогоню!» Эти чудовищные слова поразили Левчинскую, она пришла в ужас, но тогда еще овладела собой. Она еще цеплялась за хрупкую надежду... Убеждала себя: только в слепой злобе можно сказать такое...
Но когда через несколько дней уже в спокойной обстановке, развалившись на диване с бокалом вина в руках, Мохов сказал Левчинской: «Я подумал, ты корми ребенка не до года, а до десяти месяцев, а потом убирайся вон со своим поскребышем Юркой» – она уже не владела собой... Не помня себя, потрясенная тем, что ей мгновенно открылось с беспощадной ясностью, потрясенная и оскорбленная этим его холодным цинизмом, тупым и унизительным бессердечием, почувствовав, как у нее отобрано все, чем она жила, Левчинская, не помня себя, схватила электрический утюг, ударила им мужа, а потом била, била, пока сама не упала без чувств».
Так защитник показал трагедию несчастной женщины. И не низменная ревность, а святое чувство человеческого достоинства, оскорбление женского самолюбия, крах жизненной перспективы, надежды на будущее и гамма других тяжелых, травмирующих чувств обусловили ее полусознательные действия со случайно попавшимся под руку утюгом. И вот уже перед судьями встает образ не жестокой убийцы, а замученной, исстрадавшейся женщины, которая в силу трагических обстоятельств стала жертвой случая и которая сама не могла рассказать суду ни одного слова о трагедии своей судьбы, постоянно пребывая в слезах. Правду, справедливость и милосердие отстоял защитник [4,с.581].
1.2 Психология подсудимого
Своеобразной разновидностью речи, произносимой в суде, является последнее слово подсудимого,которое предоставляется ему после окончания прений сторон (ст. 293 УПК). Регламентируя порядок произнесения речи подсудимым, законодатель предусмотрел целый ряд процессуальных гарантий, максимально обеспечивающих ему его право высказать суду все по делу, что он считает нужным, перед тем как суд удалится в совещательную комнату для постановления приговора. Все эти процессуальные гарантии (запрещение ограничивать продолжительность последнего слова подсудимого, задавать ему вопросы во время его выступления) учитывают состояние психической напряженности человека перед вынесением приговора, что, безусловно, негативным образом может влиять на качество его мыслительной деятельности, на его сосредоточенность, внимание, которые необходимы ему в этот момент для того, чтобы наиболее точно сформулировать свои мысли в этот весьма ответственный для него период жизни. Речь подсудимого, даже, несмотря на то, что он мог к ней заранее готовиться, может быть далека от грамматических и стилистических норм языка, поскольку отражает его эмоционально напряженное состояние, и с этим следует считаться [8,с.551].