Таким образом, символ Троицы – это предпосылка к особому тринитарному мышлению. Оно не сводится к простому размышлению, потому что его основания в бессознательном. Юнг пишет, что в таком мышлении скрыты психические процессы перехода к рефлексии, то есть критической установке. Идея Юнга заключается в том, что представления о Боге носят компенсаторный характер, без которого невозможно достичь подлинной духовной целостности. Так, человек сознательно воспринимает себя как нечто целое, по-другому быть и не может. Он не смог бы функционировать, ощущая себя лишь фрагментом. Но бессознательная часть нуждается в признании, хотя и не может быть представлена в своей подлинной природе. А любой образ, в котором она возвращается может быть поставлен под сомнение, потому что помимо бессознательно он содержит ещё и своё собственное значение. И чем меньше места в жизни личности остаётся для бессознательного, тем масштабнее его попытки прорваться в сознание, причём не только в религиозных символов, но и болезней и прочих расстройств. Хотя Юнг признаётся, что он в большинстве случаях говорит не о Боге, а об идеях Бога, которые по каким-то причинам создаёт человек. И именно это являлось предметом его психологических исследований.
Глава 2. Психологические аспекты
В предыдущей главе я рассмотрела символ св.Троицы в его историческом аспекте. Конечно, идей о формулировке Троицы и её содержании было гораздо больше, многие их них запрещались церковью, но это тема отдельного исследования. Как можно понять даже из поверхностного изучения тайны св.Троицы – она скрывает под собой вполне традиционные вопросы человечества, такие как: преодоление страдания, обретение духовной целостности, поиск утраченного Бога. Конечно, говорят священники, есть пределы богопознания, и любое исследование религиозных символов утрачивает своё трансцендентное значение при попытках их рационализации. Но, несмотря на это, символ может и должен быть предметом осмысления, иначе он напрочь утрачивает значение в духовной жизни человека. Религиозные люди настаивают на том, что Троица – это предмет веры. Я полагаю, что вера на уровне когнитивных процессов может быть просто принятием без должного понимания того, что принимается. Вера не требует доказательств и означает, что человек соглашается на отсутствие доказательств. Однако не всё так просто, и каким бы парадоксальным и, казалось бы, не заслуживающим внимания феноменом иногда казалась вера, она всегда имеет под собой более глубокие экзистенциальные основания. Исследованию экзистенциальных основ веры и посвящена настоящая глава.
Тема, которую необходимо объяснить подробней сразу после представления концепции Карла Юнга – символ и психическая жизнь. Знаковую систему можно рассматривать на уровне психических механизмов, потому что использование знаков – это само по себе действие этих механизмов. Но можно также рассматривать символ на уровне более высоком, чем психические механизмы. «Знание всегда есть знаковая система»[15]. Знание и понимание суть разные феномены. Чтобы перейти от знания к пониманию, нужно перейти на другой уровень сознания, а простое оперирование знаками ещё не свидетельствует о способности извлекать из них скрытую информацию. Ведь знак представляет собой реальный предмет, и оперирование происходит именно с реальными предметами. Мамардашвили и Пятигорский подчёркивали, что при любом сознательном опыте сознание всегда сложнее, чем его содержание. Осмысление пережитого опыта достигается посредством рефлексии, то есть взглядом в прошлое. Таким образом, мышление фиксируется не на актуальном содержании опыта, а на содержании памяти. Поэтому актуальное переживание и содержание сознания никогда не оказываются в одном фокусе. «Если бы истина устанавливалась всегда впереди и мы действительно двигались бы по асимптоте к некоторой абсолютной истине, никогда её не достигая, а имея всё время лишь относительные истины, то<…>ни в одной точке этого движения никто никогда никакую истину вообще не мог бы высказать. Потому что нельзя бесконечность поделить на единицу знания, не получив при этом нуля. Значит, мы никогда не получим единицы знания»[16].
Дуализм человеческого сознания есть основа семиотики: он может видеть знак в чём угодно и актуализировать сознание. Дуализм культивируется современной культурой, которая поощряет изучение «себя и мира», то есть прямым образом указывает на противопоставление человека и его окружения. Мамардашвили и Пятигорский, в отличие от Карла Юнга, не считали, что существуют символы подсознательного, которые принципиально не декодируются. То, что называют подсознательным, на самом деле знание, не прошедшее процессов декодировки, то есть то, что не поддалось пониманию. «Символ предполагает необходимость очень тонкого и непрямого обращения с собой»[17]. Но при кажущееся неизбежности двойственности познания мира, человек может быть открыт опыту, которого ещё не было в его сознании, а значит и применить к нему имеющиеся стереотипы мышления невозможно. И здесь возникает конфликт между сохранением прежнего «я» и обновлённым «я». Долгое время психология видела в тождественности «я» основу сознательного существования. Хотя при такой установке получается, что развитие «я» невозможно в принципе. Ведь для того, чтобы ассимилировать новый опыт, нужно поставить под сомнение опыт предшествующий. То есть на какое-то время прервать связь с «я», растождествить себя с самим собой, чтобы после получить обновлённое «я».
Таким образом, символ является элементом, объединяющим психическую экзистенцию с реальным содержанием сознания. Символ коррелирует с содержанием сознания, но остаётся вне его. В обычной ситуации индивид на когнитивном уровне не понимает, что содержание символа – это содержание его собственного ментального пространства, поэтому символ воспринимается как нечто чуждое сознанию. Так и символ Троицы задаёт определённую динамику мышления, призывает человека к новому уровню бытия. Икона Рублёва «Троица» означает собор (от слова «собрание»): три ангела и тот, кто созерцает икону образуют единство, в котором земная жизнь восполняется до божественной. А «иконы передают не догматы церкви и не рассудочное понимание веры, но ощущение таинства»[18]. «Преодоление ненавистного разделения мира, преображение вселенной во храм, в котором вся тварь объединяется так, как объединены во едином Божеском Существе три лица Св. Троицы,— такова та основная тема, которой в древнерусской религиозной живописи все подчиняется»[19].
Поэтому Троица и символична – потому что о ней можно мыслить. По Декарту, мыслить значит представлять нечто конечной форме. Но сущность Троицы предполагает бесконечность, а бесконечность может быть выражена в конечности только в феномене. Поэтому Бог должен быть в некотором аспекте воплощённым, но ни в коем случае не ограничиваться этой воплощённостью. А человек, в свою очередь, должен видеть за воплощением Сына бесконечность и вездесущность Отца и Духа. «Поэтому мир «тройственен» - в нём не только Отец, но ещё и Сын, и Дух. И то, что мы можем понять, мы можем понять только духовно, то есть не по законам объекта, а по законам духа»[20].
Итак, с одной стороны, Бог вочеловечивается, с другой – человек обнаруживает в своей душе божественный аспект, нить, связывающую его с Абсолютом. А принцип троичности необходим для задания должной динамики мышления, при которой сознание не может зацепиться ни за одно лицо Троицы и в то же время не может просто отказаться от акта декодировки этого символа. Нечто подобное полагал Гегель: «…различаются три момента – сущности, для-себя-бытия, которое есть инобытие сущности и для которого сущность существует, и для-себя-бытия или знания себя самого в "ином". Сущность созерцает только себя самое в своем дляосебяобытии; в этом отрешении она – только при себе, дляосебяобытие, которое исключает себя из сущности, есть знание сущности о себе самой; это есть слово, которое, будучи высказано, покидает высказавшего это слово и оставляет его опустошенным, но которое столь же непосредственно внимается, и лишь то, что оно внимает себе самому, есть наличное бытие слова. Так что различия, которые сделаны, столь же непосредственно растворяются, как и делаются, и столь же непосредственно делаются, как и растворяются, и истинное и действительное есть именно это внутри себя совершающее круг движение»[21].
Но при всём при этом человек остаётся жить в мире, в котором он по-прежнему различает добро и зло. У. Джеймс говорил, что одни типы личности более восприимчивы к добру, другие – к злу. Для первых главное в этой жизни обрести всевозможные блага, познать радости жизни. Вторые считают, что приближаются к пониманию мира через принятие зла. Из-за подобного разделения в умах людей резонно возникает сомнение в возможности существования абсолютного блага, если они на своём опыте испытали несчастья в мире, который, по словам теистических религий, задуман как непременное добро. Хотя в мире вряд ли существовали и существуют люди ни разу не переживавшие ни счастье ни несчастье. Ни добро, ни зло не существуют субстанционально, более того, одно и то же событие одними почитается за зло, другими – за добро. Значит корни признания или отрицания абсолюта лежат вовсе не в области философских рассуждений, а глубоко в индивидуальном и коллективном бессознательном. По Джеймсу, отношение к собственной участи зависит от внутренней установки. «Если человек верит, что все наши переживания полны глубокого нравственного смысла, что наши страдания имеют непреходящее значение; если ему кажется, что Небо милосердно к земле, если все для него дышит верою и надеждой, – горечь жизни не отравит его дней и они будут полны для него смысла и ценности. Но если, наоборот, человек убежден, что жизнь его протекает среди леденящего холода и ужасов всеобщей борьбы, что она лишена вечного смысла, как это утверждает чистый натурализм и популярно-научный эволюционизм нашего времени, – то жизнь для него теряет всякую цену и становится унылой и бессвязной вереницей дней»[22].