Рассмотрим первыйэтап несколько подробнее. В приведенном выше примере собран целый "букет" неправильностей, каждая из которых свидетельствует о существенных изъянах в процессе моделирования клиенткой своего опыта межличностных взаимодействий и на работе, и в семье. Например, фраза "Мой начальник меня раздражает, он вечно придирается ко мне" содержит представление о том, что субъект высказывания не является хозяином своих чувств или действий, а ответственность за них несут другие люди. Между поведением начальника и чувствами клиента нет той связи, на которую указывает предложение; вернее сама фраза создает эту связь и привносит ее в модель. Нельзя сказать "Мой начальник меня дышит" или "Моя жена меня болит", но фразы с идентичной структурой "Мой начальник меня раздражает" и "Моя жена меня злит" любой психотерапевт слышит регулярно.
Создатели НЛП предложили хороший прием для распознавания номинализаций, он называется "Тачка". Любой реальный предмет можно положить в тачку, а существительное - номинализацию - нельзя:
"У меня есть арбуз" - Арбуз можно поместить в тачку.
"У меня есть обида" - Обиду (досаду, решение, сомнение, ненависть и т.п.) туда не положишь. Существительное, которое нельзя поместить в тачку, стоит попробовать заменить глаголом.
Проанализировав конкретные высказывания клиентки, полезно обратиться к более общим особенностям ее дискурса. К ним относится, в первую очередь, используемая пациентом ведущая репрезентативная система. В НЛП существуют представления о том, что любой человек, хотя и получает информацию по различным сенсорным каналам (слух, зрение, осязание, вкус), склонен отдавать преимущество одному из них. В зависимости от того, какие сенсорные стимулы являются для них ведущими, людей можно разделить на кинестетиков (предпочитающих тактильные и кинестетические сигналы), аудиальщиков (любящих слушать) и визуалыдиков (для которых лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать).
Ведущая репрезентативная система влияет на процессы вербального кодирования опыта. Это проявляется в выборе слов, связанных преимущественно со слуховыми, зрительными или кинестетическими впечатлениями. В речи человека с ведущей аудиальной модальностью восприятия, будут чаще встречаться выражения типа "громкое имя", "резкая нота", "тихий саботаж", "крик души", а визуальная репрезентативная система выдаст себя словами "яркая личность", "четкие указания", "светлый образ", "прозрачный намек".
Многие противоречия и трудности межличностного взаимодействия связаны с тем, что люди, как правило, не учитывают различий в своих репрезентативных системах. В конфликтных, стрессовых ситуациях по мере роста психического напряжения ведущая модальность начинает доминировать, и участники общения не понимают друг друга из-за того, что говорят на разных языках. Фраза "Я вижу, что Вы закрываете глаза на обширные препятствия и не замечаете новых возможностей", обращенная к кинестетику, не сделает его более прозорливым, светлые головы и яркие мысли - не для него. Скорее всего он ответит, что собеседник не может быстро сдвинуться с места - чувствуется, что ему тяжело принять на себя груз ответственности.
Аудиальщики часто жалуются на то, что их не слушают (не слышат), люди с ведущей визуальной системой - на то, что их не замечают, не обращают внимания, кинестетики говорят о тяжелой жизни, бесчувственности и холодности окружающих. Гриндер и Бендлер подчеркивают необходимость говорить с клиентом на его языке, показывая, что учет ведущей модальности усиливает эффективность психотерапевтического воздействия и повышает взаимное доверие в процессе консультирования:
Пациент почувствует к вам доверие, когда он уверует в то, что вы понимаете его и можете помочь ему взять от жизни больше, чем это удавалось до сих пор. Важно понять, благодаря какому конкретному процессу формируется эта вера.
Ответ на это тесно связан с ответом на вопрос о том, с помощью какой репрезентативной системы пациент организует свой опыт. Пусть мы имеем дело с человеком, у которого развита кинестетическая репрезентативная система. Сначала мы выслушает его описание собственного опыта, затем убедимся, что правильно понимаем сообщаемое им (его модель мира) и, наконец, будем строить свои вопросы, структурировать общение, применяя кинестетические предикаты. Поскольку данный пациент организует свой опыт кинестетически, то, употребляя в своей речи кинестетические предикаты, мы облегчаем ему понимание наших сообщений и помогаем поверить (в данном случае почувствовать), что мы понимаем его.
Обычно люди совсем не задумываются над тем, как они используют язык для моделирования реальности. Хотя этот процесс происходит в сознании (и составляет главную функцию последнего, равно как языковая картина (модель) мира - основное содержание сознания), однако сам он практически не осознается. Любой язык предоставляет неограниченные возможности для обозначения образов, мыслей и чувств, но человек не знает, почему выбирает какие-то определенные слова и выражения. И далеко не всегда делает выбор правильно и точно. Обычная речевая практика выглядит как речевая стихия.
Сдерживающей основой этой стихии служит система лингвистических универсалий, имеющаяся в любом языке и, по современным представлениями, единообразная - "несмотря на существование бесконечного множества различий, все языки построены по одной и той же модели". Одной из таких универсалий является, например, принцип согласования, определяющий правила сочетания слов в предложении (существительных с прилагательными или глаголами, глаголов с наречиями и т.п.). Сами средства согласования могут быть различными (падежи, суффиксы, предлоги), их правила весьма стабильны - скажем, легко выделить грамматический критерий, определяющий, что глагол "болел" сочетается с существительным, стоящим только в определенных падежах ("болел мальчик", "болел корью"). А вот синтаксический критерий, задающий возможность образования винительного падежа, зависящего от непереходного глагола ("болел неделю"), является трудно осознаваемым, поскольку зависит от системы именных классов данного языка. Но никто из носителей языка не скажет "болел собаку".
Язык - не только набор формальных средств для отражения действительности, он является также основой мышления. Его можно считать одной из граней мышления на высшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения. Язык и шаблоны нашей мысли неразрывно связаны, тесно переплетены между собой, фактически они представляют единое целое, некоторый универсум возможных семиотических воплощений модели мира. Этот универсум, детерминированный не только лингвистически, но и исторически и культурно.
НЛП напрямую связано с харизмой психотерапевта и так называемым пансемиотическим поведением.
В основе пансемиотического поведения лежит эффективная система языковых действий, подчиненная определенной внутренней логике и актуализируемая в ситуациях, вплетенных в соответствующий контекст лингвистической и нелингвистической практики. Вслед за Л. Витгенштейном ее можно назвать психотерапевтической диспозициональностью. Иными словами, НЛП, будучи, как и другие терапевтические школы, особыми видом языковой игры, опирается на специфическую диспозициональную модель психики, законы функционирования которой определяют правила эффективной терапии.
Витгенштейновская концепция обусловленных языковыми играми жизненных форм пригодна для описания самых различных видов человеческой деятельности, в том числе и менее широких, чем этнические или лингвокультурные паттерны. Так, психотерапия в целом может трактоваться как специфическая форма жизни, а ее отдельные направления и школы соответствуют различным типам языковых игр. Основоположник лингвистической философии ряд своих работ посвятил изучению психоаналитической доктрины, показав, что в качестве "неомифологии" учение Фрейда обладает значительными суггестивными возможностями, а как языковая игра - стремится к универсальному объяснению природы психических явлений. Витгенштейн и его последователи обнажили присущие логике языка источники заблуждений и предложили особую процедуру проверки (верификации) философских систем, названную лингвистической терапией (также "терапия слова").
Представитель последней, ученик Витгенштейна Морис Лазеровиц полагает, что любой теоретик (будь то философ, физик или психолог) строит свою деятельность на основе сложившегося у него образа "всемогущего мыслителя". При этом он неявно изменяет общепринятые языковые конструкции, впадая в иллюзию, будто это способствует объяснению фактов и процессов окружающей действительности. Создавая такие "фантазии" и делясь ними с окружающими, теоретик искренне убежден в том, что занимается научным познанием реальности.
Диспозициональная модель психики основана на представлении о взаимных соответствиях психики и языка, причем язык-деятельность оказывается эвристической аналогией для понимания психики как деятельности особого рода, обладающей своей внутренней логикой. Трудно отрицать зависимость психической деятельности человека от его лингвистических возможностей. При этом важно различать, как люди говорят о психическом и как они понимают такие высказывания. Все психологические понятия, по Витгенштейну, относятся к элементам так называемого "индивидуального" языка, описывающего внутренние состояния субъекта, языка сугубо личного, понятного только ему самому и никому более. Их употребление в качестве познавательных (эпистемологических) категорий некорректно, ибо передача соответствующего содержания возможна только через опыт переживания. Кроме того, есть принципиальная разница в употреблении "психологических" глаголов в первом и в третьем лице - выражения "я думаю" или "я чувствую" вовсе не эквивалентны грамматическим формам "он думает" и "он чувствует". Человек не имеет привилегированного доступа к содержанию психики другого, он не может "влезть внутрь" чужого сознания.