: важность визуального компонента
На первый взгляд может показаться, что насилие присутствует во многих феноменах и процессах, что насильственный вид могут иметь очень различные вещи. Даже звук капель дождя за окном, например, скрип двери или доносящийся звон посуды на кухне могут болезненно пронзать и восприниматься как насильственные в ситуации, когда от боли у вас просто раскалывается голова. То же самое касается и других видов чувств: неожиданно яркий, ослепительный свет вызывает боль и слезоточение в глазах; попадание кипятка на кожу имеет следствием острые болезненные ощущения и возникновение ожога и т.д. Однако далеко не все, что вызывает боль и неприятные ощущения, является насильственным в своей сути, поскольку существует нечто существенное, имеющее неявный, имплицитный характер, которое фактически и конституирует насильственность тех или иных феноменов. Что же, в конечном счете, позволяет нам идентифицировать разворачивание насилия?
Кто-то мог бы сказать, что существенной основой для насильственного акта является интенция другого. Но, с нашей точки зрения, очень важно, что наличие интенций причинить кому-то боль или ограничить чьи-то способности (физические или умственные) — не единственная конституирующая основа для насилия. Концентрируясь на моменте интенций насилия, мы мгновенно оказываемся перед лицом многих сложных проблем и необходимостью отказа от понимания насилия в терминах присутствия, поскольку насилие как таковое не наличествует ни в одной отдельно взятой вещи, ни в одном изолированном процессе и ни в одном-единственном человеке. Пренебрежение данным весомым замечанием неизбежно приведет нас к выводу о вездесущности насилия и восприятию насилия в качестве атрибута различных феноменов (эти два момента по существу тесно взаимосвязаны).
Если одной из опорных точек насилия есть интенции другого, тогда сам по себе яркий свет, вызывающий резь в глазах, частичную слепоту, общий дискомфорт и невозможность полноценного визуального восприятия, не связан с актуализацией физического насилия, ибо лишь ослепляющий яркий свет, умышленно нацеленный вам в глаза с той или иной целью причинить боль или ограничить способности видения, является насильственным по своему характеру. Однако существенно то, что наличие интенций указанного вида — это лишь один из факторов разворачивания насилия, не играющий сам по себе никакой важной роли. Как известно, интенция согласно традиционному определению имеет непосредственное отношение к сознанию, а потому, концентрируясь исключительно на проблематике интенций, мы тем самым неправомерно ограничиваем процессы интерперсонального взаимодействия узким кругом сознания, что, несомненно, является крайним упрощением. Ведь можно бессознательно желать причинить кому-то боль или унизить кого-либо, а на уровне сознания «прикрываться» целой вереницей различных фиктивных рационализации.
Таким образом, субъекта, являющегося активной стороной, нельзя считать ключевой основой для идентификации насилия, поскольку так называемая «жертва насилия» может сознательно или бессознательно желать быть объектом приложения насилия в каком-либо из его видов, а также провоцировать агрессора к насилию или же прямо просить его об этом. Очень характерный пример последнего видим в одной из сцен фильма «TheBeliever» (, режиссер - Генри Бин), где Карла и Денни стоят у окна в комнате Карлы и она, приближая свои губы к его губам, говорит ему «Hurtme. Justdoit. Hurt те», после чего он бьет ее кулаком в лицо (слишком сильно для нее, как сразу же выяснилось), хотя для подобного поступка не было никаких оснований в виде предшествующих событий. Возникший у Карлы мазохистский импульс, тесно связанный по существу с сексуальным желанием, демонстрирует нам то, что активную сторону насилия фактически невозможно рассматривать в качестве начальной точки для категоризации насильственного акта. Итак: имеет ли смысл связывать подобную точку (в крайнем случае, для некоторого ограниченного количества событий) с пассивной стороной, которая, - как это было с Карлой в описанной ситуации, - практически не является «пассивной» стороной, потому как принимает активное и непосредственное участие в генерировании и актуализации насилия?
Становится очевидным то, что специфику психической конфигурации «активного» субъекта или «пассивного» объекта насилия нельзя считать основополагающими границами, определяющими феномен насилия, поскольку деструктивные и насильственные по своему характеру желания относительно других людей могут и не трансформироваться в актуальные поступки, являющиеся воплощением несомненного насилия. Вследствие этого, казалось бы, ключевой основой для идентификации насилия нужно считать действительные, актуальные, а не потенциальные поступки агрессора, имеющие вид того или иного насилия, приводящего к боли, унижению или ограничению способностей жертвы. Однако и эта точка зрения, по существу, ничего не проясняет и создает в действительности целую массу новых сложностей и проблем. Особенно ясно такие проблематичности тематизируются тогда, когда акт насилия не приводит к унизительному положению жертвы и в конечном итоге не столько ограничивает ее способности, сколько тем или иным образом размыкает и расширяет их, как в случае битья чаньскими наставниками своих учеников с целью достижения последними просветления (как известно, удары руками, ногами или палкой особенно часто практиковались знаменитыми чаньскими патриархами Мацзу и Линьцзи, а «крики и битье» являются отличительной особенностью школы Линьцзи). Подобное относится и к хирургическим операциям в западной медицине, которые также в некоторой степени можно считать насильственными, поскольку через боль и временное ограничение способностей «жертвы» ведут ее (по крайней мере, потенциально должны вести) к улучшению состояния или выздоровлению.
Итак, если насилие никоим образом не присуще какому-либо отдельному человеку, вещи или процессу, если насилие даже не является интерсубъективным в своей основе действием, разворачиваемым лишь в отношении одного человека к другому или в отношении человека к самому себе-как-другому, тогда нам следует попытаться определить феномен насилия какими-то иными путями, не столь прямолинейными и упрощенными.
По нашему мнению, феномен насилия принципиально не концептуализируется ни в «агрессоре» в момент его актуального действия, ни в «жертве» в момент ее непосредственной причастности к акту насилия в качестве пассивного объекта приложения деструктивного воздействия. Причина этому кроется в изначальном разрыве между действием и его значением, поскольку совершение поступка и значение этого поступка постоянно не совпадают одно с другим и никоим образом не конституируются симультанно: значение либо опережает поступок, будучи тесно связанным с антиципациями субъекта, либо вырабатывается в ретроспективе, запаздывая и задним числом определяя характер и содержание произошедшего. Фундаментальная брешь между действием и его значением имеет много важных последствий для понимания процессов категоризации насилия, так как насилие не является действием, точнее, не только действием, но вместе с тем и категорией, наложенной на тот или иной сегмент окружающего мира. Если феномен насилия необходимо возникает только в результате категоризации и продуктивной работы значения, тогда, без сомнения, не стоит удивляться тому, что насилие при выполнении некоторых условий (о которых речь пойдет немного позже) можно увидеть практически повсюду, что почти все по отношению одно к другому может иметь вид насилия и репрессии.
Неизбежно будучи конечным продуктом определенной перспективы, феномен насилия вырабатывается исключительно в границах внешнего наблюдения за некоторыми событиями или поступками других людей, что подразумевает также возможность воображаемого наблюдения за своими собственными прошлыми или будущими поступками. Сказанное фактически означает, что феномен насилия конструируется посредством внешнего наблюдения, которое не обязательно является одновременным с самим актом насилия, но может быть и воображаемым. А внешнее наблюдение в свою очередь не является нейтральным и чистым процессом, лишенным культурной или дискурсивной, или же психической нагру-женности, которые на самом деле тесным образом переплетаются и не существуют друг без друга. Наблюдение со стороны совершается, конечно же, конкретным субъектом, по существу лишенным автономии и тождественности самому себе, поскольку так называемый «субъект» - это всегда уже функция в том или ином виде, нечто зависящее и необходимо детерминированное.
Раз насилие категоризируется лишь посредством внешнего наблюдения, абсорбирующего в себе в той или иной мере ощущение дистанции и отстраненности, - что, без сомнения, не исключает актуализации эмпатийных переживаний, имеющих амбивалентный статус и осциллирующий характер своего разворачивания, - тогда мы должны признать, что так называемое «визуальное насилие» является по существу насилием parexcellence, что категоризация насилия необходимо связана или с визуальным опытом, или с визуальной репрезентацией, воплощенной либо в различных визуальных изображениях (начиная с кино, фотографии, живописи и заканчивая видеосъемкой), либо в эффектах визуализации, т.е. в воображаемых образах, прикрепляемых к словесным высказываниям, слуховым ощущениям и т.д. Другими словами, насилие всегда замкнуто на момент экспозиции (что следует понимать в буквальном смысле: латинское слово expositioозначает «выставление напоказ»), т.е. некоторым образом организованной демонстрации, что подразумевает как исключительную важность визуального компонента, так и наличие скрытой упорядоченности, без которой категоризация насилия была бы невозможной.
Экспозиционный характер насилия заявляет о себе даже тогда, когда визуальная сцена физического насилия оказывается элиминированной, функционируя в роли нулевого знака, т.е. знака, который имеет означаемое, но у которого отсутствует означающее (молчание — очень распространенный пример нулевого знака). Типично, что означаемое нулевого знака воссоздается благодаря цепочке различных факторов, среди которых ключевую роль играет в первую очередь непосредственный контекст нулевого знака, но также и знание культурных конвенций, прошлый опыт и т.д. Нужно обратить внимание на то, что, к примеру, вуалирование насилия в кино может оказывать на зрителя намного более сильное эмоциональное воздействие, чем неприкрытое изображение, поскольку именно последнее является в современных условиях нормой, а не вынесение сцены насилия в скобки. В любом случае, хотя скрывание физического насилия в кино возможно очень разнообразными способами, но все они имеют нечто общее: невозможность полной элиминации насилия. И главная причина этому кроется именно в экспозиционности насилия, а потому любая попытка «затереть» насилие приводит так или иначе к его утверждению. На первый взгляд это звучит парадоксально, но, без сомнения, к данной проблеме стоит приглядеться повнимательней.