Возникновение препятствий внутри собственного тела создает специфическую конфигурацию, топологию"внутреннего тела", погруженного внутрь анатомического тела человека. Если зонд выносит эту границу вовне, то в случае соматического заболевания телоиз универсального зонда, совпадающего с размерностью внешнего тела, становится собственным объектом, сжимаясь до границ нового сопротивления.
Другой, не менее важный способ объективации телесности связан со специфически человеческими особенностями егобытия. Человек включен не только в мир внешних вещей, противопоставленных ему самой силой природы, с безличной "железной" необходимостьюнавязывающей ему свои законы, но и в человеческую среду, осуществляющую свои коммуникативные запреты. "Коммуникативные акты обнаруживают, придаютоформленность и постоянно перепроверяют присутствие говорящего в пространстве человеческого общения. Они создают его "место" и одновременно местодругих, с чьим сопротивпением -противоречием говорящий в этом пространстве сталкивается" (Тищенко, 1991а, с. 29). С самого раннегодетства ребенка приучают к "правильному" осуществлению целого ряда функций, связанных с питанием, отправлениями, овладением инструментами. Мать,добиваясь от ребенка контроля за функциями его организма путем соблюдения режима питания, награды и наказания, приписывания ответственности и вины, посути дела, создает совокупность "сопротивлений", порождающих конфигурацию "культурного тела", особый контур ft, несовпадающий с границами Я, очерченными природными преградами. Культурная функция не только не равна натуральной, на почве которой она формируется, носпособна в значительной степени ее видоизменять. Метафора Ф. Кафки становится буквальной, и общество "вырезает" свой приговор на теле своей жертвы.Результат этой операции – новая реальность "культурного", содержащая в себе новые возможности и пространство "культурной патологии".
М. Фуко приводит очень интересный пример детского онанизма, возникший в качестве педагогической проблемыдостаточно поздно. Нет сомнений, что как натуральный феномен онанизм существовал во все времена, но рассматривался как чисто физиологический акт, закоторый ребенок не нес ответственности. Изменяя атрибуцию ответственности, приписывая вину, общество создает целую технологию контроля: от внутренней –правил поведения до внешней – изменения архитектуры дортуаров учебных заведений (Foucault, 1978).
Ограничения, налагаемые обществом на натуральные функции, создают принципиально новый "ландшафт"культурного тела. Запреты и правила еды и отправлений образуют новую реальность "алиментарного тела", правила гигиены – субъективный феномен "чистотыи грязи", сексуальные запреты – "эротическое тело".
Особенно демонстративна в этом смысле последняя группа запретов. Сексуальная потребность, сталкиваясь срегламентацией ее проявлений, формирует совершенно особые представления об эротическом/неэротическом, тесно связанные с историческими, религиозными иэтическими вариантами запрещенного/разрешенного. В европейской культуре XVII-XIX вв. эротически провоцирующим для мужчин было обнажение женщиной дажечасти ноги, тогда как размер декольте, явно превышая допустимый в наше время, не нес практически никакого эротического оттенка. Вместе со снижениемтребования к степени закрытости ног снижается и их эротическая привлекательность. Трудно представить современного поэта, которого, какПушкина, могла бы настолько взволновать женская лодыжка. Одна и та же часть тела в зависимости от регламентации ситуации ее обнажения способна вызыватьсовершенно различные чувства. В качестве примера можно назвать ситуации нудистского пляжа, бани и стриптиза. На мой взгляд, абсолютно необходимым условиемсуществования эротики является само существование запрета, в зоне нарушения которого она и возникает. Эротично именно это "преодоление", тогдакак полная отмена запретов приведет к деструкции "эротического тела". Тема эротики демонстрирует еще один, довольно интересный пример необходимости иногодля возникновения Я. Почти любая форма сексуальной активности (за исключением некоторых "неполных", маргинальных форм: онанизма и др.)требует "партнера", т. е. непрозрачного другого, создающего плотность моего эротического тела.
Так же как в случае "моего тела", моя идентификация может быть рождена в рамках коммуникативныхзатруднений. "Эмпирическое Я" проясняется на ограничениях, налагаемых на меня как на субъекта социальных отношений. Когда я идентифицирую себя сотцом, воином, гражданином, то речь идет о подмене чистого Ego на эмпирическое Ego в виде физической, социальной или духовной личности (если использоватьтерминологию У. Джемса). Я, идентифицированное как Отец, не совпадает с чистым Ego познающего сознания. Это весьма интересное несовпадениеможно отметить в различных точках, но прежде всего в степени свободы, открытого волеизъявления, границе инициации и контроля поступка. У У. Джемса приведенотчетливый пример такого несовпадения: "...например, частное лицо может без зазрения совести покинуть город, зараженный холерой, но священник илидоктор нашли бы такой поступок несовместимым с их понятием чести. Честь солдата побуждает его сражаться и умереть при обстоятельствах, когда другой человекимеет полное право скрыться в безопасном месте или бежать, не налагая на свое социальное Я позорного пятна" (Джемс, 1901, с. 137). Заметим, чтосоциальное Я куда менее свободно, и его поступки определяются не рациональностью (подразумевающей свободный выбор), а более или менее четким,предписанным (а следовательно, не вполне рациональным) каноном сохранения той или иной формы самоидентификации. Эти идентификации ограничены в волеизъявлениии именно этими ограничениями и созданы. Субъект, идентифицировавшийся с отцом, солдатом и пр., должен совершать поступки, не вытекающие из его воли, но предписанныеизбранной ролью. Гражданин античного полиса, совершая суицид, предписанный ему понятием о благе полиса, не совершал свободного поступка. Его свободазаканчивалась выбором своей социальной идентификации.
Плотность коммуникативных ограничений, запретов, табу "вырезает" особую конфигурацию, ответственности и виныза проявление моих желаний и реализацию наслаждения. Super-ego суть продукт сворачивания, интериоризации своеобразного зонда контроля, формирующего особуюформу самоидентичности: топологию социального, морального субъекта (Фрейд, 1924).
Несовпадение натурального и культурного тела человека образует зазор, в пространстве которого развиваются специфическиерасстройства, относимые обычно к группе функциональных или конверсионных симптомов. Принципиальной особенностью такого рода расстройств являетсясочетанное отсутствие какой бы то ни было объективной патологии с особым символическим смыслом данного нарушения. Принципиальная возможность их реализации обусловленаподвижностью границ телесного Я, позволяющих создать особую конфигурацию "ложных границ", имитирующих органическую патологию. Хотя этагипотеза нуждается в специальном обсуждении и доказательстве, можно предположить, что механизм формирования конверсионных симптомов заключается втом, что они разворачиваются только в сфере "полупрозрачных" функций, которыми человек овладевает (или принципиально может овладеть). Сущность конверсионнойпатологии заключается именно в отказе-поломке управления этими функциями (или, напротив, введении скрытого управления ранее автоматизированными функциями) иперемещении границы субъекта с внешнего контура к внутреннему. Нарушение движений в случае астазии-абазии, мутизм, колиты, запоры, поносы, энурез,нарушение глотания, рвота, одышка, аспирация и пр. происходят не на анатомическом или физиологическом уровне, а именно как нарушение регуляции,перемещение зоны контроля. Они, как правило, исчезают во сне, под воздействием психотропных препаратов или даже при отвлечении внимания. Сама возможностьконверсионных функциональных расстройств есть плата за превращение анатомического организма в культурное тело и приобретение им семиотическихсвойств.
"Культурность" функции предполагает возможность овладения ею и включения ее в контур произвольнойрегуляции в соответствии с определенными правилами, не совпадающими с требованиями природы. Произвольные и непроизвольные функции в отношении прозрачностик ним телесного механизма сходны только внешне. В условиях нормального функционирования непроизвольные функции прозрачны для субъекта первично,они только еще могут стать непрозрачными при овладении ими, они подчинены логике механизма и описываются на языке тропизмов. Прозрачностьпроизвольных функций вторична, они уже стали прозрачными после освоения, но свернутая внутри них возможность снова стать объектом легкодемонстрирует себя в различных сложных ситуациях. Они могут стать произвольными, лишь пройдя путь растворения в субъекте, продвигая постепеннограницу субъективности. Но когда-то они были объектными и сохранили в замаскированном виде свой исходный характер. Мы просто забываем, сколько усилийнеобходимо было затратить ребенку, обучавшемуся правильно есть, пользоваться горшком, ходить, бегать, говорить, писать, рисовать, ездить на велосипеде и пр.
Вписывание ребенка в контекст культуры связано с особой практикой объективации его физической активности,физиологических проявлений, установлением ограничений, последующее преодоление, "сворачивание" которых и есть путь социализации, развитияпроизвольности и вторичной прозрачности телесных функций. Создание "объектов" на пути субъекта – это постоянно текущее задание новойтопологии субъект-объектного членения. Патология же в данном случае лишь подтверждает существование этой уже скрытой внутренней "несущейконструкции". Различные культуры и исторические эпохи, приписывая субъекту специфические атрибуции ответственности и вины, создают различные конфигурациисубъект-объектного разрыва и соответственно различные типы скрытых конструкций; определяющих культурно-исторический патоморфоз конверсионных расстройств(Якубик, 1982).