Возникновение Судебника 1497 г., начиная с издания П.М. Строева и К.Ф. Калайдовича, связывалось с ликвидацией монголо-татарского ига и централизацией государства и управления. Однако объяснялось это не социально-экономической обусловленностью исторического процесса, а стремлением ставшего единодержавным государя "утвердить внутренне благоустройство России общими гражданскими законами". При этом организующую роль государственной власти и законодательных памятников П.М. Строев и К.Ф. Калайдович сводили к деятельности "мудрого государя", действовавшего в интересах всего общества как надклассовая сила. "имя доброго гражданина без всякого инаго титла, - писал Н.М. Карамзин, характеризуя Судебник 1497 г., - было правом на государственное уважение"[2]. Замечая, что с данного Судебника "начался новый порядок в истории законодательства", И.Д. Беляев характеризует этот новый порядок как попытку установить равный суд для всех жителей государства, чтобы "никому не было привилегии в суде"[3].
Вопрос об источниках и значении Судебника решался по-разному. Большинство исследователей не только первой, но и второй половины XIX в. восприняли выдвинутую М.М. Щербатовым версию о том, что Иван III "повелел" дьяку Владимиру Гусеву "собрать все прежние грамоты, установления, обряды, обычаи и по оным повелел всем судиям своим суд и расправу производить"[4]. Тем самым Судебник 1497 г. расценивался как памятник, не имеющий самостоятельного значения. И.Д. Беляев считал, что он не изменяет юридических воззрений русского народа, оставляя их такими, какими они были в РП и других памятниках прежнего времени. Важных новых законов Судебник не содержит, поэтому одновременно с ним во многих местностях России имела силу РП и различные уставные грамоты. Некоторые весьма незначительные узаконения служат только дополнением и дальнейшим развитием начал, изложенных в ранних памятниках права. Мысль о том, что княжеский Судебник не создавал нового права, была высказана Н.П. Загоскиным, В.М. Грибовским, М.А. Дьяконовым, В.Н. Латкиным. Последний называл Судебник 1497 г. первым законодательным сборником, до известной степени систематизировавшим всё действующее право. Имея объединительную, централизаторскую задачу, Судебник вобрал в себя массу законодательных норм, разбросанным по отдельным грамотам и юридическим актам. При этом Судебник часто видоизменял нормы других памятников, например ПСГ, зачастую извращая их, что, по мнению В.Н. Латкина, являлось результатом "низкой степени юридического сознания московских дьяков". Судебник, считал Латкин, стоит ниже вечевого законодательства Пскова. Поскольку новых статей (о лихоимстве, лжесвидетельстве, отказе в правосудии и некоторых других) мало, постольку "Судебник - свод не новых, а старых узаконений"[5]. Как право, подавившее законодательство областей и соединившее под своей рукой начала всех прав, в них существовавших, оценивает "московское право", то есть Судебник, А.А. Сухов[6]. Интересно подошёл к вопросу об источниках Судебника Д.М. Мейчик. Считая невероятным, чтобы Москва заимствовала что-либо из вольных городов, он рассматривал ПСГ только как литературное пособие, справочный материал, но отнюдь не руководящий источник[7]. Наряду с этим была высказана и другая точка зрения. Впервые отметив значительное отличие Судебника 1497 г. от РП, Строев и Калайдович объяснили это не чем иным, как заслугою Ивана III, проявившего стремление к ограничению судебной власти кормленщиков и обязательному утверждению князем решений по наиболее важным делам. Это же повторили С. Смирнов[8] и Н.Л. Дювернуа. По мнению последнего, Судебник был не столько продуктом развития права, сколько сборником разнообразных указов и пошлин великого князя. В.И. Сергеевич полагал, что Судебник своим источником имел как современное право, так и древнее, начиная с РП. В качестве источника Судебника он называет и Кормчую книгу.
Вопрос о влиянии иноземного права на Судебник также явился предметом споров в дореволюционной литературе. Ещё Н.М. Карамзин, открывший совместно с К.Ф. Калайдовичем Синодальный и Рязанский списки Кормчей книги и использовавший её в своей "Истории...", считал, что до издания Судебника "гражданским уложением в случаях, не определённым российским правом, служила у нас Кормчая книга". О значении Кормчей книги как одного из источников русского права говорил и С.М. Шпилевский. Верный концепции "всеобщего закрепощения", он рассматривает централизацию Московского государства как установление крепостного права для всех сословий, чему содействовало влияние византийских законов и обычаев. Подчёркивая, что Кормчая книга имела в русской земле значение и силу действующего права не только в сфере церковных, но и светских судов, Н.П. Загоскин также полагал, что она должна быть отнесена к числу источников Судебника.
Расценивая Судебник как памятник преимущественно процессуального права, дореволюционная историография, однако, весьма по-разному оценивает его значение. Так, А.Ф. Рейц, П.Н. Чеглоков, Н.Л. Дювернуа, В.М. Грибовский, М.А. Дьяконов, В.Н. Латкин и др., отмечая "бедность и сумбур" содержания Судебника 1497 г. и факт последующего включения его в Судебник 1550 г., не придают ему значения самостоятельного правового памятника. Н.Ф. Рождественский, М.М. Михайлов, П.Н. Мрочек-Дроздовский видят его значение лишь в том, что это акт, определивший устройство судебной части в Москве и обусловивший необходимость появления более подробного Судебника 1550 г. М.Ф. Владимирский-Буданов, Н.П. Загоскин, В.И. Сергеевич расценивают Судебник 1497 г. как первый, хотя и неудачный опыт кодификации, значительно улучшенный последующим Судебником.
Считая, что главное внимание законодателя при составлении обоих Судебников было обращено на устройство судов, Н.В. Калачёв видит в Судебнике 1497 г. "без сомнения, первый письменный кодекс, обнародованный для всей России от имени верховной власти, кодекс в высшей степени примечательный, как памятник, основанный на прочном утверждении самодержавия в нашем обществе, как краеугольный камень всего последующего развития письменного законодательства"[9]. Также высоко оценивает этот Судебник 1497 г. Ф.М. Дмитриев. Он подчёркивает, что составитель Судебника имел в качестве своей особой задачи отражение общих норм о судоустройстве и судопроизводстве и подчинении местного суда центральному. Именно это и составляет "эпоху в истории нашего суда... Сохранив казуистическую форму закона, вышедшего из сферы московской практики, он вскоре становится законом для всей России, служа вспомогательным источником права для всякого областного суда, для всякой уставной грамоты. Это первое общее законодательство в географическом смысле, но только в географическом. В нём беспрестанно проглядывает порядок, сложившийся для одного, небольшого удела и потом применённый к целому государству"[10].
В советской историко-юридической литературе наиболее крупные специальные исследования Судебника 1497 г. принадлежат С.В. Юшкову и Л.В. Черепнину. Точки зрения учёных об источниках и значении Судебника в основном совпадают.
Первым, кто отметил неправомерность нигилистического отношения дворянско-буржуазной историографии к Судебнику 1497 г., был Юшков. Подчёркивая значение этого Судебника как первого опыта московской кодификации, он глубоко исследовал его происхождение, источники, содержание. В отличие от буржуазных учёных С.В. Юшков связывал рассмотрение этих вопросов с развитием феодализма и созданием норм единого русского права. Такая трактовка Судебника была нацелена против имевшегося в буржуазной науке мнения о том, что вплоть до XVII в. происходило узаконение обычая как единственно "творческой" сил, исключавшей классовый характер права. С точки зрения С.В. Юшкова, централизация территориальная предопределила централизацию законодательную. Однако господствовавшая в 20-е годы концепция "торгового капитализма" при определении общественно-политического строя России периода XIV-XVI вв. оказала влияние и на труды, посвящённые проблемам юридического оформления процесса ликвидации феодальной раздробленности и образования единого Российского государства. Судебник 1497 г. трактуется С.В. Юшковым как памятник права, регламентировавший определённые социальные сдвиги на пути замены феодальных общественных отношений отношениями "торгового капитализма"[11].
Судебнику Ивана III посвящается в работе Л.В. Черепнина о русских феодальных архивах XIV-XV вв. большая глава, являющаяся фактически специальным монографическим исследованием этого документа. Солидаризируясь в основном с С.В. Юшковым по вопросам об источниках Судебника, а также оценке ряда его статей и значения для процесса централизации Русского государства, Л.В. Черепнин предложил иное решение проблемы авторства Судебника 1497 г. Он пришёл к выводу, что составителем Судебника не был и не мог быть сын боярский Владимир Гусев (этот вывод Л.В. Черепнина был позднее подтверждён А.Н. Насоновым), и предположил, что активное участие в создании Судебника принимали бояре - князья И.Ю. и В.И. Патрикеевы, С.И. Ряполовский, а также великокняжеские дьяки В. Долматов, Ф. Курицын и др.[12].
Сформулированная Л.В. Черепниным общая характеристика Судебника 1497 г. как памятника, отражающего внутриклассовую борьбу феодалов, но в то же время проводившего линию защиты интересов всего класса феодалов, заинтересованных в удержании в узде эксплуатируемого большинства непосредственных производителей, отражает классовый смысл Судебника.