Бляхер Л. Е. - д-р филос. наук, проф., зав. кафедрой «Философия и культурология» (ТОГУ); Пегин Н. А. - заместитель губернатора Камчатского края, кандидат социологических наук
Первая половина 90-х годов проходила под знаком радикального ослабления властных институций, распада и в прежние годы не особенно эффективно работавшего механизма управления. Бюрократия и «политический слой» все более расходятся. Политика дебюрократизируется, лишаясь рычагов управления, а бюрократия политизируется, все четче осознавая свои собственные интересы, отличные от интересов принципала. Провал перестройки не в последнюю очередь был связан с «выжидательной позицией», которую заняла бюрократия эпохи Горбачева. К тому времени, как убедительно показывает В. Найшуль [1], местная бюрократия приватизировала властные функции государства в достаточной степени для того, чтобы любое решение, принимаемое «в верхах» должно было пройти сложный процесс торга- согласования, прежде чем быть реализовано. Поскольку именно интересы бюрократии оказались ущемлены главным лозунгом перестройки - борьбой с привилегиями, то любая активность «прорабов перестройки» попросту блокировалась ею. Их сигналы просто не доходили до адресатов. Потому-то к власти и приходит единственный политик «ближнего круга», избравший «ха-
ризматический», принципиально внеинституциональный тип общения с населением, Борис Ельцин [2].
В то же время, последствием победы такого типа политического взаимодействия стало качественное ослабление государственного механизма, многочисленные и не особенно успешные попытки в первой части 90-х хоть как- то стабилизировать ситуацию. Вместо обмена власти на собственность, что должно было, по мнению идеологов постперестройки, позволить миновать неприятный период гражданского конфликта, возникает хаотическая реальность в распадающемся обществе. Кирилл Коктыш назвал этот период «балансом слабостей» [3]. Сильных в Новой России не оказалось. Во всяком случае, в легальном пространстве.
В условиях отсутствия «силы» главной технологией выживания становится «теневая», подлинно «народная» приватизация собственного рабочего места, основы которой были заложены несунами (расхитителями социалистической собственности) советской эпохи и ранним кооперативным движением. Всемогущий бартер вплоть до выплаты зарплаты утюгами и гробами стал формой легализации такой приватизации. Идеологической основой такой приватизации стала, отмеченная С. Дамбергом [4], «приватизация биографией». Проработав на предприятии 15-20 лет, работник начинает ощущать его «своим», идентифицируется с ним. Это проявляется не только и не столько в «чувстве команды» из учебников по теории управления, сколько в осознании того, что предприятие должно (!) решать повседневные проблемы работника, выступать ресурсом для решения этих проблем. Если же оно этого делать не желает, то эту помощь вправе оказать себе сам работник. За счет предприятия, конечно.
В наиболее сложном положении оказались работники государственного аппарата, чьим единственным ресурсом была делегированная им и частично приватизированная ими власть. Здесь приватизация биографией тоже имела место («я области всю жизнь отдал... »). На этом, в частности, основывались претензии бывших партийных функционеров на власть в регионах. Но именно она, власть и распадалась, порождая все новые «центры слабости». Тем не менее, наличие реликтовой, с советских времен, «инерции власти» позволило бюрократии пережить трудные времена, полностью приватизировав собственные формальные полномочия, на тот момент не особенно востребованные. Они были почти лишены возможности «производить силу» и порядок посредством силы.
Главными производителями силы в тот период становятся ОПГ, «крыши». Об этих «силовых предпринимателях» достаточно подробно написал В. Волков. Нам остается только воспроизвести его мысли [5], принципиально важные для нашего исследования. Бизнес, да и просто социальное взаимодействие остро нуждается во внешней (силовой) упорядоченности, разрешении гоббсовой проблемы - превращения «войны всех против всех» в некоторую систему общих и понятных правил. Криминальные крыши, не нуждающиеся в формальном праве, и смогли создать такие правила. Именно крими-
нальные крыши в определенный период времени начинают выполнять судебные и регулирующие функции, причем выполнять их, вполне эффективно [6].
Не случайно, как сообщал респондент в интервью, взятом в 1999-м году [7], в городе Комсомольске-на-Амуре существовала «приемная Джема», местного «смотрящего». Здесь велся прием населения и, в отличие от легальных инстанций, проблемы решались. Об аналогичных «приемных» упоминают и жители других городов Дальнего Востока. Причем, интересно отметить, что реакция бизнесменов на наличие «крыш» достаточно редко была негативной. Они были необходимы, и это осознавалось [8]. Наибольший негатив в тот период вызывают не «крыши», а «партнеры».
Но, как только складываются первые крупные предприятия, связанные с осуществлением экспортно-импортных и траснрегиональных операций, криминал не срабатывает. Причина здесь проста. При всех страшилках на тему криминальных сообществ, поделивших Россию между собой и вершащих ее судьбы на тайных сходках и стрелках, ОПГ оставались локальными операторами. Все попытки «выхода» на новую территорию блокировались местным ОПГ [9]. Собственно, и выходы эти осуществлялись не особенно активно. Криминальные «крыши» достаточно быстро «вышли на тему», локальный хозяйственный объект (порт, «таможенный коридор»), даже не всегда территориальный, который и обслуживался ими. Все дальнейшие действия были связаны с тем, чтобы не допустить туда другого силового оператора [10].
Этот ресурс (легальность, возможность согласовывать межрегиональные и внутрирегиональные интересы, принуждение к исполнению определенных «правил игры») и предлагается к продаже. Его качество (возможность и легитимность применения насилия) оказывалось, в целом, выше, чем у ОПГ, спектр услуг - шире, а цена услуги - ниже. Поскольку каждый чиновник- продавец услуги вполне удовлетворяется небольшой платой, то совокупный платеж (все взятки, расходы на «дружбу», официальные платежи) был, в целом, не особенно большим. Во всяком случае, по данным интервью с предпринимателями в тот период, он был намного меньшим, чем платежи «крышам» или «белые» платежи. При этом был существенно более эффективным с точки зрения экономического или социального агента. Он позволял не только избежать угрозы государственной санкции, которая к концу 90-х уже была относительно реальной, но и приобрести необходимую услугу: взаимодействия с партнером, возврата долгов, защиты на рынке от конкурентов и от появления новых игроков, легализация социального статуса, включение механизма принуждения к исполнению правил.
Итак, во второй половине 90-х годов основными операторами, оказывающими услуги по производству порядка, становятся «региональные бароны», губернаторский уровень власти. Цена услуги складывается из дохода чиновника (взятка, откат) и его издержек по производству самой услуги. Издержки же составлены из «подношения» вышестоящему начальнику, легитимизирующему сам акт приватизации государственного ресурса. Из покупки услуги
«сопряженных» силовых (административных) операторов. Ограничителем же цены услуги (отнюдь не всегда «предложения, от которого нельзя отказаться») выступал платежеспособный спрос. При изъятии «в два горла» экономический агент уходил в «тень», под прикрытие криминальных операторов, менял территорию бизнеса, прекращал экономическую деятельность. Так, в первые годы губернаторства в Приморье Сергея Дарькина[1], в связи с резким увеличением цены административной услуги, едва ли не четверть всех зарегистрированных во Владивостоке фирм сменила «место прописки». Дальнейшее же распределение внутри административной структуры, точнее, административной сети в зависимости от значения того или иного оператора в акте производства и сбыта услуги. Наиболее значимый участник производства услуги и оказывается ее собственником.
Сам рынок, пронизывая все общество, был достаточно сложно иерархически организован. На его «низовом» уровне, уровне локальных сообществ «красные» (милицейские) крыши продолжали отчасти конкурировать с криминальными. Правда, последние или «срастались» с властью, или вытеснялись из бизнеса. Функцию основного легитиматора хозяйственной жизни территории и выполнял губернатор. Именно он был верховным «разрешителем» и для силовых операторов, и для экономических агентов. Отметим, что в период «парада суверенитетов» подавляющее большинство разрешительных функций отошло региональной власти. По экспертным оценкам, ко второй половине 90-х годов эти функции стали реализовываться, а криминальные операторы - вытесняться. Причем, вытесняться вполне экономическими методами. Показательно, что в 90-е годы на всем Дальнем Востоке было возбуждено менее десятка уголовных дел по статьям, связанным с организованной преступностью. Все было проще. Как указывают респонденты[2], создавался своеобразный «губернаторский картель», предприятие, наделенное серьезными преференциями, налоговыми льготами и т.д. Предприятие находилось под непосредственным контролем краевой власти. При этом работать с ним остальному бизнесу было гораздо выгоднее, чем с криминальными «крышами». Доступ в этот «картель» и регулировался региональной властью. Остальной бизнес оказывался менее рентабельным и вытеснялся.
Поскольку основным источником легитимации власти губернаторов в тот период были прямые выборы, то вольно или невольно он включал в структуру распределения «административной ренты», точнее, облагал административный рынок достаточно серьезным «социальным налогом» в пользу населения, чья лояльность поддерживалась несколькими составляющими. Пал Тамаш писал о «купленной лояльности» [11]. К