Система доказательств, используемых партийными рецензентами, строится не на анализе исторических источников, а на цитатах из работ Ленина и Сталина и на экспрессивных высказываниях, содержащих в себе лексику с ярко выраженной негативной оценкой. Так, в уже упоминавшейся рецензии на книгу Ю. Блиновой автор кратко пересказывает первую главу о переселении на Урал и, задав риторический вопрос: «Но какое отношение имеет подобная точка зрения к ленинскому учению по национально-колониальному вопросу и по какому праву она попала в хрестоматию? Как фактически обстояло дело?», — начинает излагать историю классовой борьбы, подкрепляя ее цитатами из сочинений Ленина и Сталина. При разборе «оценки рабочего класса Урала», данной Ю. Блиновой, автор рецензии восклицает: «Что содержит в себе эта пошлятина?», — и безапелляционно заявляет, что «вся эта клевета направлена против большевистской схемы революции, против ленинской постановки вопроса…» [Мануйлов, 40].
При сопоставлении текстов рецензий становится очевидно, что все они написаны по одному шаблону с использованием не только одних и тех же стандартных фраз, по своей частотности сравнимых с постоянными эпитетами в фольклоре, но и целых предложений и даже абзацев. Сравним два отрывка из рецензий на книгу Ю. Блиновой (1) и сборник под редакцией А. П. Таняева (2):
1. Рассматривать рабочих Урала как однородную полурабочую-полукрестьянскую массу, значит лишить большевизм классовой его основы на Урале, ибо полукрестьянская, полурабочая масса не может быть классовой основой революционного марксизма. Его базой может быть только «класс наемных рабочих», давно порвавший «связь с классом капиталистов». Полукрестьянин-полурабочий должен быть отнесен к тому слою, который Сталин называет «недавними выходцами из непролетарских классов», «представлявшими «наиболее благоприятную почву для всяких анархистских, полуанархистских и «ультра-левых группировок», в том числе и эсеров. Этот слой на Урале был, он представлен «сельскими работниками», или вспомогательными рабочими. Они, а не основной кадр уральских рабочих, были базой эсеровщины [Там же, 40].
2. Тов. Таняев рассматривает уральских рабочих как однородную полурабочую, полукрестьянскую массу, тем самым лишает большевизм классовой его основы на Урале, ибо полукрестьянская-полурабочая масса не может быть классовой основой революционного марксизма. Его базой может быть только «класс наемных рабочих», давно порвавший «связь с классом капиталистов». Полукрестьянин-полурабочий должен быть отнесен к тому слою, который Сталин называет «недавними выходцами из непролетарских классов», «представляющими «наиболее благоприятную почву для всяких анархистских, полуанархистских и «ультра-левых группировок» (Сталин), в том числе и эсеров. Этот слой на Урале был, и он был представлен «сельскими работниками», или вспомогательными рабочими. Они, а не основной кадр уральских рабочих, были базой эсеровщины [Против троцкистских извращений…, 104].
Это наиболее объемное, но далеко не единственное совпадение текстов рецензий на разные книги.
Сравнивая тексты рецензий, можно реконструировать те негласные законы сочетаемости слов, которыми пользовались партийные рецензенты. Историк, чья работа рецензировалась, извращает, фальсифицирует, искажает роль…, смазывает, клевещет, протаскивает, не по-ленински ставит вопрос, скатывается на рельсы…, льет воду на троцкистскую мельницу. Рецензент решительно и со всей большевистской непримиримостью разоблачает, срывает маски. Кроме того, всеми рецензентами используются ставшие постоянными эпитеты вреднейший, грубейший, меньшевистский, клеветнический, антиленинский, троцкистский.
Следующим этапом партийной цензуры было изъятие исторических исследований из библиотек и книжных магазинов. Причины запрета, указанные в списке Свердловского истпарта (см. прил.), были либо «персонифицированного», либо «содержательного» типа 4 .
К числу персонифицированных причин изъятия можно отнести следующие:
1) автор — чуждый и враждебный партии человек / исключен из партии / в прошлом меньшевик / активный троцкист / в прошлом меньшевик / арестован органами НКВД / расстрелян;
2) редактор — троцкист / исключен из партии / выслан органами НКВД / расстрелян;
3) герой книги — троцкист / эсер, расстрелянный при советской власти / анархист / Троцкий и Каменев «выводятся» как вожди революции / Троцкий «выводится» как вождь комсомола / организатором и руководителем партии «выведен» меньшевик / руководителем партийной работы «выведен» троцкист / руководителями комсомола «показаны» троцкисты;
4) приводятся цитаты Троцкого;
5) в книге напечатан портрет троцкиста.
Причины содержательного запрета:
1) замалчивается / не освещена борьба партии на 2 фронта / борьба с троцкистами / борьба с меньшевиками и эсерами;
2) извращена / слабо освещена / по-троцкистски искажена роль партийной организации большевиков;
3) не показана роль Ленина и Сталина / значение работы комиссии Сталина и Дзержинского;
4) антипартийный / клеветнический показ / троцкистские извращения / меньшевистско-троцкистская трактовка истории революционных событий и гражданской войны на Урале;
5) восстание «показано как стихийные неорганизованные действия масс» / антиленинская характеристика рабочего класса;
6) извращение истории комсомола.
Кроме запрещения книг и их изъятия из библиотек и магазинов, в распоряжении партийной цензуры был еще один, не менее действенный, механизм управления интеллектуальной мыслью — «система управлениями ошибками» [Эррен, 61], заключающаяся в написании покаянных заявлений. Как отмечает Л. Эррен, сначала под заявлением подразумевалось письменное признание какого-либо обязательства: «Партиец, сделавший такое “ заявление”, таким образом “ официально”или “ нотариально”обязывается защищать определенную точку зрения и вести себя соответствующим образом» [Там же, 63]. Излагая общие предпосылки и конкретные обстоятельства возникновения феномена покаянных заявлений, исследователь приходит к выводу, что «многие подвергшиеся сомнению в верности партии» написанием покаянного заявления «надеялись защититься от продолжения травли и реабилитировать себя перед режимом» [Там же, 64]. «Но, — продолжает Л. Эррен, — и режим выигрывал от их решения: он получал возможность эффективнее использовать рабочую силу способных, но идеологически небезупречных интеллектуалов [Эррен, 64].
Примером подобного покаянного заявления среди уральских историков может стать «Письмо в редакцию» А. П. Таняева, опубликованное в «Уральском коммунисте» (1932, № 8) [см.: Таняев, 42— 45]. Оно написано в ответ на рецензию, напечатанную в этом же журнале в январе 1932 г., на книгу «Металлисты Урала накануне и в период 1905 г.» [Против троцкистских извращений…, 102— 112]. По содержанию это письмо-отречение — отказ от своих прежних научных взглядов, подробное перечисление своих «грубейших политических ошибок» и «троцкистско-меньшевистских извращений». От текста рецензии оно отличается только большей структурированностью: все «ошибки» пронумерованы и разделены по группам, все формулировки «ошибок», вплоть до языковых штампов», совпадают с текстом рецензии, причем наиболее часто используется выражение: мои троцкистские извращения и ошибки. Заканчивается это письмо торжественным обещанием, которое, как можно судить по биографии ученого, и позволило ему продолжить научную карьеру: «В своей дальнейшей работе по изучению истории революционного движения на Урале я со всей большевистской решимостью и непримиримостью буду бороться против всяких троцкистских искажений и ошибок, льющих воду на мельницу троцкистской контрабанды» [Таняев, 45]. Вряд ли можно говорить об искренности письма, в котором личность автора проявляется только в притяжательном местоимении мой, употребляемом со всеми устойчивыми выражениями партийных рецензий. Но, как показывает история, это был очень действенный механизм воздействия: в статье, написанной в 80-е гг. и переопубликованной в 1990 г., говорится о том, что А. П. Таняев «правильно воспринял критику, о чем можно судить по его письму, опубликованному в журнале “ Уральский коммунист”» [Голубцова, 1984, 58; 1990, 153].
Пройдя через все стадии партийной цензуры, большая часть исторических работ 20— 30-х гг. оказалась вне исследовательского поля не только советских, но и современных историков 5 . Изъятие этих книг из библиотек и книжных магазинов, с одной стороны, и их несоответствие сложившемуся в 30-е гг. канону исторических исследований — с другой, практически уничтожило их как для специалистов, так и для широкого круга читателей. Несмотря на то что все труды уральских историков и краеведов, включая не только научные изыскания, но и собранные ими документы и воспоминания, прошли через предварительную цензуру и их нельзя считать полноценным источником периода начала XX в., возвращение этих книг в научный оборот восполнит лакуны в изучении истории 20— 30-х гг., так как, исследуя в своих трудах революционное прошлое своего края, советские историки писали прежде всего историю своего времени. Введение в научный оборот документов о запрете и изъятии историко-краеведческих изданий особенно актуально для изучения истории интеллектуальной мысли, которое невозможно без исследования истории ее преследования.