Правовед В. В. Куликов, проведя анализ законодательства, регулирующего надзорные функции властных структур по отношению к земствам, пришел к выводу, что правительство принимало меры по введению земских организаций в систему государственного управления в ответ на рост их политической активности и расширение масштабов деятельности. Изучая конкретные случаи противостояния земств и местной администрации, он показывает, что земства не всегда были так «невинны», а бюрократы так «реакционны», как принято считать. Вполне типичным для деятельности земств, по заключению исследователя, было «нарушение круга ведомства, определенного в законе» [см.: Куликов].
Е. М. Петровичева не разделяет бытующее в литературе мнение о том, что «узость и односторонность классовой базы земского самоуправления» привели к началу ХХ в. «к явному кризису земства». По ее наблюдениям, узкие рамки земского Положения 1890 г. расширялись на практике: по представлению губернаторов и назначению верховной власти в состав земств и управ вводились дворяне, не имевшие полного ценза, купцы и крестьяне [см.: Петровичева, 31 ]. О том же пишут уральские историки О. Н. Богатырева и Е. В. Помелова. Одной из особенностей работы земств Вятской, Олонецкой, Вологодской и Пермской губерний они считают включение в их состав по доверенности землевладельцев лиц, не имевших личного ценза, — управляющих, служащих, врачей, агрономов [см.: Богатырева; Помелова]. В результате представители «третьего элемента», по словам Е. В. Помеловой, «не обладая землей или достаточным имущественным цензом», попадали в земства не только в качестве наемных служащих, но и в качестве гласных.
В. Ю. Кузьмин исследует «трехсторонний диалог», осуществлявшийся между земской медицинской интеллигенцией, земством и государственной властью. Один из его выводов состоит в том, что государственные субсидии, покровительство императорской фамилии, участие правительственных чиновников в работе советов общественных организаций способствовали взаимопроникновению официальной и неофициальной сфер. Главным способом воздействия земских медиков на власть он считает съезды с их участием. Автор показывает, что, кроме профессиональных и гуманитарных функций, съезды земской медицинской интеллигенции имели социальные и политические цели: они стали трибуной, с которой земские врачи заявляли о себе как об организованной общественной силе, коллективно отстаивали свои интересы, выражали профессиональные, а иногда и политические требования. Историк полагает, что при предоставлении разрешений на проведение врачебных форумов «правительство было вправе рассчитывать на понимание его политики и правильное отношение к нему со стороны их участников». Однако это происходило далеко не всегда. Как пишет автор, съезды отклонялись от заявленного регламента, а в их резолюциях имели место антиправительственные призывы [см.: Кузьмин, 114—115 ].
Вопрос о характере взаимоотношений государственной власти и земской интеллигенции тесно связан с особенностями ее мировоззрения. Из работ современных исследователей следует, что земская интеллигенция представляла собой социальную группу, самоидентификация которой была тесно связана с властью и стремлением дистанцироваться от нее. Среди важнейших причин, способствовавших стойкому интересу интеллигенции к работе в земстве, авторы указывают на принципы функционирования земских органов: отделение от администрации, самоуправление, небюрократический характер деятельности, возможность служить непосредственно народу. Можно сделать вывод, что дистанция между земской интеллигенцией и властью начала образовываться вместе с формированием земской интеллигенции как особой социально-профессиональной группы. Общественный характер ее профессиональной деятельности большинство авторов считает противовесом бюрократическому началу и наиболее успешным и эффективным способом распространить в самых глухих уголках России блага культуры, помочь крестьянским массам улучшить свой быт и экономическое производство, форсировать становление гражданского общества.
В целом, в теоретическом арсенале современных разработчиков темы субъективно-идеалистические интерпретации земской интеллигенции доминируют. Служба «третьего элемента» оценивается как акт нравственный, подвижнический, во многом жертвенный [см.: Ярцев; Кривонос; Лаптева; Баданов; Королева, 1995; 2007]. В утвердившемся в новейшей историографии проекте земской интеллигенции среди традиционного набора качеств — образованности, бескорыстности, совестливости, духовности, культуртрегерства — начисто отсутствуют составляющие успешной жизни: карьера, удачливость, достижение материального благополучия. Очевидно, что земская интеллигенция в массе своей являлась носительницей традиционного типа сознания.
От предшественников нынешние историки унаследовали также стойкую уверенность в том, что демократический «третий элемент» был самым оппозиционным компонентом земской системы. Принято считать, что в среде земских служащих особой популярностью пользовались идеи народников, в том числе революционных, а в конце 1890-х — начале 1900-х гг. распространение получили воззрения социал-демократов. Радикальные убеждения земской интеллигенции находили выражение в разнообразных формах политической активности — агитации и распространении нелегальной литературы среди коллег и крестьян, пропаганде революционных идей на профессиональных съездах, участии в народнических, а позднее эсеровских и социал-демократических кружках и всероссийских организациях. Таким образом, именно оппозиционная деятельность представителей земской интеллигенции вызывала обеспокоенность царских властей всех уровней, а «политическая неблагонадежность» служила основным мотивом для вмешательства в дела земств с требованием уволить служащего. Отметим, что авторы, осуждая в этом случае действия властей как выходящие за пределы правового поля, с невниманием относятся к правосознанию самой земской интеллигенции, к пониманию ее представителями принципов самоуправления и осознанию в нем своей роли.
Современными исследователями было установлено, что действия местных властей по обеспечению лояльности земств и их служащих были не безграничны. В. В. Куликов, А. Г. Важенин, П. В. Галкин указывают на то, что земские собрания и управы очень болезненно воспринимали всякое административное вмешательство в свои дела и стремились защищать своих служащих. Кроме того, Е. М. Петровичева отмечает, что обращение губернаторов к мерам административного порядка вызывало большой общественный резонанс и активно подхватывалось либеральной печатью. Автор подчеркивает антиконструктивизм позиций радикальной части земской интеллигенции, ее нежелание идти на сотрудничество с властью даже в изменившихся условиях думской монархии, когда правительство стало оказывать поддержку земствам в реализации важнейших социальных программ. Заслуживает внимания вывод автора: «интеллигенция не умела и не желала ждать итогов постепенного и плавного реформирования и требовала “шоковой терапии”» [Петровичева, 78—79 ].
Итак, проблема взаимоотношений земской интеллигенции и власти является одной из спорных и неоднозначных в современной российской историографии. Одним из тормозящих факторов в ее осмыслении все еще является изучение ее через призму отдельных идеологических и политических постулатов. Рассмотрение земской интеллигенции в дореволюционной литературе на основе ценностных моделей переустройства России (консервативной, либеральной, социалистической) во многом близко к оценкам земской интеллигенции различными научно-исследовательским направлениями и школами современного периода. Это создает впечатление, что идейно-тематическая борьба вокруг земства и земских служащих, происходившая в начале ХХ в., прямо или косвенно продолжилась в XXI столетии. Тем не менее имеются все основания утверждать, что современная историография отличается от работ предшествующих этапов как полученными результатами исследований, так и постановкой новых вопросов, которые еще ждут своего решения.
Список литературы
Абрамов В . Ф . Российское земство: экономика, финансы и культура. М., 1996.
Афанасьев А . Д . Земская реформа 1864 года и ее влияние на развитие общественно-политической деятельности курского учительства // Интеллигенция в потоке времени: размышления и судьбы. Курск. 2004. С. 95—99
Баданов В . Г . Земство на Европейском Севере России (1867—1920) : автореф. дис. … канд. ист. наук. Петрозаводск, 1996.
Богатырева О . Н . Региональные особенности органов земского самоуправления в Вятской и Пермской губерниях // Земское самоуправление: организация, деятельность, опыт : материалы науч. конф., посвящ. 135-летию организации Вятского земства. Киров, 2002. С. 24—34.
Будаев Д . И . Одна из великих реформ XIX века // Смоленское земство : (очерки истории и практической деятельности). Смоленск, 1998. С. 4—11.
Важенин А . Г ., Галкин П . В . Московское земство в начале XX века: из опыта регионального самоуправления. М., 2004.
Герасименко Г . А . Земское самоуправление в России. М., 1990.
Горнов В . А . Историография истории земства России : отеч. исслед. второй половины 1940-х — начала 1990-х гг. Рязань, 1997.
Ефременко А . В . Земство и реформы П.А. Столыпина // Земское самоуправление в России, 1864 — 1918 : в 2 кн. Кн. 2. М., 2005. С. 47—116.