В опубликованных на современном этапе работах авторы вменяют в вину самодержавию ограниченность и непоследовательность Земской реформы 1864 г. и последующее приятие законов, сужавших самостоятельность земских учреждений, ограничивавших их права в подборе персонала; стремление подчинить государственным структурам деятельность земств и их служащих; игнорирование идей и предложений, исходящих от местных самоуправлений. Губернской администрации инкриминируют увольнения и отказ в утверждении в должности земских служащих; мелочную опеку и вмешательство в дела земств. В таком контексте очень предсказуемо звучит вывод, сделанный историками Д. И. Будаевым и М. С. Низамовой, согласно которому земство могло бы сделать больше и даже «коренным образом улучшить существующее экономическое положение уездов», но этому противодействовал самодержавный строй [см.: Будаев, 11 ; Низамова, 32 ]. В духе советской историографии исследователи Г. А. Герасименко [1990], В. С. Меметов, Л. Е. Рябинкин [1996], Е. Н. Морозова [1991], А. Д. Афанасьев [2004] видят причины, по которым власть «терпела» земства и «ненавистных третьих лиц, интеллигентов», в необратимом развитии капиталистического производства и повсеместном расширении области применения умственного труда.
На наш взгляд, существующая в отечественной историографии привычка объяснять исторические факты исходя из «злого умысла» бюрократии и самодержавия ничего положительного для исследователя дать не может. Нельзя забывать, что органы земского самоуправления действовали, полагаясь на государство и считая его гарантом тех правовых и моральных норм, на основе которых существовала вся публичная сфера. Современные западные исторические исследования показывают, что монархи поощряли, а часто и целенаправленно создавали гражданское общество для того, чтобы опекать и покровительствовать научной, благотворительной и культурной деятельности, которая способствовала национальному прогрессу и демонстрировала «просвещенность» правителей [см.: Frame; Уортман]. Отмеченная выше привычка нередко приводит отдельных российских авторов к ошибочным или противоречивым заключениям.
В. А. Горнов в своей монографии утверждает, что «оформление основных групп земской интеллигенции и рост ее активности» явились одной из предпосылок земской контрреформы [см.: Горнов, 40 ]. С этим вряд ли можно согласиться. Земское Положение 1890 г. в соответствии с консервативным политическим курсом, нацеленным на укрепление государственности в России и приведение ее внутреннего устройства в стройную и связную систему, корректировало порядок избрания земских гласных и расширяло контрольные возможности администрации. Но оно не затрагивало вопросов найма, оплаты труда и практической деятельности земских служащих, которые продолжали оставаться в компетенции земских собраний и управ. Как комментирует ситуацию историк Б. Н. Миронов, земства продолжали пользоваться достаточной свободой, поскольку «административный контроль не имел ожидаемого эффекта, а взаимное недоверие органов самоуправления и коронной администрации постоянно сменялось сотрудничеством» [Миронов, II, 154 ]. Кроме того, отметим, что увеличение численности земских служащих и возрастание их политической активности, как показывают и дореволюционные исследования, и современные изыскания, происходят в конце 1890-х — начале 1900-х гг., т. е. уже после проведения земской «контрреформы».
И еще один пример. В. Ф. Абрамов, описывая формы культурной коммуникации земской интеллигенции, замечает, что власть всячески препятствовала и запрещала проведение съездов с ее участием. Однако в своей работе он приводит данные, согласно которым с 1867 по 1914 г. состоялось более 4, 5 тысяч губернских и уездных съездов земских учителей, до 20 областных, 2 общеземских съезда [см.: Абрамов, 126 ]. По сведениям Л. А. Жуковой, с 1871 по 1905 г. прошло около 300 земских врачебных съездов [см.: Жукова, 2005б, 417 ]. Помимо того, в стране действовало несколько сотен научных обществ и обществ взаимопомощи, в которых участвовали земские служащие. Возможно, что таких форумов могло состояться и больше, но, как показывает В. Ю. Кузьмин на примере деятельности земской медицинской интеллигенции, их созыву мешали не действия администрации, а периодически возникавшие конфликты между земскими врачами и земскими гласными [см.: Кузьмин, 83, 86 ]. К этому приводило стремление земских медиков обеспечить невмешательство земских управ в свою работу, попытки навязать земским собраниям свои решения, а также критика культурных мероприятий земств. В целом, имеющиеся данные о многочисленных съездах земской интеллигенции, работе профессиональных и научных объединений с ее участием, на наш взгляд, противоречат существующим в отечественной историографии представлениям об исключительно самодержавном характере политической культуры России, не оставлявшем места для неправительственной общественной деятельности.
По мере количественного развития новейшей историографии стали происходить и качественные изменения. Обращение авторов к новым сюжетам и взвешенная интерпретация источников заметно расширили исследовательское поле. Изучение широкого комплекса правительственных программ второй половины XIX — начала ХХ в., направленных на модернизацию всех сторон жизни русского общества, позволило историкам сделать новые, достаточно неожиданные наблюдения и заключения.
Авторы очерка истории московского земства А. Г. Важенин и П. В. Галкин обратили внимание на то, что условия для деятельности земских педагогов изначально были очень неблагоприятными, поскольку крестьянство, в силу неясности практической ценности образования, относилось негативно к обучению детей. По мнению авторов, ситуация стала меняться после принятия в 1874 г. Закона о воинской повинности, понижавшего срок службы для выпускников начальных училищ с 6 до 4 лет. С этого времени, пишут историки, у крестьян формируется «устойчивый интерес» к обучению и наблюдается положительная динамика численности земских школ и работающих в них учителей [см.: Важенин, Галкин, 67 ]. Г. А. Герасименко признает, что закон 1893 г., обязавший земства провести переоценку недвижимости, и выделяемые государством на эти цели ежегодные субсидии в размере 1 млн рублей способствовали расширению масштабов статистических работ и быстрому увеличению контингента земских статистиков [см.: Герасименко, 24 ]. В. Ю. Кузьмин акцентирует внимание на участии МВД в юридическом разрешении вопросов, связанных с предоставлением права женщинам-врачам заниматься медицинской практикой и поступать на службу в земские учреждения [см.: Кузьмин, 50 ]. Е. М. Петровичева, П. И. Шлемин, А. В. Ефременко указывают на значительный рост численности земских служащих различных специальностей в период думской монархии, и прежде всего агрономического персонала, что было связано с реформами П. А. Столыпина [см.: Петровичева; Ефременко; Шлемин]. М. Ф. Соловьева исследует технологию совместной деятельности государства и земского самоуправления по введению всеобщего начального образования. По ее словам, «во время создания крепких крестьянских хозяйств возникла потребность в повышенной начальной школе (вместо трехлетнего вводился пятилетний курс обучения)» [Соловьева, 4 ]; для подготовки учителя новой школы создавались учительские институты на совместные средства государства и земств вместо традиционных учительских семинарий [см.: Там же].
Можно констатировать, что большинство современных исследователей признают, что успехи земств в социальной сфере в предвоенные годы были связаны с увеличением участия государства в финансировании программ в области здравоохранения и образования. Однако оценивается это обстоятельство неоднозначно. А. Г. Важенин и П. В. Галкин, например, считают, что органы самоуправления превращались в механизм перераспределения государственных средств, а земский учитель попадал в разряд служащих правительственных учреждений [см.: Важенин, Галкин, 78 ].
В современной исследовательской практике сформировался новый подход к истории земств и их вольнонаемных специалистов, стремящийся отойти от штампов и мифов, сложившихся в отечественной историографии еще в конце XIX в. Посмотреть на проблему шире и глубже, избежать односторонности стремятся Б. Н. Миронов, П. И. Шлемин, В. В. Куликов, Е. М. Петровичева, В. Ю. Кузьмин, М. Ф. Соловьева, О. Н. Богатырева и другие исследователи. В их работах заметно желание пересмотреть, «проверить на прочность» либеральные концепции дореволюционной историографии, которые ранее некритически заимствовались историками. Важнейший вывод, к которому приходят в результате своих исследований авторы, заключается в том, что созданная дореволюционной публицистикой политическая по своей сути концепция, противопоставляющая «власть» и «общественность», во многом искажает реальную картину. Внимание к политическому дискурсу позволило исследователям отказаться от характеристики взаимоотношений между самодержавием и местным самоуправлением — как «борьбы», а политики правительства в отношении земств и их служащих — как «репрессивной». Соответственно изменилась система координат научных изысканий. Авторам удалось представить более богатую картину социального и политического поведения и причинно-следственных связей.
Выход в 1999 г. двухтомной монографии Б. Н. Миронова стал событием в отечественной науке. Для нас интерес представляет один из выводов автора: в России уже к началу 1880-х гг. управление повседневной жизнью являлось в большей степени прерогативой самого общества, чем государства. Показателем этого он считает снижение численности коронной бюрократии на фоне значительного увеличения численности служащих в органах общественного самоуправления. По данным ученого, «в 1880 году в земствах 34 губерний и городских думах 50 губерний Европейской России было занято около 140 тыс. человек, т. е. больше, чем в коронной администрации всей империи без Польши и Финляндии». Позднейшие попытки Александра III и Николая II изменить ситуацию и укрепить роль государства в управлении, по заключению исследователя, успеха не имели, поскольку «в эти же годы увеличилось число земств, а численность служащих во всех органах общественного управления возрастала быстрее, чем численность бюрократии» [Миронов, 202 ].