Однако на практике такое разграничение управленческих функций в начале 1920-х гг. часто было формальным: за ИТР в любом случае стояли технический авторитет, понимание ими реальных интересов производства, в то время как за комиссаром — опять-таки в любом случае — политическая диктатура. В этих условиях фактическое разграничение функций между «красным управляющим» и спецами во многом определялось их личными взаимоотношениями, и прежде всего амбициями большевиков.
Интересы производства, разумеется, страдали в меньшей степени в том случае, если коммунист, надзирающий за «спецами», отдавал им решающие нити хозяйственного управления. Идеалом руководителя такого типа для ИТР Урала был Г. И. Ломов, работавший в 1921—1923 гг. председателем Уралэкономсовещания и управляющим Уралплатины. Инженер В. П. Тарасов вспоминал впоследствии, что Г. И. Ломов в Уралплатине передал «все руководство дела» техническому директору треста В. А. Доменнову, считая последнего «вполне способным на это как человека, прошедшего большой стаж горного деятеля… Сам же Г. И. Ломов считал себя обязанным помогать, но только в тех случаях и в таких вопросах, где В. А. Доменнов ничего не мог поделать. Обычно это касалось продвижения крупных вопросов в Москве, согласования с партией, получения валюты на заграничные заказы и пр. Г. И. Ломов называл себя “тараном”, который пробивает брешь, чтобы дальнейший путь был легким» [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43929, V, л . 116 ].
Как вспоминал впоследствии инженер В. А. Гассельблат, Г. И. Ломов строил еще более широкие замыслы и по совету В. А. Гассельблата в 1922 или 1923 г. хотел построить управление промышленностью на Урале, поставив везде во главе специалистов, придавши в качестве помощников «для разговоров по партийным и профессиональным вопросам коммунистов» [Там же, д. 43927, III, л . 131 ].
Такая деятельность Г. А. Ломова, получившая негласное наименование «ломовщина», по-разному оценивалась в инженерно-технических и партийных кругах региона. Первые, разумеется, всячески ее приветствовали, в то время как среди большевиков именно с «ломовщиной» связывался опасный «сменовеховский уклон» парторганизации. На это, в частности, прозрачно будет намекать на заседании в Уралобкоме ВКП(б) в 1928 г. полномочный представитель ОГПУ по Уралу Г. П. Матсон [см.: ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 56, л . 13 ].
Характерно, что планы Г. И. Ломова по реорганизации управления индустрией региона были отвергнуты, а сам Г. И. Ломов в 1923 г. покидает Урал. Таким образом, культивируемый им тип партийного хозяйственника местными коммунистами был отвергнут. Интересно также, что в 1928 г., когда по образцу «шахтинского дела» уральскими чекистами был сфабрикован местный процесс-«слепок», в качестве «вредительского объекта» была выбрана именно руководимая в свое время Г. И. Ломовым Уралплатина.
Гораздо более близким по духу уральским большевикам был другой тип «красного управляющего», командующего «спецами» в порядке военного приказа, особо с ними не считающегося. Этому типу руководителя вскоре также нашлось подходящее название — «мавринизм» (по фамилии малограмотного, но амбициозного «выдвиженца» из рабочих Е. И. Маврина) [ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 56, л . 4 ]. Как отмечали очевидцы, Е. И. Маврин, «еле умевший расписываться», став во главе Лысьвенских заводов, требовал, например, чтобы управляющий инженер Л. А. Лазерсон «прочитывал ему все, что он писал», причем часто это заканчивалось следующим образом: «Взбешенный Лазерсон вскакивал со своего кресла и предлагал заменять его Маврину, говоря, что контролировать свой мозг он не позволит. На это Е. И. Маврин, положив ему на плечо свою тяжелую руку кузнеца, буквально вдавливая его снова в кресло, говорил спокойно: “Сейчас еще не пришло время. Ты обязан пока управлять, и управляй, а я должен тебя проверять от имени рабочего класса, и буду…”» [цит. по: Мазур, 42 ].
Понятно, что при таком «комиссаре» блюсти интересы производства ИТР было гораздо труднее. К тому же такой ретивый «красный директор» (как правило, вчерашний участник гражданской войны), крепко усваивал несложное «черно-белое» мышление и потому видел в инженерах и техниках не специалистов, а «классовых врагов», за каждым их техническим решением искал саботаж и вредительство. В этом случае между «комиссаром» и ИТР был запрограммирован неизбежный острый конфликт, причем каждая из сторон считала себя абсолютно правой, а оппонента — не способным понять доводы.
Так, например, в лесном отделе Упралпромбюро ВСНХ в 1920 г. произошло острое столкновение между «красным директором» Россовым и специалистами отдела во главе с инженером-лесоводом Г. Г. Шапошниковым. Конфликт перерос рамки служебного и стал предметом специального разбирательства в ГубЧК. Обе стороны были непримиримы. Россов называл «спецов» отдела «паразитами, дармоедами, белогвардейцами», Г. Г. Шапошников в ответ давал не менее жесткую характеристику не только своему начальнику-коммунисту, но и всей системе «красных управляющих». Так, Россова он квалифицировал следующим образом: «зверь, среди служащих не умеющий вести работу, и даже контрреволюционер», при этом инженер добавлял, что «у нас у власти стоят чуть ли не все 100 %, а 90 % — верно, людей, не охраняющих интересы Республики, а разоряющие, а они… люди не здравомыслящие» [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 13201, л . 122, 247 ].
При контроле со стороны людей, подобных Е. И. Маврину или Россову, ИТР приходилось отвоевывать с боем право на управленческую инициативу и техническое руководство.
Однако, несмотря на все вышеперечисленные трудности (тяжелое материальное положение, разруху, резкое ограничение профессиональной инициативы и т. д.), у многих технических специалистов Урала, как ни странно, сохранились положительные впечатления об этом периоде своей деятельности. Так, инженер Б. С. Дунаев, работавший в начале 20-х гг. главным инженером ВИЗа, отмечал: «С самого первого времени революции техперсоналу работалось значительно легче… тогда было самое легкое время, несмотря на то, что как раз в то время могло быть недоверия гораздо больше» [ЦДООСО, ф. 4, оп. 6, д. 85, л . 2 об . ].
К сожалению, инженер не пояснил свою мысль, но можно предположить, что под «легкостью работы» в первые годы советской власти он имел в виду прежде всего отсутствие вала бесполезной бюрократической активности, который стал накатываться после перехода на хозрасчет. По крайней мере, именно на это станут постоянно жаловаться инженеры региона уже 2—3 года спустя. Так, уже в середине 20-х гг., согласно обследованию уральского профессора Н. И. Трушкова, изучавшего структуру рабочего дня ИТР горной отрасли региона, около 80 % рабочего времени спеца уходило не на техническую работу, а на бумажные дела, собрания, заседания, хождение по инстанциям, только 10—12 % времени оставалось на действительную работу на производстве [см.: ГАСО, ф. 272, оп. 2, д. 261, л . 91—92 ].
Характеризуя свое отношение к труду, уральский инженер С. Л. Петров определил его очень лаконичной и емкой фразой: «профессиональная инженерная любовь к производству» [ГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 43943, т. 1, л . 108 ]. Думается, что под таким определением могло подписаться большинством уральских ИТР начала 20-х гг. Эти люди любили много и хорошо работать, жить техническим творчеством. Новая власть резко ухудшила условия их труда, но на первых порах она еще давала возможность именно работать, а не «преодолевать трудности», бюрократические препоны, как это будет позже. Поэтому в начале 20-х гг. наблюдается всплеск профессиональной активности технической интеллигенции Урала.
Весной 1920 г. группой уральских и сибирских инженеров создается совместный проект Урало-Кузбасса, по которому намечалось создание пяти новых металлургических заводов (три из них на Урале) у горы Магнитной, в Кушве и Надеждинске, что позволяло к 1940 г. довести выплавку руды в регионе до 150 млн пудов. Уральскую группу инженеров возглавлял В. Е. Грум-Гржимайло. Помимо проектов размещения заводов, инженеры составили также варианты двух железнодорожных магистралей — Южносибирской (Кузнецк — Павлодар — Кустанай — Магнитная — Стерлитамак — Абдуллино) и Северосибирской (Кузнецк — Томск — Нижний Тагил), которые должны были соединить уральскую и сибирскую сырьевые базы [Галигузов, 206—208 ].
Как отмечают современные исследователи, группа составителей проекта в начале 1920-х гг. «вплотную приблизилась к решению урало-кузнецкой проблемы» [Там же, 206 ].
Замыслы В. Е. Грум-Гржимайло простирались в это время еще дальше. 23 ноября 1920 г. Уралпромбюро ВСНХ по его инициативе рассмотрело вопрос «об установлении формы участия… в изысканиях железной дороги Петропавловск — Индиго». Было решено передать производство технических изысканий дороги Ужедорстрою, а В. Е. Грум-Гржимайло поручить «предоставить проект и смету на руководство и производство им работ экономического обследования дороги… в отношении: а) рыбного промысла; б) использования местных богатств районов, входящих в сферу влияния дороги и в) ископаемых как по восточному склону Урала до р. Маныч, так и по западному — в направлении возможного спрямления магистрали по варианту от Надеждинского завода через Богословские копи и перевал между рр. Вагран и Улсуй на пристань Яншинскую и Троицк-Печорск» [ГАСО, ф. 95, оп. 1л., д. 2, л . 74 ].
Как видно из этого документа, в планы сотрудников Уралпромбюро во главе с Грумом входило не только соединение уральской руды и сибирского кокса, но и комплексное развитие богатств Северного Урала (идея, к которой мы возвращаемся только сейчас в рамках известного проекта «Урал Промышленный — Урал Полярный»). Кроме того, выходящая к незамерзающему порту Индиго северная магистраль соединяла водным путем Урало-Кузбасс с Европой, что усиливало экспортную (а не автаркическую, как это произошло позже) ориентацию базовых отраслей индустрии страны.