Средства коммуникации баснословно увеличивают власть вождя, концентрируя недосягаемый авторитет на одном полюсе информационного канала, а преклонение – на другом. Но мощный информационный шум и многочисленность отряда претендентов на любовь публики заставляет политических конкурентов действовать избирательно – либо на какую-то специализированную часть публики, либо на какой-то особый элемент сознания. Только концентрируя доступные ему ресурсы на отдельном направлении информационной войны, политик может рассчитывать на роль ньюсмейкера и запуск мультиплицирующих инструментов СМИ – размножающихся в информационном пространстве пересказов. Современный тип политического вождя должен иметь способность формировать публику, превращая ее в виртуальную партию, и придавать ей необходимые импульсы для завоевания у нее авторитета. Порой достаточно захватить место у микрофона и использовать минимальный набор актерских приемов, чтобы иметь успех в политике. Проблема лишь в том, что конкуренция за место у микрофона – одна из самых ожесточенных.
Заставить толпу слушать или рассматривать себя – означает уже акт власти. Заявление о существовании политической силы становится равнозначным ее появлению. Причем влияние этой силы напрямую зависит от аудитории, прослушавшей первоначально малообоснованно заявление и отождествившаяся с высказанной позицией. В дальнейшем простое заявление более или менее связанных позиций создает упомянутую виртуальную партию (скажем, «партию» поклонников определенного телекомментатора). Управления массами становится не искусством театрального обольщения вождями, а искусством (и наукой) коммуникации. Избирательный процесс превращается в игру знаков, распространяемых массовым тиражом.
Против всевластия СМИ в мифологическом пространстве есть только один инструмент защиты – очные социальные действия, сопровождающиеся максимальной концентрацией символьного капитала. Такие действия – это технология партий или закрытых обществ.
Массификация общества, ставшая очевидной к концу прошлого века (а состоявшаяся еще раньше), проявила противоречие между рациональными задачами управления и мифологической природой социальной мобилизации. Мифология ворвалась в политику. Как пишет К.Мангейм, «свободно парящие или направленные на потусторонний мир чаяния внезапно обрели посюстороннее значение, стали восприниматься как реализуемые здесь и теперь и наполнили социальные действия особой яростной силой». Оказалось, что управление не мыслимо без романтической риторики, без мифотворчества.
Одно и то же население может последовательно жить в принципиально различных мифологических пространствах и не чувствовать какого-то нравственного дискомфорта – романтика может противоречить обыденности. С детской непосредственностью масса может отказаться от любимых символов и обратиться с воодушевлением к символам, которые принято было ненавидеть. Душевного дискомфорта от смены парадигмы масса не чувствует, ибо память об отвергнутом мифе улетучивается почти мгновенно.
Габриэль Тард сто лет назад уже определил влияние тиража распространяемых через газеты умозаключений. Важна не их глубина или соответствие действительности, а именно тираж. Соответственно, утрата популярности того или иного мифа может быть на некоторое время компенсирована тиражностью распространяющих его изданий. Таким образом, СМИ являются ресурсом, с помощью которого миф может быть предъявлен. Другой, сколь угодно эффективный миф, не обладающий таким количеством внимающих его глаз, как миф, имеющий в своем распоряжение телевидение, обречен распространяться архаическими средствами и темпами. Но законы СМИ таковы (и об этом тоже писал Тард), что журналистика вынуждена подстраиваться под настроение массы. Именно поэтому интонация и символьный ряд быстро меняются. Архетип, так или иначе проявляет себя в заказе публики, который журналисты не могут игнорировать.
Ортега-и-Гассет так оценивал изменения в политике, связанные с массификацией: «Сегодня мы видим торжество гипердемократии, при которой масса действует непосредственно, вне всякого закона, и с помощью грубого деления навязывает свои желания и вкусы. Толковать эти перемены так, будто масса, устав от политики, перепоручила ее профессионалам, неверно. Ничего подобного. Так делалось раньше, это и была демократия. Масса догадывалась, что, в конце концов, при всех своих изъянах и просчетах политики в общественных проблемах разбираются несколько лучше ее. Сегодня, напротив, она убеждена, что вправе давать ход и силу закона своим трактирным фантазиям».
Масса теперь перепоручает политику публицистам, чутко улавливающим низменные чаяния толпы. Публицисты дают толпе возможность не утруждать себя действием на площадях. Достаточно чувствовать свою причастность к виртуальному сборищу читателей газет и зрителей телепередач, которые, не видя друг друга, чувствуют и действуют одинаково, как если бы они встретились на площади.
Слабость СМИ в том, что они не создают целостного, саморазвивающегося мифа. Они используют смесь из фрагментов разных мифологических сюжетов. С их помощью массу можно мобилизовать только на очень короткое время – например, на период проведения важного голосования. Длительного импульса политической активности или устойчивого общественного мнения СМИ не порождают. Вместе с тем, мобилизация в решающий момент может надолго предопределить ход событий, и этому нечего противопоставить, кроме представления об эффективности развития самого общества, чьи цели могут существенным образом расходиться с целями хозяев СМИ.
Раздробленность и измельченность мифотворческого потока, предъявляемого обществу, обуславливает превращение его в чистой воды обман. Миф в этом случае не воссоздает культурного пространства, не позволяет возникнуть мифо-ритуальным сообществам, которые, собственно, и могут преодолеть социо-культурный кризис. Обществу приходится восстанавливать свою жизнеспособность вопреки хозяевам газет и телеканалов.
Любой политический миф имеет свою продолжительность жизни и иногда умирает без постороннего вмешательства. Важно, чтобы один миф вовремя сменял другой. Тогда кризис мировоззрения не влечет за собой кризис материальный – производственный и политический. К сожалению, трупный яд разложившихся мифов, остающийся на руках творцов угасающего политического режима, отравляет и губит ростки новой мифологии. Спасение от этого яда – в проявленности архетипа, который, так или иначе, вынуждены «цеплять» все, кто работает с массовой информацией. Архетип систематически убивает политический миф, утративший перспективу. Беда в том, что на смену ему приходит столь же короткоживущий миф.
Освобожденная от более или менее целостного мировоззрения система средств массовой информации может достаточно долго удерживать общество в состоянии концептуального кризиса, даже когда этот кризис уже преодолен в рамках научного или политического ордена. Вопреки готовности общества принять и усвоить новый миф, производится своего рода «размягчение сознания», чтобы в него можно было на короткий срок вложить какой-то короткодействующий миф, не имеющий сюжета вне локальной задачи. Таким промежуточным мифом в России стал сначала миф либерального западничества. Затем, либерализм мимикрировал, превратился в «демократический патриотизм», в «либерализм с человеческим лицом», в котором идеологического яда стало меньше, но увеличилась его концентрация, хранимая электоральным ядром «демократической оппозиции».
Политическая мифология – инструмент, который вполне осознанно задействован в информационных войнах и основан на знании человеческой природы. Политика становится рациональной формой использования иррациональной сущности масс, которые свои интересы готовы осознавать только в ярких образах и мистических откровениях. Действительно, масса не способна к абстрактным суждениям, массе можно только внушить, но не доказать. Ее истина – миф. Поэтому управление массой опирается на знание архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Этим занимаются вожди и политическая пропаганда.
Миф может создаваться поэлементно. Одни его фрагменты могут быть закреплены в текстах, другие восприниматься лишь на уровне бессознательных реакций на новые символы. Следствием зрелости мифа является, как уже говорилось, возникновение мифоритуального сценария, который может стать началом новой социальной реальности. Нет сценария – нет и реальности в обозримой перспективе. Именно в этом причина провала практически всех без исключения российских партий образца 1988– 1998 годов, которые почти полностью игнорировали мобилизующую силу структурированного мифа. В этом же причина почти мгновенной утраты в 1999– 2000 перспектив движений «Отечество» и «Единство», чьи лидеры были заинтересованы не столько концепцией своей деятельности, сколько накачкой ресурсного потенциала самого разного достоинства.
До сих пор ритуальный символизм в российской политике развит чрезвычайно слабо, а стиль философского манифеста не закрепился в публицистике политических лидеров. Это значит, что у партий нет реальной почвы под ногами и предмета для деятельности. Если нет ни символов, ни концепции, пропагандировать практически нечего. Поэтому партийные активисты вынуждены заниматься внутренними распрями – интригами вокруг лидера, который остается в окружении партийных чиновников, а не идейных сторонников. Ему приходится практически в одиночку транслировать необходимый эмоциональный накал. Поэтому партии, добившиеся успеха на парламентских выборах, в период между выборами не существуют даже в форме умонастроения сколь-нибудь существенной части общества. Если партии и присутствуют в общественном сознании в качестве какого-нибудь мифологического обрывка, то этот то самый обрывок мифа, который, вероятно, тождественен обману.