Первый состоит в том, что этот принцип плодит нигилистов, не только уверенных в своем праве попирать прошлое и разрушать традиции, но исповедующих морально сомнительные проекты под предлогом того, что традиционные моральные нормы уже устарели и потому надо предоставить равные права всем практикам, в том числе и тем, которые еще недавно единодушно осуждались. Этот принцип «свободной соревновательности» морального и аморального, легального и нелегального явно пришелся по душе представителям теневой экономики и других теневых структур, отпраздновавших свое освобождение от «традиционного морализаторства».
Выше уже говорилось о тенденции расползания «антицивилизации», силы которой на сегодняшний день лучше воспользовались «бесцензурной» практикой «открытого общества» , чем их цивилизованные и законопослушные оппоненты и конкуренты. Приходится признать, что практики «открытого общества» в их настоящем виде опасно ослабили те барьеры и фильтры культуры, посредством которых она защищала себя и все общество от сомнительных социальных действий и отделяла легитимное от нелегитимного. «Открытое общество» на наших глазах становится обществом всесмешения: оно позволяет встречаться, обмениваться информацией и услугами людей, традиционно принадлежащих к моральным полюсам: носителей престижных эталонов, новационной элиты общества, с одной стороны, и вышедших из подполья развязных «теневиков» – с другой.
Второй культурологический изъян «открытого общества» состоит в его двойном стандарте. Демонстративной добродетелью «открытого общества» является плюрализм, терпимость к многообразию, универсальные правила игры. Эта добродетель присутствует на уровне внутренних политических практик самого Запада. Но либеральным адептам «открытого общества» мгновенно изменяет их либерализм, как только речь заходит о плюрализме культур. Здесь презумпции равенства, многообразия, свободной соревновательности вытесняются неприличной авторитарностью, нетерпимостью, иерархией. Современный либерализм склонен легитимировать только одну-единственную культуру – западную. Остальные третируются как пережиток, восточная архаика, воплощение анти-современности.
Надо сказать, что в этих отношениях молодое политологическое сообщество явно противопоставляет себя более зрелым научным сообществам, представляющим такие ранее сложившиеся научные дисциплины, как этнология (этнография), религиоведение, культурная антропология. Все они исповедуют действительно плюралистический принцип равноценности или равновеликости мировых культур – от Азии и Африки до Европы и обеих Америк. На такой методологической и ценностной основе принцип «открытого общества» мог бы получить действительно демократическую интерпретацию равноправного, взаимообогащающего диалога мировых культур.
На деле случилось иное. «Открытое общество» понимается как одностороннее право западной культуры на безграничную экспансию и запрет другим культурам защищаться от этой экспансии, отстаивать свою идентичность, свою традицию. Надо сказать, что агрессия антитрадиционализма, которую позволяет себе современная либеральная идеология, осуждающая любой «традиционный» (читай: незападный) менталитет как помеху модернизации, выглядит чем-то избыточным, если учесть, что и в условиях стихийно складывающегося межкультурного обмена западная культура получает огромные преимущества и способна вытеснить и разрушить местные культуры. Преимущества западной культуры в ситуации обмена связаны с двумя обстоятельствами.
Во-первых, с несомненно лучшей технической оснащенностью этой культуры, снабженной всем арсеналом современных информационных технологий. Во-вторых, с тем, что она адресуется к массовому, потребительско-гедонистическому сознанию, т. е. откровенно играет «на понижение», потакая примитивным вкусам и инстинктам. Другие культуры привыкли играть на повышение, требуя от своих адептов кроме достаточно сложных ритуалов еще и таких добродетелей, как жертвенность, самоотверженность, «сыновья почтительность», уважение к норме. Иными словами, они отстаивают менее вероятные состояния духа, требующие специальных усилий. Напротив, экспансия западной культуры во многом совпадает с энтропийными тенденциями нашего времени, чурающегося всего того, что требует настоящих усилий и героики духа. Таким образом, популярность современной западной массовой культуры сродни тому недобросовестному популизму, который потакает низменным страстям толпы и манипулирует ее сознанием.
Здесь надо уточнить некоторые определения. Дело в том, что в Западной Европе, наверное, не в меньшей степени обеспокоены разрушительными эффектами американской массовой культуры, чем мы в России. Преимущества американского культурного экспорта – голливудской продукции, телесериалов, иллюстрированных журналов, поп-музыки – связаны с двумя вышеуказанными факторами: высокие технологии плюс низкий вкус. И защищают американцы свой культмассовый экспорт аргументами из арсенала «открытого общества». Зеркальным отражением этой аргументации является, например, публицистика французских либералов, ставящих под сомнение собственную национальную культуру*. Французская культура обвиняется в том, что она является этатистской (державной), патерналистской, интровертной, догматической, а не эмпирической, словом, – закрытой, а не открытой.
* См., напр.:Cannar Y. Le juste Pouvoir: Essai: sur les deux chemins de la democratic. P., 1983; Baccou P. Le Grand Tabou: L’economie et le mirage egalitaire. P., 1981.
Анализ показывает, что идеология современного либерализма является американоцентристской: во всех странах мира либеральный интернационал склонен охаивать местные культурные традиции и призывать к идейному и культурному разоружению перед американской экспансией – к предельной культурной открытости. Единственно адекватным эталоном Современности объявлена американская культура – остальные либо вовсе несовременны, либо претерпевают процесс «осовременивания», и путеводной звездою для них является американский образец. Сторонники либерализации культуры и культурного обмена призывают не бояться коммерциализации культуры: массовый спрос и рентабельность они рассматривают не только как экономические критерии в области культуры, но и как ценностные ориентиры. Принцип laisser-faire в области культуры понимается ими как освобождение населения, в первую очередь молодежи, от благонамеренного морализаторства и опостылевшего идейного наставничества. Воспитание высокого вкуса в культуре они считают пережитком патернализма и полагают, что в культуре, как и в обычной коммерции, уместен принцип: потребитель всегда прав.
Речь идет, по сути дела, о неожиданной реабилитации нового варварства – того, что пребывает не вне современной технической цивилизации, а является ее собственным продуктом и олицетворяется индивидом, переставшим стесняться низменных инстинктов. Не скрывается ли за либеральным интернационалом в культуре специфический потребительско-гедонистический интернационал – быстро растущая в числе мировая диаспора прожигателей жизни, празднующих свое освобождение от «гнета» морали и культуры? «Открытое общество» означает для них ослабление «тормоза» – потребительско-гедонистическую «революцию сознания», поддержанную могучим мировым центром – американским массовым обществом, повсюду насаждающим своих «агентов влияния».
Обратимся теперь к геополитическому содержанию доктрины «открытого общества». В этой области успела сложиться своя достаточно стройная теория – теория глобального мира. Из того очевидного факта, что современный мир становится все более взаимозависимым, особенно в экономической области, адепты глобализма делают вывод о безнадежной устарелости всех тех понятий, которые тормозят экспансию западного (в первую очередь американского) массового общества. Характерно это удивительное совпадение: то, что мешает единственной сверхдержаве строить однополярный, т. е. управляемый ею мир, одновременно подвергается самым ожесточенным нападкам теории глобализации.
Налицо двойной стандарт: то, что считается своевременным и уместным для Запада, категорически осуждается применительно к не-Западу. В первую очередь осуждению подвергается национальный суверенитет. Теория глобального мира утверждает, что это – вредная и опасная химера, препятствующая процессам свободного обмена и несовместимая с объективными тенденциями глобализации экономики, культуры, систем безопасности, принятия решений. При этом полагается само собой разумеющимся, что центром и источником этих тенденций, а также центром глобальных решений являются крупнейшие страны Запада. Процессы интеграции на Западе всячески поощряются и одобряются как соответствующие объективным требованиям глобализации. Но те же процессы на Востоке, например в странах СНГ или в рамках Лиги арабских стран, категорически осуждаются–в одном случае как рецидив «русского империализма», во втором – как вылазка арабского национализма.
Все станет ясно, если мы поймем, что на самом деле эффективная интеграция и консолидация других народов может стать помехой для архитекторов однополярного мира, заинтересованных в том, чтобы могущественной сверхдержаве противостояли не спаянные и консолидированные «оппоненты», а разрозненные и слабые одиночки. Двойной стандарт проявляется и в ценностной сфере – той области, где формируются твердыни человеческого духа. Новый, глобальный мировой порядок предполагает не взаимный обмен духовными ценностями, а одностороннюю экспансию западных ценностей и категорическое осуждение всего того, что способно им сопротивляться. Протекционистские барьеры, как в области экономики, так и в области культуры, категорически осуждаются западными адептами «открытого общества», когда речь идет о странах не-Запада. Но эти же защитные технологии беззастенчиво применяются самим Западом перед лицом не-Запада. Достаточно привести в пример знаменитые Шенгенские соглашения в рамках Европейского Сообщества. Они прямо основаны на двойном стандарте: в той мере, в какой страны Западной Европы открывались друг другу, они одновременно закрывались для «пришельцев» с Востока и Юга, что нашло отражение в резком ужесточении иммиграционного законодательства, таможенных бартьеров, законов о гражданстве и т. п.