Другое определение предмета политической науки было предложено Р. Далем, настаивавшим в книге “Современный политический анализ” (1963) на том, что политический анализ должен быть сфокусирован на изучении власти, авторитета и принципов управления. Данный подход, явно направленный против традиционного, также вызвал немало критических замечаний, касающихся слишком расширительного толкования сферы собственно политических исследований.
Такого рода критические замечания сами по себе грешат субъективизмом, поскольку ничто не может помешать нам рассматривать все явления, прямо или косвенно имеющие отношение к миру политики, например, - насилие, революции и политическую модернизацию, образование и воспитание, региональные и международные институты и конфликты в качестве объектов, имеющих такое же отношение к сфере политического анализа и, следовательно, к предмету политической науки, как конституционное право и история, политические партии и формирование различных философских представлений о политике.
Стремясь преодолеть противоречия, свойственные различным определениям предмета политической науки, редакторы авторитетного учебника "Политическая наука: новые направления" (1996 г) Р. Гудин и Х. - Д. Клингеманн, определяя политику как ограниченное применение социальной власти, полагают, что объектом политологии является изучение природы и источников этих ограничений и техники применения социальной власти в рамках данных ограничений. Такого рода определение, выходящее за пределы собственно политической науки и соприкасающееся с проблематикой, изучаемой в рамках общесоциологических теорий и, в частности, политической социологией, на первый взгляд, подводит к неутешительному выводу о невозможности дать определение политической науки в ее же собственных пределах. Проблема однако заключается, на наш взгляд, совершенно в другом. Критерии, позволяющие различать элементы собственно политического анализа от социологического, юридического, психологического, философского или этического, содержатся, вероятно, не в характере объектов, но, скорее, в особенностях аргументации и самих теориях, с помощью которых ученые строят свои гипотезы и выводы.
Понятие “теория" имеет несколько значений. Иногда она отождествляется (не вполне корректно) с разного рода догадками и гипотезами. Но обычно она ассоциируется с определенным типом взаимодействия между идеями, объектами, различными переменными и т.п.
Весьма существенным выглядит различие между спекулятивными теориями и построениями, лишенными спекулятивного элемента. Под первыми подразумевается такой тип теоретических конструкций, в рамках которых заключения и выводы, как правило, предшествуют конкретному анализу различных сторон изучаемых объектов.
К приведенному выше различию примыкает (но не сливается с ним) различие между нормативной теорией и теоретическими представлениями, ориентированными на эмпирические факты (“эмпирическая теория”). Нормативный характер теории определяется этическими установками (предиспозициями), ценностями и целями, формулируемыми в качестве основы для поведения индивидов и деятельности больших и малых человеческих групп или общества в целом. “Эмпирическая теория” ограничивается выводами, сформулированными на основе опыта и наблюдений за регулярно воспроизводящимися в той или иной сфере общественной жизни явлениями. При этом сторонники эмпирического анализа ориентируются на методы построения гипотез, принятые в естественных науках. Например, утверждение “солнце взошло” относится к разряду эмпирических фактов. Напротив, утверждение “солнце всходит и заходит в течении двадцати четырех часов" представляет собой уже теоретическую гипотезу.
Из этих двух рядов различий можно выстроить следующую типологическую схему:
Теории
Спекулятивные Не-спекулятивные
Эмпирические + +
Нормативные + -
Из данной типологии следует, что нормативная теория является спекулятивной “по определению", поскольку ее выводы формируются преимущественно на основе ценностных суждений. Напротив, можно определенно утверждать, что “эмпирические теории” тяготеют к не-спекулятивным суждениям. Вместе с тем, стремление ориентирующихся на эмпирические факты ученых к “высшей объективности" нередко оказывается не совсем обоснованным по причине множества трудностей, связанных с постижением исключительно сложной социальной и политической действительности. Тем самым претензии на объективность могут соприкасаться со спекулятивным догматизмом.
Следует отметить, что до недавнего времени интересы и теоретические разработки большинства как зарубежных, так и отечественных политологов, независимо от идеологических ориентаций, во многом основывались на комбинации спекулятивной нормативной теории со спекулятивными и не-спекулятивными эмпирическими конструкциями. По своему происхождению политические теории всегда были (и нередко остаются до сих пор) нормативными, ценностно окрашенными системами аргументации, обосновывающими преимущество того или иного государственного строя. В рамках такой аргументации вопросу о том, что есть на самом деле, предшествует вопрос о том, что должно быть.
Анализ политики сквозь призму подобных теоретических приоритетов (дополняемых, как правило, определенными идеологическими ориентациями и предпочтениями) всегда порождает противоречия. Например, традиционное априорное утверждение марксистской литературы - “социализм выше либеральной демократии” - было основано, с одной стороны, на идеологически ангажированном, абстрактном сравнении идеальных моделей соответствующих политических систем и режимов, а с другой - на сопоставлении социалистического идеала с реально существующими либеральными государствами. При этом игнорировалось необходимое, с точки зрения научного подхода, сравнение реальных либеральных и социалистических демократий. На этой подмене - идеал чего-то выше реальности чего-то другого-, собственно, и основывалась марксистско-ленинская политическая теория (научный коммунизм).
Разумеется, вопрос об отношении нормативных и ориентированных на эмпирические и исторические факты теорий не может ограничиваться рамками идеологических конфликтов, сколь бы всеобъемлющими и фундаментальными они не представлялись. Например, в современной политологии различные концепции демократии могут спонтанно выступать в качестве нормативного идеала постольку, поскольку демократическая система становится глобальным ориентиром массовых движений и политического сознания.
В связи с этим возникает и другой вопрос - может ли научная концепция демократии быть просто описательной или же она является продуктом какой-либо базовой теории. Поскольку в действительности концепция демократии разрабатывается и обсуждается на самых различных уровнях - от эмпирически-описательного до теоретического и философского (отличие последнего состоит лишь в том, что теоретическая рефлексия оказывается органически включенной в конкретную философскую систему и тем самым взаимосвязанной с метафизическими, эпистемологическими, этическими и проч. суждениями, характерными именно для данной системы), наши представления о демократии всегда являются до известной степени нормативными. В этом смысле в обществах, где либеральная традиция вполне укоренилась, даже эмпирическая наука отталкивается в своих посылках от разработанного в теории политического идеала. Соответственно, политическая теория нередко конструируется индуктивно, вбирая в себя элементы опыта.
Но если главное отличие нормативной теории от эмпирической теории (или науки) зависит от того - в какой степени последняя может или должна ориентироваться на определенные ценностно окрашенные нормы, возникает вопрос о критериях “правильности" (верификации) той или иной теории.
В своей, ставшей после второй мировой войны широко известной книге “Человек науки против политики власти” (1946) Г. Моргентау - немецкий ученый, эмигрировавший из нацистской Германии в США, отмечал: “Величие ученого не зависит исключительно от его способности делать различие между истинным и ложным. Его величие раскрывается, прежде всего, в его способности и решимости выбирать из всех истин, которые можно познать, те, которые познавать необходимо. Тот, кто способен только отличать правду от лжи, ошибается даже в том, что он знает. Ведь он не знает - какое знание необходимо и без какого можно обойтись. Проводя такое различие или будучи не в состоянии это сделать, ученый имплицитно обнаруживает моральные стандарты, которые руководят им, или же их отсутствие. Система морально детерминированного научного знания представляет картину мира, знать который важно и ориентироваться в котором необходимо. Научное знание, понимаемое таким образом, несет с собой моральную оценку того, чему оно обязано своим существованием. Однако, с того самого момента, как это моральное решение прорастает из индивидуального уравнивания обществоведа и получает привкус его иррациональной природы, рациональность научного ума и его притязание на универсальность подпадают в данном случае еще и под другое ограничение".
Резкая критика, данная Г. Моргентау эвристическим и моральным стандартам научного знания и его носителей, во многом была вызвана глобальным разочарованием ученых его поколения в возможностях как социальной науки, так и западных либеральных демократий, не сумевших предотвратить прихода нацистов к власти в Германии и стремительной экспансии тоталитарной политики во всем мире.
Вопрос о границах и возможностях общественных наук вообще и политологии, в частности, приобретает поистине драматический характер и в современной России. Претензии гуманитарной интеллигенции с начала “перестройки” на разработку концепции “социализма с открытым лицом", а после ее краха нового российского варианта либерального государства потерпели полный провал, столкнувшись с реальностью жесточайшего экономического и политического кризиса. В этих условиях вопрос о содержании, месте и роли политического знания в плане его возможностей оказывать реальное воздействие на политические процессы нуждается в более подробном анализе.