Другой причиной объявлялось умелое проведение избирательной кампании В. Жириновским, блестяще использовавшим возможности электронных средств массовой информации для воздействия на настроения избирателей. Этот фактор, безусловно, имел значение: на фоне маловыразительных, зачастую откровенно скучных выступлений демократов лидер ЛДПР выглядел колоритной сильной личностью, обладающей политической волей, что в глазах российских избирателей имело немаловажное значение. Но «феномен Жириновского» некоторыми его критиками, особенно теми, кто наделял лидера ЛДПР демонической силой, способностью «гипнотизировать» миллионы слушателей и зрителей, откровенно преувеличивался.
Наконец, еще одной причиной субъективного толка называлась прямая фальсификация результатов выборов консервативно настроенными членами избирательных комиссий [Любарский, 1994]. Версия эта оказалась зеркальным отражением трактовки итогов апрельского референдума, которую давали тогда консерваторы: победу, одержанную президентской партией, они объясняли тем, что результаты голосования были фальсифицированы комиссиями по подсчету голосов. А после декабрьских выборов консервативные политики доказывали, что их победа была бы еще более внушительной, если бы итоги голосования не были подтасованы в угоду «Выбору России».
Обратившись к всевозможным субъективным причинам своей неудачи на выборах, демократы преуменьшали или вообще не рассматривали ее объективные причины. Более того, даже после декабрьских выборов многие среди них склонны были настаивать на сугубо позитивных итогах двух лет радикальных экономических реформ в России, которые могли поэтому вызвать только симпатию среди населения. Один из идеологов «Выбора России», А. Илларионов, доказывал, что в 1992—1993 гг. не только не произошло падения жизненного уровня россиян, но даже наблюдался его неуклонный рост, выразившийся в существенном увеличении потребления практически всех продуктов питания, покупок автомобилей и загранпоездок. Его единомышленники неизменно с гордостью объявляли об успешной массовой приватизации и твердо обещали окончательную победу капитализма в России в 1994 г. В свете подобной концепции триумфального шествия народного капитализма в России неудача демократических блоков и особенно «Выбора России» на декабрьских выборах действительно могла показаться не более чем недоразумением или результатом особого коварства политических противников.
Подобные «оптимистические» оценки итогов двух лет радикальных реформ, исходящие от их идеологов, серьезнейшим образом отличались от «пессимистических» оценок, которые появлялись не только в консервативных, но часто и в демократических средствах массовой информации, принадлежали не только противникам реформ, но также и их сторонникам, и независимым наблюдателям, в том числе многим ученым-экономистам. Главный вывод «пессимистических» оценок заключался в том, что россияне не выдерживают «цены», которую большинству из них пришлось заплатить за правительственные экономические реформы. И если опираться на эти оценки, то тогда следует признать, что именно непомерная для большинства общества социально-экономическая цена реформ стала главной причиной нарастания массового «левого» и «правого» радикализма, нашедшего выражение в успехах политических сил коммунистической и националистической ориентации во время выборов.
В 1993 г. в России продолжался неуклонный быстрый спад промышленного и сельскохозяйственного производства. Уровень промышленного производства составил к уровню 1990 г. 59,8%. В топливно-энергетическом комплексе он равнялся 81,2%, в машиностроительном комплексе — 58, в пищевой промышленности — 65,1, в легкой промышленности — 46,7%. При этом наблюдались свертывание инвестиций (их доля в валовом внутреннем продукте в 1993 г. снизилась до 8% против 17% в 1989-1990 гг.), примитивизация производства, откат многих отраслей к технологиям двадцатилетней давности.
Несмотря на приверженность правительства монетаристскому курсу, в России утвердилась стабильно высокая инфляция, составившая к концу 1993 г. вместо 3—5%, запланированных правительством, около 20%.
В России быстрыми темпами происходили поляризация бедности и богатства, размывание среднего класса, разрушение структур общественного потребления и социальных структур. Индекс Джини, которым мировая экономическая наука измеряет уровень неравенства, вырос в России за два года с 0,256 до 0,346. При этом, согласно официальной статистике, в 1993 г. 20% самых богатых россиян владели 43% совокупных денежных доходов, а 20% самых бедных — только 7%. Доходы 10% наиболее обеспеченных превышали доходы 10% наименее обеспеченных уже в 11 раз (в 1992 г. — в 8 раз, в 1991 г. — в 4,5 раза). А 4% супербогатых россиян имели доходы, примерно в 300 раз превышающие доходы «низов». Не менее трети россиян по уровню жизни опустились ниже официальной, по сравнению с западными стандартами резко заниженной, черты бедности. По западным же стандартам ниже черты бедности жило большинство населения. Среднее сословие, составляющее в развитых странах не менее двух третей населения, в России сократилось до 10—15%. При этом из него практически были вымыты интеллигенция и квалифицированные рабочие, которые как раз составляют большинство среднего класса в странах Запада.
Проявления нараставшего разрыва между бедностью и богатством становились все более многообразными. На стороне богатства укоренилось престижное потребление: российские нувориши, которые-то и стали символом «новых русских», обзаводились шикарными западными автомобилями, приобретали дорогостоящие особняки, в организации и проведении досуга достигли стандартов, характерных для сверхбогачей Запада. Широко известными стали факты вывоза и размещения ими своих капиталов в западных банках: за один 1993 г. их вклады за рубежом удвоились, достигнув 18 млрд. долларов. Они активно приобретали недвижимость в странах Запада, посылали своих детей на учебу в лучшие зарубежные университеты, становились участниками элитарных аукционов антиквариата, произведений искусств, предметов роскоши.
Показатели бедности включали в себя резкое снижение большинством россиян потребления услуг здравоохранения, образования, жилищного хозяйства. Рост цен на жилье сделал его для большинства россиян практически недоступным. Стоимость квартиры в Москве достигла 100 средних годовых зарплат (в Токио она равнялась 9,5 годового дохода, в Нью-Йорке — 6—8 и не превышала 14 средних годовых зарплат ни в одной из 52 стран, изучавшихся ООН). Резкое снижение жизненного уровня россиян стало главной причиной быстрого падения рождаемости: для средней семьи рождение ребенка становилось непозволительной «роскошью».
Деиндустриализация, резкое сокращение сфер науки, образования, культуры породили неуверенность в завтрашнем дне, страх потерять профессию и работу у десятков миллионов представителей рабочего класса и интеллигенции. Согласно исследованиям, впервые проведенным в России по международным нормам, общее количество безработных (полностью или частично) на конец ноября 1993 г. составило 7,8 млн. человек, или 10,4% экономически активного населения. (В последующем безработица нарастала, достигнув в феврале 1994 г. 10,2 млн. человек — 13,7% экономически активного населения России.)
Острые социально-экономические проблемы и контрасты составили в совокупности «социальную цену» радикальных реформ, оказавших непосредственное влияние на поведение российских избирателей во время декабрьских выборов. При анализе и оценке этого поведения одним из важных, требующих объяснения вопросов оказалось соотношение его с итогами апрельского референдума, когда россияне все же высказали поддержку социально-экономическому курсу президента, а следовательно, той политике, защитником которой в декабре был блок «Выбор России».
Одно из главных объяснений изменения политической ориентации большой части россиян заключается в том, что в декабре они оказались перед лицом качественно новой альтернативы. В апреле они стояли перед выбором из «двух зол»: меньшим в их глазах оказалась политика Б. Ельцина и его окружения, заключавшая при всей ее высокой «социальной цене» все же надежду на продвижение общества вперед, а большим — архиконсервативная бездеятельная позиция Верховного Совета во главе с Хасбулатовым, не сулившая ничего, кроме реставрации старого строя. Но в результате октябрьских событий «большее зло» было устранено с политической арены. В декабре многие россияне сочли возможным поэтому «наказать» меньшее зло в лице радикальных реформаторов.
Однако, как показали последующие события, выборы в Государственную думу не поколебали соотношения политических сил, сложившегося во властной системе после сентября-октября 1993 г. Дума не смогла соперничать с исполнительной властью, оставшейся в руках Ельцина и его сторонников. Они продолжили пожинать плоды победы, добытой в сентябре и октябре. Президент и его окружение, оперевшись на декабрьскую Конституцию, которая утвердила их гегемонию во властной системе, продолжили формирование нового общественно-политического режима.