Под традиционной классификацией политических партий начала ХХ века по идейному признаку – либералы и социалисты (социал-демократы, эсеры, анархисты и пр.) – можно обнаружить вполне четкую социальную подоплеку, которая, однако, существенно отличается от той, какую предлагают марксисты. Согласно представленной в данной статье концепции, эти партии имели своей социальной базой отнюдь не буржуазию, пролетариат и т.д., а разные слои одного и того же класса – интеллигенции. Так, либеральные организации – кадетская партия и ее предшественники – создавались представителями буржуазной интеллигенции*, выступавшими за эволюционное преобразование государства и общества. Мировоззрению же социалистов был свойствен заметный люмпенский оттенок, выражавшийся прежде всего в волюнтаризме, апологии насилия, неразборчивости в выборе средств. Характерно, что этот оттенок проступал тем более явственно, чем левее было то или иное течение (и чем, кстати, моложе были его участники). Так, организации анархистов всегда ходили по грани, за которой начиналось перерождение в обычные банды. Весьма волюнтаристские методы практиковали эсеры, отдававшие предпочтение индивидуальному террору. Грезили вооруженным восстанием и не брезговали "эксами" эсдеки-большевики. Более или менее придерживались "правил приличия" разве что эсдеки-меньшевики, да и те не демонстрировали особого пуризма. Зрелость эсдеков-большевиков по сравнению с анархистами и эсерами проявлялась в том, что индивидуалистическому волюнтаризму они противопоставляли стремление к созданию иерархизированной по военному образцу машины насилия – слепка со структуры госаппарата. Можно сказать, что анархистам и эсерам большевики противостояли как интеллигенты-протобюрократы люмпен-интеллигентам.
Внутри российской контрэлиты начала века гегемония безусловно принадлежала левому крылу – социалистические партии и возникли раньше, и численностью были поболее. Обусловливалось это несколькими причинами, и самая очевидная состояла в том, что постоянный приток выходцев из низших классов усиливал позиции в первую очередь люмпен-интеллигентов и интеллигентов-протобюрократов – как стоящих на более низкой ступени развития, чем, допустим, интеллигенты буржуазные. Но дело было не столько в этом, сколько в том, что поведение официальной бюрократической элиты, встречающей репрессиями любую попытку нарушить ее монополию на власть, ставило контрэлиту перед выбором: или она будет отвечать насилием на насилие, или ей придется отказаться от претензий на участие в политической жизни. Да и индивидуальный террор, "эксы" и т.п. потому и стали обычной практикой, что получали молчаливое одобрение интеллигентского сообщества. Наконец, пронизывающие всю общественную жизнь классовые антагонизмы – между землевладельцами-помещиками и крестьянами, между рабочими и работодателями и т.п. – самим фактом своего существования придавали больше убедительности аргументам революционеров, нежели их оппонентов-реформистов. Любой всплеск крестьянских или рабочих волнений усиливал контрэлиту в целом, но прежде всего укреплял позиции ее революционной части.
Элита и контрэлита в дореволюционной России были тесно связаны, и связь эта носила обратно пропорциональный характер. Другими словами, если первая теряла влияние, то вторая его расширяла – и наоборот. Это объяснялось тем, что они сосуществовали в едином социокультурном пространстве, рекрутируя своих "солдат" из числа т.н. "образованных классов". И если монополию на власть элите до поры удавалось удерживать за собой, то идейную гегемонию она уступила контрэлите гораздо раньше – причем в условиях, когда чиновничество уже не было отгорожено от общества ощущением собственной сословной исключительности, а следовательно, не имело иммунитета от "чуждых идейных влияний".
В 1905 г. официальная элита сдавала позиции катастрофическими темпами. Поражения в русско-японской войне, Кровавое воскресенье, беспрецедентный подъем забастовочного движения, мощные крестьянские волнения, восстания на флоте – все это ослабляло власть и усиливало напор контрэлиты. В итоге правящая элита была вынуждена идти на одну уступку за другой. Сначала она согласилась на созыв законосовещательной Государственной думы, а затем, после мощнейшей Октябрьской политической стачки, парализовавшей жизнь страны, – на придание Госдуме законодательных функций и официальное провозглашение гражданских свобод. Эти уступки, однако, раскололи контрэлиту на умеренную (либеральную) и непримиримую (социалистическую), что позволило при нейтралитете первой репрессиями загнать в гетто вторую.
Тем не менее контрэлита впервые в истории страны получила шанс частично преодолеть свой маргинальный характер и приобрести хотя бы полуофициальный статус. Две первые Думы действительно носили контрэлитный характер и фактически продолжали борьбу с официальной элитой. Лишь в результате существенного изменения избирательного закона власть смогла сформировать такой парламент, большинство в котором получили ее сторонники и представители тех сил, которые предпочитали сотрудничать, а не конфликтовать с ней. Но в корне проблема контрэлиты осталась нерешенной. В России было дозволено создание партий, однако именно партии контрэлиты (кадетская и социалистические) легализованы-то и не были. Да, представители интеллигентской оппозиции получили возможность избираться в Думу – причем не только кадеты, но и социалисты разных мастей, – но незначительность их удельного веса не оставила им никакой другой перспективы, кроме как использовать парламентскую трибуну как еще один из бастионов противостояния власти.
Таким образом, создание некоего подобия парламента привело не к ликвидации контрэлиты, а к ее временному отступлению при частичной адаптации к новым условиям. Она отступила, чтобы дожидаться своего часа. Попытки власти держать контрэлиту в ежовых рукавицах приносили только временные успехи – в виде ликвидации сети подпольных организаций социалистических партий. Полностью убрать контрэлиту с политической сцены власть была не в силах, поскольку ту порождал сам ход общественных процессов.
Час контрэлиты пробил в феврале 1917 г., когда верховная власть сумела дискредитировать себя настолько, что потеряла поддержку не только Думы, но и собственного аппарата. В один "прекрасный" день, после отречения Николая II от престола, элита и контрэлита просто поменялись местами. Точнее, традиционная бюрократическая элита перестала быть таковой, а ее место заняла контрэлита.
2. Революция 1917-20 гг.: судьбы элиты и контрэлиты
Следует отметить, что трансформация контрэлиты в элиту с самого начала пошла по не совсем традиционному пути. Классическая схема предусматривала созыв Учредительного собрания и принятие на нем Конституции – с последующими выборами парламента и формированием органов исполнительной власти. В 1917 г. против этого, собственно, никто не возражал. Задача подготовки выборов в УС была возложена на Временное правительство, сформированное участниками Прогрессивного блока в IV Госдуме. В ВП входили в основном представители умеренной, кадетской, части контрэлиты, а также несколько октябристов, которых при всем желании к контрэлите отнести было невозможно. Тем временем радикальная, социалистическая, часть контрэлиты начала (еще до формирования Временного правительства) создавать своеобразные параллельные органы власти – Советы рабочих и солдатских (а затем и крестьянских) депутатов. На первых порах во главе Советов стояли умеренные социалисты – меньшевики и правые эсеры, еще до февраля 1917 г. проявлявшие готовность к сотрудничеству не только с кадетами, но и с властью. Руководство ЦИК Съезда Советов не претендовало на передачу ему властных полномочий, признавая приоритет Временного правительства, которое к тому же стремительно "розовело". Однако непримиримая часть социалистов – большевики, левые эсеры, анархисты –выступала категорически против любой поддержки Временного правительства, требуя перехода от двоевластия к всевластию Советов, причем в стремлении к своей цели она всячески потакала люмпенским настроениям солдатской массы, составлявшей на тот момент основную социальную базу революции.
Первая попытка "непримиримых" добиться передачи власти Советам закончилась провалом. Временное правительство, заручившись поддержкой ЦИК Съезда Советов, даже объявило о привлечении к суду ряда лидеров РСДРП(б). Однако к этому времени его собственные позиции были уже не так прочны. Из-за промедления с решением наиболее насущных проблем текущего момента (война, земля, хлеб) авторитет Временного правительства быстро падал. В августе этим решила воспользоваться часть старой элиты в лице генералитета, поддержанная к тому же умеренной частью былой контрэлиты в лице кадетов (которых подтолкнула к этому союзу серия сокрушительных неудач на местных выборах), однако поднятый ею "корниловский мятеж" потерпел неудачу, приведя лишь к реабилитации большевиков и их союзников. В результате к осени 1917 г. последние сумели получить большинство в Петроградском и Московском Советах и взяли курс на вооруженный захват власти. В конце октября, за несколько недель до выборов в Учредительное собрание, они свергли Временное правительство и объявили Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов высшим органом власти в стране.
Политическая борьба тем самым была переведена в плоскость, где главным источником силы становилась не апелляция к избирателю, а способность обеспечить себе поддержку наиболее активной части населения. Инструментом обеспечения такой поддержки выступали в первую очередь политические партии. Увеличение их численности во многие десятки раз привело к почти полной утрате ими своего интеллигентского характера. Так, кадетская партия из буржуазно-интеллигентской наконец-то превратилась в преимущественно буржуазную, отстаивающую интересы наиболее состоятельной части общества (включая отчасти и бывшие привилегированные сословия), которая всегда составляла незначительное меньшинство российского населения. Партии меньшевиков и особенно эсеров вбирали в себя множество случайных элементов, представлявших все слои российского общества, что, с одной стороны, обеспечивало им внушительную численность, но с другой, обусловливало и их организационную рыхлость. Анархисты, как всегда, балансировали на грани скатывания в криминально-люмпенскую стихию. И только большевики, несмотря на поощрение люмпенских настроений в армии и обществе, относились к формированию своих рядов с похвальной основательностью, отдавая предпочтение тем выходцам из "низших классов", для которых возможность встроиться в иерархически структурированную систему была гораздо более ценной, чем "свобода самовыражения", "неотъемлемые права личности" и т.п. Другими словами, большевистская партия строилась как партия протобюрократии, требующая от своих членов суровой дисциплины, но взамен гарантирующая им быстрое повышение их социального статуса – независимо от объема социокультурного капитала.