Страстно и живописно, на взлете поэтического чувства, но и хаотично, противоречиво, философски смутно выплеснул в этой повести свои идеи и замыслы автор. Пронзающее сердце мироощущение человека, который хлебнул немало лиха, крутая обжигающая, как кипяток, солдатская ненависть к социальному злу, вера в способность стойких душ к сопротивлению, в необычную возвышающую силу любви, в целительное и облагораживающее влияние природы, вернее, слияния с ней, и проистекающая из этого непримиримость к тем, кто корыстно губит ее, - все то, что станет впоследствии содержанием его творчества, выразилось здесь в этом повествовании, к которому больше подошло бы определение «бывальщина», - вид в нашей литературе давно отсутствующий. «Бывальщина» - рассказ, где сугубо реалистические черты прошлого и характеры людей обретают как бы таинственность, резкий отличительный колорит, являя собой крайнее выражение личных свойств характера, - будь то удаль, спесь, любоначалие или самоотвержение.
Именно богатый жизненный опыт позволил Астафьеву написать произведения так реалистично изображающие нашу повседневную и праздничную жизнь, так глубоко и многосторонне изучить характер русского народа.
За «Стародубом» в разное время шел еще целый ряд замечательных повестей и рассказов. Эти произведения являются «корнями» художника. В них воплотились его эстетические взгляды и воззрения. В них нашла выражение его яркая неординарная личность. Это такие произведения, как «Кража»[13,21], «Пастух и пастушка». [14,6].
Именно на их почве посеяны зерна, и взошли ростки произведений последних лет. Эти произведения – первый шаг к творческой зрелости писателя. Резцы для огранки его творческого «я». В этих произведениях быть выражены те общечеловеческие ценности, к которым стремится все человеческое сообщество независимо от цвета кожи и политических утверждений. От этих произведений идет четкий неизгладимый след к произведениям более последнего периода. Самым значительным из них, на мой личный взгляд, является произведение «Печальный детектив». [15,10].
«Печальный детектив» не продолжение этих произведений, а развитие того устойчивого настроения, которое когда-то и сделало Виктора Астафьева писателем, казалось бы, вопреки складывающейся судьбе. Может быть, кому-то и покажется, что роман «Печальный детектив» слишком жесток, а автор равнодушен к чужому горю и к чужим бедам: с калейдоскопической быстротой рушатся семьи, бросают детей, совершаются всякие, в том числе и тяжелые, преступления, а автор вроде бы остается спокоен.
Писательская зрелость у В. Астафьева наступила чуть-чуть раньше того, как он стал известен взрослому читателю. Ведь начал-то В. Астафьев как детский писатель, о чем теперь почему-то и не говорят и не пишут. Вот они, его первые книги, — все для детей: «Огоньки» (1955), «Васюткино озеро» (1958), «Дядя Кузя, куры, лиса и кот» (1957), «Теплый дождь» (Дет-гиз, 1958), наконец, обобщающая и во многом новая «Зорькина песня» (1960). В этой последней собрано едва ли не все, что написано В. Астафьевым для детей за 1953—1959 годы.
В первой книжке «Огоньки» всего шесть рассказов. Потом В. Астафьев как детский писатель предстанет и шире и богаче, но в этой книге проявилось свое, астафьевское, нечто приметное и своеобразное, на что сразу откликнулись местные критики (И. Цвейтов, А. Ромашов, А. Ожегов). Вместе с издательством они разглядели талант начинающего писателя и вправе этим гордиться. Отмечалось, например, умение видеть природу и живописать ее.
Мальчик заблудился в тайге. Он не новичок, охотник, имеет кое-какой опыт. Побежал за глухарем и потерял «затеси» на деревьях, по которым ориентировался. Один в тайге он провел четыре дня, пока, обессиленный уже, не выбрался на берег Енисея.
Чтобы определить, где он и в каком направлении следует идти, Васютка забрался на дерево и увидел: «Тайга... Тайга... Без конца и края тянется она во все стороны, молчаливая, равнодушная. В Заполярье нет гор, поэтому с высоты тайга кажется огромным темным морем. Небо не обрывается сразу, как это бывает в горах, а тянется далеко-далеко, все ближе прижимаясь к вершинам леса. Облака над головой редкие, но чем дальше смотрит Васютка, тем гуще они, и, наконец, голубые прорехи исчезают совсем. Словно прессованная вата, облака ложатся на тайгу, и она растворяется в них». Точно учтено восприятие мальчика: он попал в беду, ощутил одиночество — и все приобрело вокруг другую окраску, не сравнимую с той, первоначальной, когда он, .весело посвистывая, вошел в тайгу; далеко-далеко тянувшееся небо, лес как темное море, его равнодушие. А потом: чтобы написать о густых, как спрессованная вата, облаках, их прежде надо было увидеть.
Интересно, что отыскивал Васютка, забравшись на дерево? Желтую борозду среди неподвижного зеленого моря, так как полосы лиственного леса тянутся по берегам рек. А выйдешь на берег — скорее встретишь людей. Это Васютке надобно было знать, как и многое другое, что, в конце концов, и спасло его от гибели: как без компаса определить направление, как на земле с ее вечной мерзлотой устроиться спать, как и чем в тайге питаться... И страх испытал мальчишка, и плакал от отчаяния, но все-таки взял себя в руки, вспомнив слова отца и дедушки: «Кормилица, тайга наша, хлипких не любит. Раскиснешь — пропадешь, голову потеряешь — тоже пропадешь». В. Астафьев уловил в своем первом рассказе для детей, пожалуй, самое существенное в опыте писателей — классиков детской литературы: герой должен быть естественным и действенным в создавшихся обстоятельствах, по-своему бороться и достигать победы. Когда Васютка, падая от усталости, оказался на берегу Енисея и «застыл в изумлении и немом восторге» перед могучей рекой, то и мы вдруг испытала это чувство, и мы вместе с героем волнуемся и кричим, увидев рыбацкий бот. Читатель «Васюткина озера» воспринимает какую-то сумму достоверных знаний и проникается уважением к обыкновенным: человеческим качествам Васютки. Именно обыкновенным: он и плакал, и метался, и, сколь бы ни был находчивым Васютка, он не знал, как выяснилось, главного: надо было сидеть на месте, ждать, пока бы его не нашли.
Характерно, что уже в этом рассказе проявились особенности поэтики будущего детского писателя В.Астафьева: отношение к герою, внимание к природе – к тайге, к охоте, к рыбной ловле.
Принято считать: творчество Виктора Астафьева автобиографично. Основания для этого, безусловно, есть. Любое произведение, в сущности, немыслимо вне обстоятельств и событий жизни его автора, даже если оно посвящено исторической теме. Но было бы более чем странно считать образы Ильки Верстакова, Толи Мазова или Вити Потылицына точной копией одного характера — самого писателя, их создавшего. И повести, где действуют эти герои, отличаются одна от другой, и сами герои, воплощающие не одинаковые авторские цели, разные, и если похожи чем-либо, то разве что своей лиричностью.
Цикл рассказов от первого лица о собственном детстве, а точнее, о тех впечатлениях, что им были вынесены из той поры Виктор Астафьев начал писать в 1957 году. И все-таки цикл этих, автобиографических в своей основе, рассказов нельзя назвать автобиографией самого писателя, хотя он и предстает в них как бы центральной действующей фигурой — через него воспринимается окружающий мир. Как-то в интервью В. Астафьев справедливо сказал: «В любом случае герой — это какой-то вымысел. Даже моя бабушка в «Последнем поклоне» — наиболее автобиографическая героиня — не совсем соответствует реальной бабушке». [78,15].
К этому следует добавить, что творчество В. Астафьева не исчерпывается произведениями, в которых бы элемент автобиографичности преобладал или был бы сознательно подчеркнут. Наряду с «Перевалом», «Последним поклоном» и «Кражей» — произведениями явно личностными, есть «Стародуб», «Пастух и пастушка», «Царь-рыба» — повести с вымышленным сюжетом, к которым примыкают и многочисленные рассказы.
Герои В. Астафьева в подавляющем большинстве его современники. Их духовный рост, их переживания и потрясения, естественно, соответствовали жизненному опыту их создателя, но никогда этим опытом не ограничивались, не исчерпывали его, так как входили в литературу эти герои на разных этапах нашей истории и в разные периоды жизни писателя, а потому отражали ту или иную степень понимания Астафьевым людей и событий; по глубине постижения характер Ильки Верстакова несопоставим с Толей Мазовым, да и само время в повестях «Перевал» и «Кража» хронологически не совпадало.
Главными героями рассказов о детстве являются разные люди, открывшие маленькому человеку огромный, невидимый глазу мир человеческих отношений, называемый нами обобщенно духовным миром народа.
Вот кочующий из рассказа в рассказ дядя Левонтий — человек, умеющий заработать трудовую деньгу и умеющий тут же ее с шумом прогулять, а назавтра вновь наброситься на работу...
Память навсегда сохранила многие подробности внешне непутевой жизни дяди Левонтия, но в то же время прочным слоем осели в душе воспоминания о неподдельной доброте этого человека, его сострадание всякому обездоленному. И еще запал на всю жизнь в душу вечный «дяделевонтьевский» вопрос: «Что такое жисть?!» — философский в своей основе, хотя это определение вроде бы и не вяжется с внешне не очень-то затейливым обликом самого дяди Левонтия. И не этот ли вопрос, выражаемый, естественно, в другой форме и в иных жизненных обстоятельствах, мучал самого Виктора Астафьева — писателя, всегда погруженного в поиск. Конечно, не всякого этот вопрос «делает» писателем, но писатель, постоянно к нему не обращающийся, видимо, не может называться писателем.
Детское сердце всегда открыто для радости и счастья, но сам по себе «предмет» или сама по себе «вещь», с которыми связывалось твое представление о счастье или о радости, только тогда становятся настоящими их источниками, когда они сами связываются с теплом человеческой души, «нечаянно» на тебя излившимся.