Фол и Водан пошли в лес;
Там у бальдерова коня была сломана
нога,
Заговорила ее Зингунда, сестра ее Зунна,
Заговорила ее Фруа, сестра ее Фолла,
Заговорил ее Водан, так как он это умеет.
На сломанную кость, на кровь, на члены,—
С костью кость, с кровью кровь,
С членом член, склейте, как прежде.
Историческая преемственность здесь очевидна. Произошла лишь «смена караула». Пантеон «Старшей Эдды» расступился перед новым .победоносным божеством. «Подобным образом,—отмечает Леманн,— в течение всех средних веков и до наших дней сохранилось в низших классах народа (вскоре мы увидим, что и привилегированные классы не остались тут в стороне.) древнее искусство чародейства, как европейского, так и азиатского происхождения; только таким образом оно и могло сохраниться. так как церковь уже давно... считала языческую магию за диавольскую и преследовала наравне с ересью.
Кстати, клерикальная элита решилась на это далеко не сразу. В постановлении падерборнского синода. созванного в 785 году. сказано на сей счет весьма категорично: Кто, ослепленный диаволом, подобно язычнику, будет верить, что кто-либо может быть ведьмой - на основании этого подлежит смертной казни.
Если бы этим реалистическим принципом руководствовались в течение последующего тысячелетия! Сколько ущербных садистов он мог бы обуздать! Сколько безвинных женщин были бы спасены от позора, нечеловеческих пыток и мученической смерти!
Мы знаем, однако, что история церкви пошла по другому пути. Более того, разве смысл и категоричный тон постановления не указывают на то, что несчастных ведьм к тому времени уже сожгли предостаточно? И вновь возникает вопрос: так ли уж внезапно совершился поворот в отношении церкви к колдунам и ведьмам?
Несмотря на то что Карл Bеликий в свое время утвердит цитированное выше постановление, придав ему силу закона, а на собрании церковных иерархов. состоявшемся в 900 году, главы общин призывались к борьбе с вредными суевериями насчет всякого рода сношений человека с демонами, веру в чародейство равно разделяли и общество, и церковь. Об этом свидетельствуют как многочисленные магические формулы, дошедшие до нас с тех времен, так и зафиксированные в документах случаи преследования за колдовство. Речь, таким образом, может идти о перевороте в церковном мышлении. Некоторые думают, будто не существует никакого ведовства писал один из виднейших авторитетов Фома Аквинский (1225 или 1226) - но церковь доказала обратное, и демоны существуют.
Не приходится спорить: радикальный и, главное, резкий разрыв с падерборнским постановлением здесь налицо. За одним, может быть, исключением. Осуждая веру в чародейство, постановление тем не менее содержит (ссылку на дьявола — первоисточник, движущее и юридическое начало всех живописуемых Фомой - ужасов. Не следует также не принимать во внимание половину тысячелетия, разделяющая высказывания. Это не наполненная пустотой бездна, но исторический процесс, в течение которого постепенно восторжествовала новая точка зрения на побочный, в сравнении с главным — признание дьявола,— вопрос.
«Животный магнетизм, симпатическое лечение, магия, вещие сны, призраки, видения — все явления, ветви одного ствола, и они дают непреложно-достоверное свидетельство в пользу того, что есть связь мировых существ, обусловленная совершенно иным порядком вещей, нежели природа, которая имеет своей основой законы пространства, времени и причинности, тогда как этот иной порядок глубже, исконнее и непосредственнее, и потому на него не распространяются самые первые и общие (благодаря своему чисто формальному характеру) законы природы, так что время и пространство больше не разделяют индивидуумов, и как раз на эти формы опирающиеся разобщение и изоляция индивидуумов не ставят уже неодолимой преграды сообщению мыслей и непосредственному воздействию воли; значит, всякие изменения происходят здесь совсем не обычным путем: не в силу физической причинности и не по сцеплению ее звеньев, а вызываются просто волевым актом, на особый лад проявленным и оттого получившим силу вне пределов индивидуума».
Здесь уже не то что дьявол, но и бог не упоминается как первопричина всего сущего, однако при самом поверхностном анализе обнаруживается, что столп немецкой идеалистической философии середины XIX века просто-таки не продвинулся дальше средневекового теолога. Здесь то же признание магических явлений, их над природной, высшей сущности, примат воли над материей. Тем более что немецкий философ признает вне пространственный и вневременной характер всего комплекса магических чудес. Заглавие основного шопенгауэровского труда «Мир как воля и представление» без угрызений совести могло быть принято и в XIII веке. И если Фома ссылается в таких случаях на провидение божье, то у Шопенгауэра оно подразумевается, присутствует в неявном виде. Вот и все различие за 600 лет. И какие это были века! Насыщенные борьбой, революциями, взлетами человеческого гения и взрывами воинствующего мракобесия, величайшими свершениями науки, торжеством искусств и отчаянными пароксизмами реакции, сменой общественных формаций и преемственностью учений, в том числе и заведомо ложных. Последнее, кстати сказать, особенно интересно для исследователя средневекового типа сознания. Если проследить непрерывную линию от Фомы Аквинского до Шопенгауэра и современных спиритуалистов, то можно раз и навсегда убедиться, что в «опыте духоведения» никаких изменений за это время не произошло, равно как и в «опыте колдовства». Что ж, тем больше оснований изучить этот несомненно богатый и поучительный опыт тупиковых ветви. Едва ли можно сомневаться в том, что, меняя свою точку зрения на ведовство, церковь лишь избирала иную тактику, более отвечающую ее возросшей мощи и абсолютистским амбициям. Не следует забывать также, что этот достаточно протяженный процесс протекал на фоне непрерывных и возрастающих по масштабам преследований еретиков. Отстаивая первоначальную мысль о том, что произошел «полный переворот» в общем понимании чародейства, Леманн объяснял это влиянием мавританской магии:
«Благодаря крестовым походам и мавританским университетам в Испании европейцы пришли в соприкосновение с арабами и, познакомившись с естествознанием и магией, которые ревностно культивировались маврами, развили эти науки еще далее».
Здесь нет места для полемики. Более высокий по сравнению с европейским уровень арабской науки, а также изощренные приемы магии, искусство алхимии и каббала сыграли заметную роль в истории народов христианской Европы. Но это отнюдь не вскрывает причину «переворота». Что же касается очевидной перемены тактики, то она целики и полностью была вызвана появлением инквизиции. В 1274 году, как раз в год смерти Фомы Аквинского, состояла первый широковещательный процесс над ведьмами, закончившийся костром.
Так фантом, завладевший людским сознанием и узаконенный в юридических актах, обретает плоть, подвижность и власть. Тогда же стала обретать отчетливые очертания и занимающая нас фантасмагорическая система, получившая название оккультной науки.
Колдовское зелье, составленное из вавилонских заговоров, александрийской теургии, арабской алхимии, еврейской каббалы, иранского магизма и суеверных вымыслов, взращенных на пустырях сумеречного сознания еще греками и римлянами, вскипело в адском котле и потекло через край.
Понадобился добавочный жар припасенных инквизиторами вязанок хвороста, чтобы сплавить воедино столь разнородные ингредиенты. В известном смысле это древнее варево клокочет и пенится по сей день, жадно вбирая в себя отголоски вселенских мифов. И дабы не остыли угли в алхимическом горне, чудовищные мехи неустанно подкачивают туда чумной воздух.
Экзорцизм в Лудене
БЕЛАЯ РОЗА стала пурпурной, когда Афродита наколола божественную ножку острым шипом... Розы и пергамент, о которых упоминает Альфред де Виньи, действительно были представлены в качестве вещественных доказательств на суде, где в пособничестве дьяволу обвинялся Урбен Грандье, служитель церкви.
Двести лет отделяют процесс, Жиля де Ре от не менее знаменитого дела Урбена Грандье. Это не только бездна времени, но и новая историческая эпоха, которую лишь школьник, начитавшийся романов Александра Дюма, мог назвать «веком мушкета». Для нее куда больше подходит иной символ — обложенный дровами столб. Географические открытия, мануфактуры, прогресс науки и техники — это лишь одна сторона медали, а «охота за ведьмами»—другая. На позолоченном аверсе летящий на всех парусах фрегат, на закопченном реверсе — воронье вокруг эшафота. Не будем сворачивать корабль с его победного курса. Наш путь проходит по теневым страницам истории... «Как ни омерзительны подробности преследования, поднятого против колдовства до XV столетия,— пишет в «Истории инквизиции» Г.-Ч. Ли,—они были только прологом к слепым и безумным убийствам, наложившим позорное пятно на следующее столетие и на половину XVII. Казалось, что сумасшествие охватило христианский мир и что сатана мог радоваться поклонениям, которые воздавались его могуществу, видя, как без конца возносил дым жертв, свидетельствовавший о его торжестве над всемогущим. Протестанты и католики соперничали в смертельной ярости. Уже больше не сжигали колдуний по одиночке или парами, но десятками и сотнями». Общее число жертв этого воистину дьявольского пира определяется в 9 или даже 10 миллионов человек. «Что значат мучения одного распятого на кресте перед муками этих девяти миллионов, сожженных во имя его и во славу святой троицы людей, которым целые месяцы перед этим терзали тела и ломали кости!»— восклицает М. Геннинг в монографическом исследовании, озаглавленном с предельной ясностью — «Дьявол». В интересующем нас эпизоде дьявольские легионы проявили себя в Лудене, близ старинного французского города Пуатье, избрав для массового паломничества небольшой монастырь сестёр - урсулинок. Зная обстановку и нравы женских обителей, удивляться здесь особенно не приходится. «Неудовлетворенная жажда любви и материнства,— отмечал по этому поводу академик С. Д. Сказкин в предисловии к роману Альфреда де Виньи «Сен-Мар»,— превращенная в экстаз любви к небесному жениху, часто изливалась на отца-духовника, единственного мужчину, появлявшегося в монастыре и принужденного в силу своих обязанностей выслушивать тайную исповедь, блуждая по самым интимным уголкам женской души. Дело принимало опасный оборот, когда таким отцом оказывался блестящий, красивый и образованный священник».