Однако для того, чтобы стали возможны диалогические отношения, субъекты диалога должны быть представлены соответствующим образом. Если классическая наука сосуществует с неклассической и вступает с ней в диалог, то на передний план в ней выдвигается ее субъектная сторона. Я хочу специально подчеркнуть, что в классическую науку не привносится что-то извне: ведь в научном исследовании всегда присутствуют два полюса – субъектный и предметный. Без деятельности ученого как личности, индивида, человека, принадлежащего к конкретному научному сообществу, определенной культуре, стране, эпохе никакой науки, никакого научного знания быть не может. Другое дело, что исходная установка исследования в рамках классической науки такова, что из конечного результата следует по возможности устранить все, что касается характеристик личности ученого, определяемых культурой, социумом, цивилизацией. В идеале знание должно детерминироваться исключительно предметом исследования, а все случайное, личностное должно быть «максимально» устранено.
Дело в том, однако, что это никогда не достижимо полностью – отсюда и возможность постоянного совершенствования научного знания в ходе прогрессивного развития, и бесконечное движение к недостижимой абсолютной истине. В плюралистическом мире другая логика, и, чтобы установить здесь связь между разными научными парадигмами, необходимо доминирующими сделать субъектные характеристики. Чтобы логически существовать в мире XX в., классическая наука вынуждена развернуться к этому миру своей субъектной стороной. Можно провести параллель с человеком, который сидит в комнате один, и к нему заходит приятель: неизбежно у него меняется выражение лица, нарушается ход мыслей, обращение к вновь вошедшему непременно содержит в себе какие-то знания об этом человеке, а отсюда и соответствующие интонации, невольная демонстрация тех или иных собственных характеристик. Так и классическая наука, существуя в обществе наряду с другими формами научного (или уже не научного?) знания, в этих условиях трансформируется. Именно это обстоятельство, на мой взгляд, служит веским основанием для опасений, высказываемых сторонниками классической рациональности.
Таким образом, когда в лабораториях наших дней проводятся научные исследования в рамках классической науки, они могут иметь результат и действительно являются успешными только в том случае, если базируются на принципах рационализма Нового времени. Так, собственно, и происходит. Но в то же время, исследования проводятся в лабораториях, которые существуют в принципиально иных социальных и культурных условиях, чем это было в XIX в. К этим условиям приходится приспосабливаться, и не только в социальном, но и в логическом плане, хотя бы путем отстаивания своего права опираться на классическую рациональность. Факт существования наряду с другой логикой, с логикой квантовой механики, современной космологии, биологии, теории множеств или синергетики, неизбежно обязывает: ведь между сосуществующими разными типами мышления необходимо установить какую-то логическую связь, чтобы не было между ними непреодолимой рациональными средствами пропасти, как это имело место у Шпенглера. Отсюда возникает и проблема несоизмеримости – классическая рациональность не может включить в себя как свою составную часть или как результат снятия вновь возникающие теоретические структуры, нужны какие-то новые средства.
Напомню, как в середине века А. Койре сосредоточил внимание историков и философов науки на фундаментальных научных революциях XVII и XX вв., на тех периодах в истории науки, когда меняются, трансформируются ее философские основания. Т. Кун развил идеи Койре дальше и говорил о переходе от механики Ньютона к мышлению в рамках физики XX в. как о некотором гештальт-переключении, погружении в принципиально иную логику. И у Койре, и у Куна речь шла о глобальных переменах в науке, это существенно, хотя Кун и говорил о научных революциях разного масштаба. Именно в ходе фундаментальных революций пересматриваются такие базовые, исходные понятия научного исследования, как пространство, время, причинность, элементарность и др. Естествоиспытатели становятся философами, и , на мой взгляд, можно сказать, что устанавливается диалогическое общение между разными парадигмами, т.е. сам процесс пересмотра оснований является логическим.
Но логика здесь другая – не логика Нового времени как наукоучение; это логика диалога, предполагающая равноправное существование в истории и в современности разного типа научных парадигм как индивидуальных, особенных, покоящихся на разных логических основаниях. Индивидуализация научных парадигм (теория Птолемея или Коперника, механика Ньютона или квантовая механика) через продумывание оснований предполагает их включение в культуру соответствующей эпохи. Только в этом случае возможно общение между ними как между субъектами разных парадигм, разных культур, разных типов мышления, разных логик. Классическая наука Нового времени сама по себе собственными основаниями не занимается: ученый, проводящий эксперимент в лаборатории, не задумывается над философскими проблемами времени или пространства, ему это не нужно для достижения успеха в его работе. Поэтому когда в условиях плюрализма XX в. логические основания науки, которые продумывались и обсуждались в Новое время исключительно в рамках философии, выдвигаются вдруг на поверхность научной деятельности, придавая ей индивидуальные, особенные черты, столь ей вроде бы не свойственные, погружая ее тем самым в контекст культуры, это вызывает недоумение, порождает опасение за целостность и сохранность научной рациональности. Возникает достаточно парадоксальная ситуация: именно тогда, когда заново продумываются основания классической науки, выявляется ее специфика, отличие от других форм научной деятельности, т.е. тогда, когда она выступает целостной (покоящейся на вполне определенных основаниях) и несводимой к другим формам познавательной деятельности, именно в этих условиях возникает (по мнению многих) угроза самому ее существованию.
Да, плюрализм XX в. допускает одновременное существование и классической науки, и неклассической, но логическое общение между ними возможно лишь через их индивидуализацию, субъективизацию, через выявление их начал, диалог между которыми и строит рациональный мостик между разными парадигмами. Дело, однако, в том, что для классической научной рациональности такое вынесение на поверхность ее собственных оснований в значительной мере противоестественно, эта процедура нарушает ее нормальное функционирование, хотя и делает возможным логическое общение в сфере культуры с другими типами научного мышления. В то же время неклассическая наука XX в. по самой своей сути приспособлена к диалогическому общению, ее субъектные характеристики выдвинуты на передний план. Получается, что провозглашаемое диалогикой равноправие участников диалога срабатывает только в одну сторону, в пользу возникших в XX в. форм мышления.
Классическая научная рациональность, вступая в диалог, в культурологическое общение с другими формами мышления XX в., в таком своем качестве действительно вынуждена пересматривать многие свои основания. Они перестают быть чем-то безусловно данным, не подлежащим обсуждению. Появляются варианты, целый веер возможностей. Однако, что очень важно отметить, как вполне реальная существует и возможность классической рациональности как таковой, выбор может быть сделан и в ее пользу. В тех случаях, когда классическая наука продолжает работать в наши дни, делается именно такой выбор. Вне диалога с другими формами мышления наука Нового времени, работая «в одиночку», продолжает опираться на свои классические основания в их не преобразованном виде. И объективность знания, и его истинность, и характер исторического развития, и отношение субъекта и предмета в процессе познания, и взаимодействие с социумом – все остается прежним. Классическая наука вполне может продолжать функционировать и без установления каких бы то ни было диалогических отношений с неклассической или постнеклассической наукой. Но возможность такого диалога выявлена, а тем самым признается существование других форм научного знания – можно, правда, назвать его и не научным, основания для этого есть.
Таким образом, действительно есть повод опасаться за логические начала классической рациональности. Попытки объявить эти начала несостоятельными, отжившими свой век, подлежащими отмене выглядят несерьезно и вызывают естественное отторжение, в том числе и у сторонников нового типа мышления. Источник недоразумения, на мой взгляд, кроется в недостаточной корректности и логической неряшливости сторонников диалогики или культурологии, а часто просто в неумении логически убедительно обосновать свою точку зрения. В тех же формах, в которых эта точка зрения высказывается, она никак не выглядит убедительной. Новый тип мышления в неклассической науке, в культурологии и диалогике перестраивает на свой лад и прошлую историю, и современность, поворачивая их к себе субъектной стороной, что предполагает выявление логических начал именно этой эпохи, культуры, этой парадигмы, теории, этого типа мышления, превращая их таким образом в участников диалога. Если остановиться на этом этапе логической процедуры, то и получается, что «правильный» взгляд на классическую науку, правильное ее понимание предполагает перестройку ее оснований: вроде как до сих пор мы неверно истолковывали и объективность научного знания, и его истинность как соответствие действительности, и воспроизводимость результатов в эксперименте и ряд других основополагающих признаков науки. Но как я отмечала выше, в таком преобразованном виде классическая наука нужна XX в. для участия в диалоге, для формирования принципиально иного типа мышления, действительно с другими основаниями. А этот новый тип мышления допускает существование классической рациональности и вне диалога, на своих классических основаниях. Плюрализм здесь выражается не в равноправном существовании классической и неклассической науки (новый тип мышления формирует на свой манер историю и современность, себя рассматривает как всеобщую форму логики на данном этапе), а в равноправии возможностей реализации тех или иных логических оснований.