Кордюм Виталий Арнольдович, член-корреспондент НАН и АМН Украины
Чем проще идея, тем труднее она для практической реализации. Сколько спорят, есть ли жизнь на Марсе! Идея решения удивительно проста – полететь туда и посмотреть на месте. К таким “простым” идеям до недавнего времени относилась проблема радикального лечения болезней. Поскольку болезнь возникает вследствие того, что в организме “что-то не так”, то сделать чтобы было “так” и болезни не станет. К сожалению, как при всех простых идеях, уже со следующего шага, сразу после их изложения начинались неразрешимые проблемы. В данном случае таким первым последующим шагом было выяснение что же это такое, “что-то”, что такое “так” и что такое “не так”, которое надо вернуть в “так”.
Сегодня известно, что первоосновой, информационной базой всего организма являются гены. Изменение их структуры или активности является первопричиной изменений в организме. А болезнь причинно-следственно связана с дефектом одного из них (или некоторой их части), т. е. ген и есть то самое “что-то”. Тогда следует заменить дефектные гены на полноценные и “не так” вернется в “так” – больной выздоровеет радикально.
Попробуем сформулировать что для этого надо. Надо знать, какой же конкретно ген отвечает своим дефектом за данную патологию. Этот ген надо получить. Получив – ввести обратно в клетку. Сделать так, чтобы после введения было обеспечено его требуемое функционирование. В свою очередь каждое из этих “надо” состоит из блока сложнейших проблем, любая из которых требует для своего решения выполнения многих задач “ну очень” высокой степени трудности. Если же все это соотнести в виде реальных технологий к человеку, то еще недавно казалось, что спокойно можно прогнозировать реализацию этой “простой” идеи на какое-нибудь пятое или, еще лучше, шестое тысячелетие. Скорее всего, так было бы действительно лучше. Но реальность оказалась иной.
Предтечей грядущего стали очень странные на то время работы Грифитса, который в 1928 г. обнаружил, что непатогенный пневмококк можно превратить в патогенный посредством какого-то вещества, которое содержится в клетках и которое можно из клеток извлечь. Естественно, это не могло восприниматься иначе чем курьез. Но он как заноза требовал решения. Ведь вещество вызывало не просто изменения, а совершенно (и всегда!) конкретные. И даже не мелкие изменения, а появление патогенности. Ну, ладно, еще бы утрату, а то ведь появление! Решение курьезу было найдено через 15 лет. В то время, когда на планете бушевала вторая мировая война и на полях ее сражений решались судьбы человеческой цивилизации, в тиши лабораторий Эвери и Мак Карти решали судьбу самого человечества. Естественно, они об этом даже не подозревали. Но именно ими тогда было показано, что полимерными молекулами дезоксирибонуклеиновой кислоты, т. е. химически очищенным веществом, впервые полученным еще в конце прошлого столетия Мишером, можно передавать наследственные признаки. Вещество является материальным носителем наследственности!!!
Тогда это было сделано на микроорганизмах. Но иллюзий, что такое возможно только для них, уже не питал никто. И когда Уотсон и Крик выбрали для расшифровки пространственной структуры именно ДНК – они знали что делали. Предложенная ими в 1953 г. модель строения вещества наследственности показала ту основу, с которой можно работать. Работать как с любой молекулой, делая искусственно наследственность. Технически тогда еще это было невозможно. Но все прекрасно понимали, что это дело только времени.
Осознавая случившееся, в своем грустном прогнозе Чаргаф предупреждал, что овладение техникой производства наследственности в пробирке и реализация ее в живое “нечто”, приведет к последствиям, по сравнению с которыми атомные бомбы, стершие с лица земли Хиросиму и Нагасаки, будут воспринимать как пасхальные яйца. Но джин уже был выпущен из бутылки. Стремительно развивалась база знаний, развертывался гиганский фронт работ, создавалось то, что позже получило название “молекулярная генетика” и “молекулярная биология”.
Несколько раз казалось, что решающий шаг уже сделан, но это были только зарницы. Гром грянул в 1972 г. Бергом была впервые получена, а Бойером создана универсальная технология получения генов и объединения их в любых комбинациях – техника рекомбинантных молекул. Практически стало возможным создание любых генетических конструкций. Но на первых порах молекулярный арсенал новой технологии был ограничен, а фантазия исследователей жестко зашорена. Поэтому начали с реализации новых возможностей на старой основе. Например, гормон роста видоспецифичен. Для того чтобы его использовать как лекарство, из умершего человека извлекали гипофиз, из гипофиза выделяли гормон роста, очищали, разливали по ампулам и в таком виде поставляли пациентам. Очевидно, что источник подобного препарата был, мягко говоря, ограничен. Но иного-то не было.
Техника рекомбинантных молекул позволяла выделить ген человека, сделать требуемую конструкцию, ввести в клетки (прокариатические или эукаротические) и из них, уже в неограниченном количестве, получать человеческие белки и пептиды. Оставался последний логический шаг. Зачем ген вводить в бактерии (или иные объекты), получать из них человеческий продукт, чистить, фасовать, а затем опять вводить человеку? Ведь тот же ген можно прямо ввести человеку в его клетки, и пусть они себе синтезируют что требуется. Этот последний шаг переводил генные технологии на уровень непосредственно человека. Человек должен был стать прямым и непосредственным объектом генетических манипуляций – манипуляций, меняющих его генетический аппарат. Сначала на уровне соматических клеток, а далее, как ясно было всем – и зародышевых.
По аналогии с имеющимися, такую технологию тогда называли своим истинным именем – генная инженерия человека. И первый опыт генной инженерии на людях (вначале по самой примитивной, в прямом смысле этого термина, методике) был поставлен в середине 70-х годов. Возмущению мировой общественности не было пределов. Все понимали, что, начав за здравие, кончат обязательно иначе. Почти 15 лет общественное мнение держало оборону. Но законы человеческого разума неумолимы – все что возможно технически, на что нет непреодолимых принципиальных запретов, обязательно будет воплощено в жизнь. Возможности исправления генетических дефектов, радикального избавления от любых болезней, имели столь очевидное для каждого значения (личное, для близких, для детей), что возражения падали одно за другим. Для того чтобы окончательно успокоить сомневающихся, изменили терминологию. Теперь это стало называться “генная терапия”. Ну есть лечение травами, микроэлементами, витаминами, антибиотиками и т. д. Добавим еще лечение генами. И в конце 80-х годов, сначала в США, а затем и в ряде других стран сугубо демократически, с всеобщего согласия начались санкционированные испытания на людях, теперь уже под названием “генной терапии”.
Сегодня на различных стадиях разработки находится более двухсот клинических протоколов генной терапии. Как это реализуется практически? В генной терапии достаточно четко можно выделить три принципиальных подхода: лечение классических наследственных болезней, “хирургическая” генная терапия и лечение массовых патологий. Они различаются особенностями участия в них наследственного аппарата человека.
Классические наследственные болезни (в основном моногенные) характеризуются дефектом гена, который имеется во всех клетках организма. Этот дефект и ведет к патологии. Одна (но конкретная) нуклеотидная замена в гене глобина приводит к серповидноклеточной анемии; выпадение фрагмента гена глобина – к талассемии и т. д. Нарушен только один ген. Все остальное в организме не нарушено. И, теоретически, если ввести в клетки полноценный ген, то он обеспечит синтез полноценного продукта, наступит радикальное излечение. Конечно, здесь имеется очень много особенностей. Но в случаях наиболее простых (и наиболее распространенных) наследственных дефектов – это так. По своим функциям гены делятся на общеклеточные (они работают во всех клетках, поддерживая их существование) и тканеспецифические. Так, гемоглобин нужен и, соответственно, вырабатывается только в эритроидных клетках. Во всех остальных он не функционирует, и для клетки не имеет значения дефектен он или нет. Поэтому достаточно полноценный ген глобина ввести только в клетки эритроидного ряда. Поскольку же они, в свою очередь, образуются из стволовых, то достаточно ввести полноценный ген (конечно, в составе адекватной молекулярной конструкции) в относительно небольшое и, главное, доступное для такой процедуры количество стволовых клеток. Через некоторое время “не то”, станет “тем”.
“Хирургическая” генная терапия используется при таких болезнях, которые характеризуются тем, что и гены и их регуляция в организме полноценные. Но возникла патология в генетическом аппарате локальной группы (или групп) клеток. Например, при злокачественных опухолях. Убрать бы эти клетки из организма, все до единой, и болезнь бы ушла. Для достижения такой цели в генной терапии используют своеобразный временно-локальный подход. В случае онкологических болезней из биопсийного материала отделяют и переводят в культуру опухольпроникающие лимфоциты. Их размножают, вводят в них ген, кодирующий соответствующий иммунноактивный продукт (интерлейкин 2, фактор некроза опухоли и т. д.), и возвращают в организм больного. Такие генетически трансформированные лимфоциты уничтожают опухолевые клетки. Но время жизни лимфоцитов – примерно месяц. Если за это время они уничтожают все опухолевые клетки – задача выполнена, и сами измененные лимфоциты исчезают. Если опухоль разрушена за это время только частично, процедуру повторяют. Вводимые гены можно раз от раза варьировать. И так – до победы. Гены приводящие к гибели опухоли можно вводить и в сами опухолевые клетки. Но общим принципом здесь является то, что после излечения (полного) в организме не остается и тех генетически измененных клеток, которые такое излечение обеспечили.